"КИЕВСКИЕ ДНИ" ФЕРЕНЦА ЛИСТА.
Мифы и реальность

Украинская "листиана" уже имеет определенный опыт научного осмысления, но ресурсы его еще далеко не исчерпаны. Даже эмпирический путь - собирания и экстенсивного описания фактов, связанных с темой "Лист и Украина", - нашей наукой не до конца пройден. Имеющиеся публикации [1] ждут уточнений, дополнений, контекстных расширений, к примеру, такого плана: каким был Киев в 1847 году (времени приезда Листа), кто составлял его ближайшее киевское окружение и аудиторию его концертов. Вполне возможно предположить, что в числе слушателей Листа были не только киевские учителя музыки [2], но и первый ректор Киевского университета М.Максимович, и Н.Костомаров - в будущем известный историк, а пока - молодой профессор университета, не знающий, что менее чем через два месяца он будет арестован, как и другие члены Кирилло-Мефодиевского братства. Это и те, чьи имена оставили след в топонимике Киева: герой войны 1812 года, потерявший под Бородином руку генерал-губернатор Д.Бибиков; киевский гражданский губернатор И.Фундуклей. Это и первая начальница Института Благородных девиц (которому еще не исполнилось и десяти лет) П.М.Нилова (урожденная Бакунина), выросшая в доме Г.Р.Державина (была племянницей его жены) [3]. Это и Николай Ге, будущий художник, а тогда - ученик первой Киевской гимназии, и многие другие, составлявшие цвет киевской интеллигенции 40-х гг. прошлого века.

Отдельная и очень интересная страница - произведения Листа в концертах Киевского отделения РМО - симфонических, камерных, тематических. Первый тематический вечер в Киеве был посвящен именно Листу [4]. Лектором был Лев Куперник - киевский адвокат, театрал, музыкальный критик, отец писательницы Щепкиной-Куперник. Выступление его в качестве лектора вызвало разгромную рецензию строгого киевского критика В.Четотта.

Киевская пресса немало писала о творчестве Листа, его деятельности, о конкурсе моделей для его памятника, о его юбилейных датах. В этом плане "не повезло" 1911 году (100-летие со дня рождения и 25-летие со дня смерти Листа): центральным материалом июльских и августовских газет было похищение из Лувра "Джоконды" Леонардо да Винчи и установка памятника Александру II на Царской площади [5], а сентябрьские и октябрьские номера целиком посвящались приезду в Киев царской фамилии, убийству и похоронам Столыпина. На этом фоне листовские юбилеи прошли почти незамеченными.

Немало в газетах и казусного или просто любопытного, связанного с именем Листа. Так, из газет узнаем, что в Киеве в 1860-е гг. был свой Лист, более того - пианист Лист, живший на Большой Васильковской и дававший частные уроки фортепьяно, генерал-баса и контрапункта [6]. Или - сообщение о том, что "смерть застала Листа в Бейруте, куда он прибыл на вагнеровские торжества" [7]. В следующем номере газета извинилась перед читателями: "вкралась досадная опечатка: Лист умер в Байрейте, а не в Бейруте".

Однако этот хорошо накатанный эмпирический путь, дающий возможность с археологической точностью реконструировать внешность ("фасад") времени, в котором развертывалась судьба Листа и судьба его наследия, уже не приносит исследовательского удовлетворения. Как говорил Марк Блок, историк должен "подслушать прошлое", "заставить его проговориться", "задать ему вопросы" [8].

И показалось интересным и необходимым задать дополнительные вопросы источникам и документам уже опубликованным и как будто не нуждающимся в дополнительном комментировании. Извлечь из них новые познавательные возможности. И начать именно с "киевских дней" Листа.

Концерты Листа в Украине были восприняты как явление экстраординарное. Доказательство тому - не только эпитеты и сравнения, щедро раздаваемые "европейской знаменитости" рецензентами ("Наполеон пианистов", "падишах клавиш"), но и небывалая активность прессы. "Киевские губернские ведомости", единственная тогда газета в Киеве (выходила раз в неделю по пятницам) - была невелика по объему и носила сугубо официальный характер. Имевшаяся в ней так называемая "Неофициальная часть" представляла собой пеструю смесь "культурной" информации и полезных советов по актуальным для киевлян вопросам: сообщение об открытии в Эдинбурге памятника Вальтеру Скотту соседствовало с рецептом приготовления сливочного масла впрок; эссе о частной жизни древних римлян - с советом по устройству навозных ям; заметка о киевской драматической труппе - с рекламой средства для "мытья линючего материала"; в одном ряду оказывались еврейские религиозные секты и новые средства спасения утопающих; проблема сохранения спаржи свежей и ранние браки Закавказья и т.п. [9]. Так что появление на этом фоне обширной и обстоятельной рецензии на концерт Листа - достаточно красноречивое свидетельство [10].

