"ПОТОМУ ЧТО ОН САМ -

ПРИРОДЫ УЗОР..."

В бруковском "Вишневом саде" сценическое пространство было устлано огромными коврами, которые очерчивали пределы игры, намекали на "национальные особенности" и главное - были своеобразной метафорой дома. Эта рукотворная многоцветная гладь "держала" на себе невидимые стены и крышу, создавала уют и хранила то незримое, но материально ощутимое, что зовется духом дома и семьи.

"Ковриками" называет свои графические работы Людмила Бруевич. И они действительно таковы - по уровню заключенного в них смысла, по кропотливости самого процесса делания, по метафоричности.

"Так, значит, вся наша жизнь, поступки и случаи - тоже узор?" - "Нет, не узор. Узор на оси - а от нее в разные стороны может быть похоже. А жизнь - встречи, потери, новая любовь - не выходит никакого узора. Нет! Просто очень хитрый узор! Не видно центра оси". - "А где она?" - "Со звезд видно!" - "Где она?!" - "Только со звезд!" - так говорят героини фильма Рустама Хамдамова "Нечаянные радости" .

Как и в бруковском "Вишневом саде", эти работы-"коврики" (но только не "настоящие" ковры!) есть метафора всего жизнеустройства и жизнепребывания семейства Бруевичей: и самой Людмилы, и ее мужа Сергея, и дочери Кати, и спаниелихи Ники. Их центростремительная сила, сила творчества - в укладе жизни, модели поведения, крепости этого сообщества.

"Семья есть самая аристократическая форма жизни... Да! - при несчастиях, ошибках, "случаях" все-таки это единственная аристократическая форма жизни,"- считал В.В.Розанов. Ритуальность, возникающий метаязык, генетическая память, хранимый код делают жизнь семейную самой аристократической из всех форм человеческого общежития. Взгляд "изнутри" на семью Бруевичей (хотя "изнутри" вряд ли возможен при "аристократической закрытости" существования семьи вообще) "разворачивает" в панораму розановское утверждение.

Их семейный метаязык - это совокупность определений-воплощений, восходящий к искусству и творчеству. Новый сюртукообразный пиджак наименован (и тем самым одушевлен)... "Николаем Васильевичем Гоголем". А вполне "одушевленная" Ника, называемая абстрактно-ласково "это черное", художественно-конкретна в работах Людмилы и Кати. Вот она, респектабельно обрамленная, на графических листах "Мы купили щенка" и "Грустная собака Ника". И вот она на детском рисунке в окружении гипотетических щенков, прикрепленная среди коллажей на стене Катиной комнаты.

Аристократизм этой семьи как раз и определяется двойной метафорой - дома и искусства. Реальность и художественность здесь взаимосообщаемы. Поэтому и сама Людмила воспринимается как героиня джейн-остиновских романов. В ней та же застенчивость, стыдливость и та же способность стойко переносить удары судьбы. У нее тот же безупречный вкус, который формируется безупречной зеленью газона, постоянным общением с "веджвудом" и регулярным пребыванием в интерьерах Роберта Адама. В ней та естественность обращения с миром, которая возникает как результат векового овладения его языком многими поколениями рода. Вот почему столь органично пребывание Людмилы Бруевич в быте. Это не для нее - разночинно-цветаевское "быт - значит не быть". Ее быт - часть Бытия, как и творчество. Оттого так естественны метаморфозы обыкновенного стола, который является центром жизни этой семьи. То он рабочий (на нем создается очередной офорт), то письменный, то гостеприимно обеденный.

 

Жизнь Людмилы Бруевич - это "тихая эпика", то естественное и внутренне интенсивное "проживание жизни", когда одного дня хватает на полноценный "новый" английский роман. Эта жизнь дополняется по контрасту существованием во вкусе героев Жана Маре. В Сергее - и во внешности, и в поведении - есть нечто от аристократов-романтиков - импульсивных, талантливых и одновременно деликатных. Например, цель его артменеджерской деятельности - разрушить созданный легендой и закрепленный жизнью образ бедного художника, который творит, существует и "стоит, чуть дыша". Его талант инженера "овеществился" в сконструированном специально для жены офортном станке. Его деликатность - в том трогательном определении своей деятельности, которое запечатлено на совместной визитке: "Людмила Бруевич, художник-график. Нетворческие вопросы - Сергей Бруевич". В этой формулировке - эхо деятельности импресарио прошлого, которым быть "при артисте" - "за честь". "Служа артисту, служу искусству". И понятно, что создавать произведения жизни-искусства без романтической предприимчивости в решении "нетворческих" вопросов практически невозможно.

 

 

 

 

У Питера Брука ковры сворачивали, и они превращались в безжизненные бревна, переброшенные через ручей. Ну, а "коврики" Бруевичей? Они не только развернуты, но и... летучи. Они поднимают в поднебесье творчества и Людмилу, сидящую за столом-трансформером, и Сергея, управляющего колесом-штурвалом своего офортного станка, и Катю, стремительно делающую эскиз, и спаниелиху Нику, позволившую ветру искусств превратить уши в развевающиеся стяги.

 

Валерий Панасюк

Рисунки Кати Бруевич

 

О творчестве Людмилы Бруевич см. еще:

Валерий Панасюк. Коты в опере

Тамара Борисова. "Я сошла в ореховый сад..." (интертекстуальные заметки о творчестве Людмилы Бруевич)