Как это бывает со знаменитостями во все времена и эпохи, за Листом тянулся в Украине шлейф толков, пересудов, сплетен. Их можно разделить на две группы: в одной предметом слухов был пианизм Листа, в другой - он сам. Первое объясняется элементарным невежеством толпы, ринувшейся поглазеть на знаменитость. Далеко не всех влекла на концерты Листа "жажда божественных звуков". У обывателя знаменитый виртуоз вызывал такое же жгучее любопытство, как бородатая женщина, показываемая в балаганах, или цирковые представления. Отсюда - и восприятие этой публикой игры Листа как какого-то хитрого обмана, фокуса. Говорили, что он играет сразу на двух роялях, что "руки его так длинны, что он в одно мгновение бросает их то в одну, то в другую оконечность своего инструмента, что при игре у него не видно вовсе пальцев от чрезмерной их быстроты, что он даже не только играет руками в обычном их положении, но и наизнанку" [11]. Или - "пальцы Листа в сравнении с пальцами других пианистов то же, что ноги английского скакуна в сравнении с ногами упряжной лошади" [12]. В толпе, фланирующей вдоль окон квартиры (г. Вознесенск), где играл Лист, говорили, что "все это шутки, и что тут, наверное, играет не один человек, а трое" [13]. Даже в рассказе полковника Османа, у которого Лист останавливался во время гастролей в Елисаветграде, сквозит это обывательское удивление: "Сидит, сидит, да пустит левой или правой рукой по всей клавиатуре" [14].

Сложнее обстоит дело со второй группой слухов, затрагивающих личность Листа. Что обсуждалось? Кутежи и пирушки (как писал рецензент " Московского городского листка", настроенный к пианисту очень недружелюбно, второй концерт в Киеве прошел "под ощутительным влиянием гостеприимного обеда"); любовные романы Листа - при этом доходило до совершенно фантастического вымысла. Так, киевлянку Алину Крагельскую (невесту Костомарова) толпа нарекла "невестой Листа, пленившей его здесь в Киеве своим талантом" [15], только потому, что он любезно усадил ее на концерте рядом с собой, чтобы она могла наблюдать за его игрой (своего рода бесплатный урок). А "Одесский вестник" предварил приезд Листа перепечаткой парижского фельетона о якобы состоявшейся женитьбе Листа на дочери пражского ювелира, который дал за дочерью три миллиона приданого [16].

Много говорили о карточных проигрышах Листа. В Киеве (как передает М.Чалый) "от него немало поживился студент Котюжинский, а в Немирове - какой-то сиятельный шулер" [17]. Скрипач и композитор Н.Я.Афанасьев, вскорости гастролировавший в южных городах, слышал так много рассказов о Листе и "не столько об его игре, сколько об его кутежах и волокитствах. В Киеве он, между прочим, оставался совсем без денег: его обыграл племянник генерал-губернатора Бибикова, чем последний был очень недоволен и даже выслал племянника из Киева" [18]. Тема картежной игры присутствует и в воспоминаниях Фета - в связи с выступлениями Листа в Елисаветграде: "Тут, кажется, по ночам он проигрывал гораздо больше того, что днем выручал за свои концерты".

Можно было бы списать все эти разговоры на обычное злопыхательство, всегда сопутствующее таланту: ведь никто из передающих подобную информацию не был непосредственным свидетелем "прегрешений" Листа. Но ее достоверность как будто подтверждается (хоть и косвенно) воспоминаниями П.Д.Селецкого, общавшегося (по его словам, довольно тесно) с Листом в 1842 году в Берлине. Он пишет: "... Лист посвятил (меня) в тайны многочисленных своих интриг в Берлине. Лист вел жизнь невоздержанную: его связи с берлинскими дамами были бесчисленны, любил хороший стол и в особенности много пил. Зачастую даже в дни своих концертов он бывал под хмельком" [20].

Возникает вопрос: нужно ли говорить об этих чисто бытовых частностях? Не умаляют ли они фигуру Листа? Но, во-первых, научная биография - это не житие, в котором жизнь героя очищена от лишнего и выстроена соответственно определенному идеалу. С другой стороны, это и не летопись, фиксирующая факты и события. Научная биография должна дать понимание этих фактов, а "без знания мелочей, - пишет Ю.М.Лотман, нет понимания истории. Именно понимания, ибо в истории знать какие-либо факты и понимать их - вещи совершенно разные. События совершаются людьми. А люди действуют по мотивам, побуждениям своей эпохи" [21].

Эпоха Листа - эпоха романтизма. Ее колорит мы ощущаем во всех рецензиях той поры. Чего стоят, например, такие пассажи: "Лист сел, тряхнул своей гривой, положил вещие персты на клавиши, и струны зарокотали" [22]. Или: "С печатью глубокой внутренней мощи на бледном челе явился перед нами чародей-художник" [23]. Эти романтические штампы сохранились и в более поздних откликах. Вот рассказ об исполнении Листа на концерте в Вене, 1874 год:

"... Чудно завывает буря между деревьями. (...) Слушатель, притаив дыхание, внимает этой таинственной повести и дивится - как попала эта буря (...) в прозаическое фортепьяно, перед которым сидит бледный человек в платье аббата, скользя по клавишам своими длинными, исхудалыми пальцами" [24]. Лист здесь типологически равен героям романов Жорж Санд, Мюссе и др.

Лист как персонаж эпохи романтизма предстает перед нами и на поведенческом уровне, и факты его биографии обретают значение культурных знаков эпохи.

Карточная игра. Это очень яркая мета романтической эпохи, это, по словам Ю.Лотмана, ее "всеобщая страсть", ее "центр мифообразования" [25]. Отчаянными картежниками, как известно, были Пушкин, Лермонтов, Фет, Некрасов. Играют герои литературных произведений ("Пиковая дама", "Игроки", "Герой нашего времени", "Маскарад"). И целью был не выигрыш. Игра была "средством вызвать ощущение риска, внести в жизнь непредсказуемость" [26]. Непредсказуемая свобода карточной игры своеобразно уравновешивала несвободу жизни (в самых разных проявлениях этой несвободы - от поэтической до интимно-семейной). Игра воспринималась как интеллектуальная дуэль: в ней был заключен некий вызовсудьбе (отсюда лермонтовское: "Жизнь банк: рок мечет, я играю"), здесь сталкивались контрасты, столь близкие романтическому мироощущению: азарт и хладнокровие, нетерпение и выдержка, вызов и мужество, надежда и отчаяние. "Игра становилась столкновением с силой мощной и иррациональной, зачастую осмысляемой как демоническая" [27]. В жизни художника взрывы отчаянной игры были своеобразной разрядкой нервного напряжения. Так было у Пушкина [28]. Так и у Листа. В России в 1830-40-е гг. распространенность карточной игры превратилась, по словам Лотмана, в подлинную эпидемию [29], стала одной из "непреложных и неизбежных стихий". Приехав сюда, Лист попадает в сгущенный контекст романтических карточных страстей, поэзии Случая, инфернальности Непредсказуемого. В этом контексте увлечение Листа картами интенсифицируется, возводится в n-ную степень [30].

Карточную игру Ю.Лотман считает антонимом парада - с его строгой регламентацией, отсутствием поведенческой вариативности [31]. Игра и парад, по его словам, - основные модели "российского варианта" романтической эпохи, ее два полюса [32]. И кажется симптоматичным, что эти два полюса - игра и парад - своеобразно очертили границы украинских гастролей Листа, которые закончились в Елисаветграде в условиях парада - во время царских военных маневров.

Дружеские пирушки и кутежи, любовь и влюбленность - также особые знаки романтической эпохи и тоже - проявление жажды свободной, яркой, стихийной, а не регламентированной жизни. Проявление оппозиционности норме, своеобразное бытовое выражение вольнолюбия. А моделью, которой подражала жизнь, было искусство, именно оно предписывало поведение, которое стилизовалось под влиянием представлений эпохи о романтическом герое [33].

Смена влюбленностей, напряженная жизнь сердца в глазах общества - неотъемлемый атрибут жизни художника. А галантность Листа, его внимание к музыкально одаренным местным дамам (А.Крагельской, Е.Лариной) и поведение женской части публики на его концертах укрепляли в обывательских кругах его славу сердцееда. Как писала "Литературная газета", после концерта Листа в Николаеве "в сенях при разъезде какая-то чувствительная девица вскричала во всеуслышание: "О! Теперь я готова умереть! Даже желала бы умереть с последними аккордами Листа и не пожалела бы об жизни!" [34]. И там же: "Пятеро из близ сидевших дам положили на флигель /т.е. на инструмент - Е.З./ к Листу по букету цветов. За эту галантерейность великий пианист поступил еще галантерейнее, поцеловав ручки у четырех из этих ценительниц искусства, пятая же, неизвестно почему, не удостоилась сей чести".

Художники зачастую сознательно мифологизировали свою жизнь [35]. Такой мистификацией могли быть и рассказы Листа Селецкому о его "бесчисленных связях" с берлинскими дамами (и вновь Селецкий здесь - не участник, не свидетель событий, а пересказывающий их с чужих слов). Но вспомним, что за два с небольшим месяца своего пребывания в Берлине (конец декабря 1841 - 8.Ш.1842, именно это время описывает в своих мемуарах Селецкий как время общения с Листом) Лист дал больше 20 сольных концертов и целый ряд неофициальных выступлений (в частных домах, в театре, при дворе), дирижировал Пятой симфонией Бетховена; что за это время написал фантазии "Дон Жуан", "Норма", "Роберт-дьявол" и др., что это время тесного общения Листа с Мендельсоном, Спонтини, Мейербером и другими музыкантами, артистами, учеными, что именно в это время Листа избирают (18.II.1842) членом Прусской академии наук. Возникает вопрос: как в условиях подобного физического и душевного напряжения [36] Лист ухитрялся ввязываться в "бесконечные связи с берлинскими дамами"? Лист не был Казановой, и в этих его "признаниях" Селецкому, конечно, значительна доля романтического преувеличения. С другой стороны, несомненно и то, что Селецкий (как и другие "информаторы") всю эту мистификацию принимал за чистую монету, ибо это отвечало представлениям эпохи о том, каким должен быть артист, художник [37].

Наконец, такой вопрос: насколько можно доверять сообщениям Селецкого? Что он собой представлял? Упоминание этой фамилии обычно окрашено у нас пиететом к Селецкому как к первому председателю Киевского отделения РМО [38]. На этой должности он оказался в силу своего высокого социального и административного статуса: в 1863 году Селецкий был в чине действительного статского советника и занимал пост киевского вице-губернатора [39].

Сам Селецкий был о себе высокого мнения как о музыканте. Вот его автохарактеристика: "Я /.../ весьма отчетливо играл на фортепьяно и виолончели, имел замечательный талант к музыкальным импровизациям и пел недурно" [40].

По "Запискам" Селецкого создается впечатление, что он был на короткой ноге со многими известными музыкантами. Он ссылается на авторитет Мендельсона: "Он просматривал мои музыкальные сочинения, нашел их очень удовлетворительными для любителя, дал несколько дельных советов и рекомендовал мне в Дрездене Рейсигера для инструментовки и Дотцауэра для уроков контрапункта" [41]. У Рейсигера Селецкий, по его словам, познакомился с Вагнером: "По рождению, воспитанию и национальности я был консерватором и не мог равнодушно слушать крайних убеждений Вагнера, совершенно противоположных моим. Впрочем, мы оставались добрыми друзьями" [42].

Представление о музыкальных вкусах Селецкого дает описанный им разговор с Г.С.Тарновским: "И говорить нечего, что Тарновский считал Глинку непогрешимым авторитетом в деле музыки и гениальным композитором. Отдавая полную справедливость таланту Глинки, я находил много недостатков в "Жизни за Царя" и имел неосторожность сказать, что произведение это, изобилуя многими превосходными местами и несколькими певучими мелодиями, в общем представляет что-то непоследовательное, несвязное, неоконченное, и что опера лишена драматизма, монотонна и скучна. Негодованию Гр. Степ. не было конца, но оно дошло до крайних пределов, когда на объяснение, как сочинял Глинка при нем некоторые номера и потом отправлял Розену для написания к ним стихов, я возразил, что в том и состоит отчасти ошибка Глинки, т.к. никто не пишет опер, подбирая стихи под музыку, а обыкновенно пишут музыку к либретто, и способ композиции, избранный Глинкой, подтверждает сказанное мною о недостатках "Жизни за Царя" [43].

Еще один штрих к портрету Селецкого - его отзыв о Шевченко: "Проживал временно в Яготине в одном из многочисленных флигелей Шевченко, живописец по профессии и поэт по призванию. Среднего роста, широкоплечий, крепкого и здорового телосложения, рябой, с мутными, карими, неглупыми глазами, угловатый, неуклюжий, нечесаный, немытый, более чем небрежно одетый - вот наружность Тараса Шевченко, далеко не изящная. Как живописец он мало известен: рисовал довольно посредственно; как поэт замечателен чистотою малороссийского языка, плавным, мерным стихом, звучными строфами, задушевным чувством, мягкою сердечностью; его "Кобзарь", в особенности его "Катерина", может считаться одним из лучших произведений в этом роде. Но в "Гайдамаках" Шевченко недоставало священного огня, проявления страсти, широкой кисти, увлекательного действия, характеризующих историческую драму" [44]. Далее Селецкий пишет о замысле сотрудничать с Шевченко в создании оперы, сюжетом для которой был избран "Мазепа". Шевченко должен был писать либретто, Селецкий - музыку. Но дальше планов дело не пошло, т.к. Селецкий воспротивился желанию Шевченко писать на украинском языке. Он заявил, что "Шевченко владеет настолько русским языком, что хорошо напишет либретто. Если писать оперу, так писать оперу серьезную и на языке общедоступном, а не какую-нибудь "Наталку-Полтавку" [45].

А вот Селецкий о своем творчестве: "Надумал я писать симфонию на кончину матушки. В первой части Allegro furioso я предположил в виде интродукции изобразить ход болезни; во второй Adagio агонию и кончину; в третьей Marche funebre похороны, в четвертой Lamentoso alla-breve сетования, переходящие в молитву. /../ Композицией моей остался совершенно доволен" [46].

И, наконец, мнение Листа о Селецком (в передаче самого Селецкого): "Лист заставил меня сыграть некоторые из моих сочинений, потом Патетическую сонату Бетховена и в заключение его фантазию из "Гугенотов". Техника у вас недурна, сказал он, игра довольно чиста и в особенности приятна, но по складу ваших маленьких и слишком белых рук, по недостатку силы мускулов и беглости в пальцах вы никогда не сделаетесь пианистом-виртуозом; в вашей игре слишком много женственности и сентиментальности; если хотите, она не лишена поэзии и приятно ласкает слух, но в ней нет увлечения, энергии, драматизма. Ваши сочинения весьма недурны, довольно оригинальны и правильно написаны, но, извините меня, если я вам откровенно скажу, что музыка ваша похожа на нежное воркование голубков, производит на слушателей действие успокоительное вроде лавровишневых капель, и лишена способности возбуждать, волновать, потрясать и вызывать страстные порывы, сильные ощущения" [47].

Надо отдать должное мужеству Селецкого, не побоявшегося зафиксировать эту нелестную характеристику, но она, видимо, все же сильно задела его. Это чувствуется в его отзыве о Листе-композиторе: "Лист получил вдруг убеждение, что он призван быть знаменитым композитором и начал писать; испишет, бывало, несколько листов нотной бумаги, попробует на фортепьяно свое сочинение, поморщится, изорвет в клочки и бросит в камин. (Не думаю, чтобы Лист сочинял в присутствии Селецкого - Е.З.). Его транскрипции и фантазии на известные мотивы были превосходны, хотя и мало доступны большинству пианистов по чрезмерной их трудности; но оригинального Лист не мог написать ничего; сколько ни бился, не мог сочинить ни одной сносной мелодии [48]. В этом отношении он отличался совершенной бездарностью..." [49].

Если Селецкий был так дружен с Листом (Селецкий пишет: "Из множества молодых людей, окружавших в то время Листа, он особенно благоволил ко мне" [50]), возникает вопрос: почему его нет рядом с Листом во время гастролей последнего в Киеве? Селецкий вернулся из-за границы вКиев в 1844 году. 22.IХ. 1846 г. 25-летний титулярный советник Селецкий был пожалован в звание камер-юнкера Двора Его императорского величества [51]. В дальнейшем он активно двигался по служебной лестнице, которая приведет его в конце жизни к званию Гофмейстера Высочайшего двора, чину тайного советника и должности Губернского предводителя дворянства [52]. Может быть, будучи государственным чиновником и заботясь о карьере, он не хотел себя компрометировать в глазах высоких покровителей своим знакомством с "тапером" (как назвала Листа петербургская "Литературная газета") [53]? Как сказал бы Ю.Лотман, здесь включились в действие новые ситуативные коды. Во всяком случае, в памяти киевлян Селецкий не отпечатался в качестве ближайшего друга Листа, иначе это нашло бы отражение в газетных публикациях (рецензии на исполнение произведений Селецкого, некрологи). Таким образом, единственным свидетельством тесной дружбы Листа и Селецкого ("мы сошлись, и я каждый день бывал у него по утрам") остаются его собственные слова [54].

В связи с этим возникает одно гипотетическое предположение. Как известно, среди восторженных откликов на концерты Листа в 1847 году был один, выделявшийся своим негативном отношением к великому музыканту. Это рецензия некоего Н.Р. в "Московском городском листке" [55], вызвавшая возмущение в среде украинской интеллигенции. В свое время прозвучало мнение, что автором злопыхательской рецензии был Николай Ригельман [56]. Но все в ней - тон, характеристики, даваемые Листу (пианисту и композитору), смысловые акценты - поражает совпадением с аналогичными высказываниями Селецкого в его "Записках". Сравним:

Н.Р.:

"Его пальцы до того сливаются с клавиатурою, что можно подумать, будто они составляют продолжение фортепьянного механизма.

Артист и фортепьяно сливаются в один какой-то фантастический инструмент.

Лист снабжен необыкновенною силою, упругостью мускулов, ... гибкостью пальцев.

Ложное направление, дурные привычки... Лист растратил и погубил свой талант посреди мелочной жизни французского общества, оно совратило его с надлежащего пути своим испорченным вкусом.

Лист остался и думаю останется навсегда только исполнителем... Все клонится к тому, чтобы передать чужую мысль, чужое чувство... Он не может создать ни одной собственной мелодии... не в состоянии развить мысль из нее самой.

Лист хочет скоро вступить на мелодраматическое поприще, - он пишет оперу. Увидим!"

Селецкий:

"Я был поражен необыкновенным механизмом игры Листа. Сила, звучность, отчетливость делали фортепьяно под его руками совершенно другим инструментом.

(Слова Листа в передаче Селецкого):

Ваш недостаток силы в мускулах и беглости пальцев.

Лист вел жизнь невоздержанную...

... его связи с берлинскими дамами...

... особенно много пил...

Его транскрипции и фантазии на известные мотивы были превосходны,... но оригинального Лист не мог написать ничего, сколько ни бился, не мог сочинить ни одной мелодии. В этом отношении он отличался совершенной бездарностью.

Лист получил вдруг убеждение, что он призван быть великим композитором, и начал писать".

Все это заставляет предположить, что либо мнение Селецкого ("знатока" Листа в глазах Ригельмана) повлияло на оценки последнего, либо автором был сам Селецкий, скрывшийся под криптонимом Н.Р. В пользу этого предположения говорит и тот факт, что автор рецензии неоднократно упоминает о своем личном знакомстве с Листом, о том, что он неоднократно слышал его в домашней обстановке (в биографии Ригельмана подобный факт неизвестен, в биографии Селецкого - присутствует). Селецкий и Ригельман были родственниками (по отцам) и сверстниками (Ригельман на 4 года старше), они пересекались по службе и оба принимали участие в деятельности Киевского отделения РМО [57]. И, по всей видимости, их связывали не только родственные, но и дружеские отношения.

Высказанное предположение - всего лишь гипотеза. Но любая гипотеза, даже впоследствии отвергнутая, помогает преодолеть схематизм представлений, демонтирует мифы, а значит - дает новый импульс к пониманию. В данном случае - к пониманию ситуации 1842 года, времени пребывания Листа и Селецкого в Берлине, и 1847 - времени пребывания Листа в Украине. А это, в свою очередь, помогает выявить новые аспекты в теме "Лист и Украина", содержащей, как видим, проблемы, равно значимые как для исследовательской листианы, так и для музыкальной украинистики.

Примечания

1. См. М.Кузьмін. Забуті сторінки музичного життя Києва. - К., 1972; Зінькевич О. Ференц Ліст у Києві. - Українська музична спадщина. - К.,1989; О.Зінькевич.Ференц Ліст в Україні. - Український музичний архів. - К.,1995. Олена Зінькевич. Українська балада Ліста. - Наука і культура, в. 21. - К., 1987.

2. И.Ф.Витвицкий, А.Ф.Ванко, А.О.Паночини.

3. В книге Н.Кузьмина П.М.Нилова ошибочно названа родной сестрой жены Г.Р.Державина (указ.изд., с.58).

4. Он состоялся 20 ноября 1886 г.(ст.ст.).

5. Сейчас - Европейская площадь.

6. См. Киевлянин, 17.V.1869.

7. Киевлянин, 17.Х.1911.

8. См.Марк Блок. Апология истории или ремесло историка. - М., 1986. Не случайно М.Блок сравнивает историка с судебным следователем. (см.стр.31, 38 и др.).

9. См. Киевские губернские ведомости, 1846, №№ 36-52.

10. Рецензия опубликована в О.Зінькевич. Ференц Ліст у Києві (указ изд.).

11. Киевские губернские ведомости, 1847,№ 8; 21.II.

12. Московский городской листок, 28.02.1847 (полностью рецензия опубликована в О.Зінькевич. Ференц Ліст у Києві, указ.изд.).

13. Литературная газета, 25.09.1847 (полностью см. О.Зінькевич. Ференц Ліст в Україні, указ.изд.).

14. А.Фет. Ранние годы моей жизни. М., 1893, с.369.

15. См.Записки А.Л.Костомаровой (соответствующие фрагменты опубликованы в О.Зінькевич. Ференц Ліст у Києві).

16.Одесский вестник, 18.01.1847. (См. О.Зінькевич. Ференц Ліст в Україні).

17. Воспоминания М.К.Чалого. - Киевская старина, 1894, т.46, с.5. См. также О.Зінькевич. Ференц Ліст в Україні.

18. Воспоминания Н.Я.Афанасьева. - Исторический вестник, 1890, т.41, с.263.

19. А.Фет,указ. изд., с.369.

20. 3аписки Петра Дмитриевича Селецкого. - Киевская старина, 1884, т.VIII, с.630 (см. также О.Зінькевич. Ференц Ліст в Україні).

21. Ю.М.Лотман.Беседы о русской культуре. - С.-Пб, 1994, с.13.

22. Московский городской листок, 28.02.1847.

23. Одесский вестник, 23.07.1847. Полностью рецензия опубликована в: О.Зінькевич. Ференц Ліст в Україні.

24. Киевлянин, 28.02.1874.

25. Ю.М.Лотман. Беседы о русской культуре, с.136, 154.

26. Там же, с.154.

27. Там же, с.152.

28. Из письма Пушкина к Вяземскому: "Еду к вам и не доеду. Какой! меня доезжают! ...Изъясню после. В деревне я писал презренную прозу, а вдохновение не лезет. Во Пскове вместо того, чтобы писать 7-ю главу Онегина, проигрываю в штос четвертую: не забавно? - А.С.Пушкин. Полное собр.соч. в 10 тт. Спб., 1891, т.10, с.21.

29. Ю.М.Лотман. Беседы о русской культуре, с.159.

30. В старости Лист сохранил любовь к карточной игре, но она утратила свой ореол романтической "губительной" страсти. Лист играл только для отдыха и не на деньги. - см .А.Зилоти. Мои воспоминания о Листе. Спб., 1911, с. 20.

31. "Пехотных ратей и коней

Однообразную красивость (А.Пушкин. Медный всадник).

32. "В этом противопоставлении выражалась "дуэль" Случая и Закономерности государственного императива и личного произвола". - Ю.М.Лотман. Беседы о русской культуре, с.163.

33. См. Ю.М.Лотман. Беседы о русской культуре, с.344.

34. Литературная газета, 25.09.1847.

Алина Крагельская - невеста Н.Костомарова; помолвку с ним ее родные разорвали после ареста Н.Костомарова. Они обвенчались через 28 лет, после смерти первого мужа А.Крагельской. Елена Ларина - знакомая А.Фета, с семьей которой он дружил. В работе Н.Кузьмина "Забуті сторінки музичного життя Києва" Елена Ларина почему-то названа Марией Лазич (с.48).

35. Можно вновь вспомнить А.Пушкина, который мистифицировал друзей, представляя свои стихи лирическим дневником сердца. - см. Ю.М.Лотман. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. - Л., 1983, с. 73.

36. 0б этом читаем в письмах Листа к М.д'Агу: "Вы не можете себе представить мою жизнь. /.../ Порою мне кажется, что моя голова и мое сердце разламываются" (цит. по кн. Я.Мильштейн. Ференц Лист.Т.1. - М., 1971, с.245).

37. Очень точно прокомментировал подобную ситуацию Сомерсет Моэм: "3наменитости вырабатывают особую технику общения с простыми смертными. Они показывают миру маску, нередко убедительную, но старательно скрывают свое настоящее лицо. Они играют роль, которую от них ожидают, и постепенно выучиваются играть ее очень хорошо, но глупо было бы воображать, что актер играет самого себя". - С.Моэм. Подводя итоги. - М., 1957, с.16.

38. См. М.Кузьмін. Забуті сторінки музичного життя Києва; довідник "Мистецтво "України". - К., 1997.

39. Фактически делами общества Селецкий не занимался, вся организационно-музыкальная деятельность лежала на плечах учителя музыки Р.А.Пфенига (см. об этом: Елена Зинькевич. Немецкие музыканты в Киевском отделении Русского музыкального общества. - сб. "Германия. Россия. Украина. Музыкальные связи: история и современность". - Спб., 1996). Когда пишут о Селецком как об "организаторе Киевского отделения РМО", забывают, что Селецкий возглавил то, что, по сути, уже было организовано. Более того, он считал, что существование в Киеве РМО невозможно, и собирался в ответ на предложение Петербургской дирекции открыть в Киеве отделение ответить отказом. Именно Р.Пфениг помешал этому.

40. Селецкий учился игре на виолончели у известного петербургского виолончелиста Ф.Кнехта тогда же, когда и А.Серов. - Киевская старина, 1884, т.VIII, с.449.

41. Там же, т.IХ, с.77-78.

42. Там же, с.79.

43. Там же, т.IХ, с.625-626.

44. Там же, с.620.

45. Там же, с.622.

46. Там же, т.10, с.103.

47. Там же, т.8, с.628-629.

48. Напомню, что к этому времени Листом уже были написаны "Альбом путешественника", "Данте-соната", Большие этюды, романсы на слова Гейне (в том числе "Лорелея").

49. Киевская старина, 1884, т.8, с.630.

50. Там же, с.628.

51. К этому времени это звание уже утратило свое служебное значение и не требовало выполнения каких-либо обязанностей при дворе. Для большинства это была почетная награда, дававшая право участия в придворных церемониях. Как правило, ее получали отпрыски известных дворянских фамилий (см. Л.Е.Шепелев. Титулы, мундиры, ордена. - Л., 1951).

52. Вот послужной список П.Д.Селецкого: 1841 - окончание Киевского университета со степенью кандидата правоведения. 1842 - адъюнкт на кафедре законоведения в Одесском Ришельевском лицее. 1844 - причислен к управлению Киевского генерал-губернатора. 1846 - камер-юнкер; 1846-48 - правитель дел совета Киевского института благородных девиц. 1849 - чиновник особых поручений при попечителе округа. 1850 - заведование делами Киевского института благородных девиц. 1851 - чиновник VI класса при генерал-губернаторе (т.е. за три года он перешел из IX класса - в VI. Очень быстро!). 1852-55 - в той же должности плюс член совета института по хозяйственной части. 1856-68 - в той же должности. С 1858 - киевский вице-губернатор в течение 8 лет. 1862 - действительный статский советник. 1864 - камергер. 1866 - орден св. Анны I-й степени и назначение предводителем дворянства Киевской губернии (до самой кончины). Имел ордена: св. Владимира 2-й степени, орден Белого орла, иностранные ордена - в том числе итальянскую "Корону" I-й степени.

53. В 1840-е гг. усиливается правительственный контроль за составом чиновничества, создается специальный Инспекторский департамент гражданского ведомства. Это было вызвано озабоченностью "направлением умов" госслужащих в связи с революционным движением на Западе и ростом среди чиновничества "неблагонадежных элементов" (Л.Е.Шепелев. Титулы, мундиры, ордена, с.124).

54. Киевская старина, 1884, т.8, с.627. Показательно, что в некрологе Селецкого (Киевлянин, 7.03.1884) его деятельность на музыкальном поприще даже не упоминается. Может, для гофмейстера и тайного советника это было слишком мелко? Кстати, во всех источниках (в том числе справочниках и энциклопедиях) дата смерти Селецкого подается неверно. Он умер 5 марта (ст.ст.) 1880 года.

55. См. примечание 12.

56. О Н.Ригельмане см. М.Кузьмін. Забуті сторінки музичного життя Києва; О.Зінькевич. Ференц Ліст в Україні; Елена Зинькевич. Немецкие музыканты в Киевском отделении РМО.

57. Оба - на службе Киевского генерал-губернатора (Ригельман - с 1845), оба - в Киевском институте благородных девиц (Ригельман - с 1848 - казначей). В 1850 Ригельман уходит из Института, туда снова приходит Селецкий. С 1850 - Ригельман - директор училищ киевской губернии, а потом - директор 2-й киевской гимназии. В 1863-72 Селецкий - председатель Киевского отделения РМО, Ригельман - его помощник (до 1871). Но после 1872 Селецкий не принимает участия в делах РМО, а Ригельман входит в состав дирекции в 1880-82, а в 1882-88 - его председатель. Служебная карьера Ригельмана не была столь впечатляющей, как у Селецкого, но он больше занимался благотворительностью, участвовал в различных научных обществах, писал исторические труды, имел стипендиатов в музыкальном училище, неоднократно делал пожертвования РМО.

Елена Зинькевич