Международный конгресс

"СЕМИОТИКА КУЛЬТУРЫ: КУЛЬТУРНЫЕ МЕХАНИЗМЫ, ГРАНИЦЫ, САМОИДЕНТИФИКАЦИИ"

(26 февраля — 2 марта 2002 г., Тарту)

 

Впервые опубликовано в журнале
"Новое литературное обозрение" (2002, № 55)

Републикация в "Зеленой лампе" - с любезного согласия авторов

 

Конгресс, посвященный 80-летию Ю.М. Лотмана, состоялся в Тарту недавно, но едва ли многие без подсказки вспомнят его официальное название. В памяти участников он сохранится как “Лотмановский конгресс”. Точнее не придумаешь, но при переводе на язык апелляций и реляций информация возрастает, как гераклитовский Логос, — стремительно. “Лотмановский конгресс” быстро превращается из именного словосочетания в многочленную парадигму, лишенную прочных синтаксических связей. Тем более, что дело не ограничивается переводом “внешним”: то же самое происходит и внутри Тартуского университета, в процессе диалога между кафедрой русской литературы и отделением семиотики. Так возникают “механизмы”, “границы”, “самоидентификация”. Куда-то по небрежности выпадает “русская литература”, но остается утешение, что в понятии “культура” она имплицитно содержится.

Об идее конгресса в приглашении сообщалось следующее: “Глубокоуважаемые коллеги! Тартуский университет в лице отделения семиотики и кафедры русской литературы, а также Фонд Ю.М. Лотмана и Эстонская Ассоциация семиотики решили ознаменовать 80-летие со дня рождения Юрия Михайловича Лотмана (28.02.1922 — 28.11.1993) международным конгрессом “Семиотика культуры: культурные механизмы, границы, самоидентификации”... и провести его 25 февраля — 3 марта 2002 г. в городе Тарту, в университете, которому Ю.М. Лотман отдал более сорока лет своей деятельности и который он прославил своим именем. Устроители надеются собрать вместе ученых, биографически и творчески связанных с тартуско-московской филологической и семиотической школой, учеников и коллег Ю. М. Лотмана и продолжателей традиций его школы, работающих в разных областях знания и в разных странах мира”.

Так и случилось. Доклады 137 ученых из 22 стран мира были включены в программу конгресса. Были и гости без докладов, люди, которых влекла сюда ностальгия или интерес к провинциальному университету, оказавшемуся по стечению обстоятельств одним из центров гуманитарной науки прошедшего столетия. Патроном конгресса стал Президент Эстонской республики Арнольд Рюйтель, подготовка и проведение конгресса освещались в международной прессе. Брались интервью, писались отчеты, и можно было подумать, что слово “семиотика” стало чем-то обыденным, вроде пресловутых “гитик”, которых немало знает наука в лице своих выдающихся представителей, — однако доклады участников то и дело заставляли вспомнить, что слово это продолжает, как и тридцать лет назад, порождать трудные вопросы — хотя уже другие.

Масштабы впечатляют, список участников — тоже, но не стоит думать, что конгресс возник на пустом месте. Международные семинары и конференции, приуроченные ко дню рождения Лотмана, проводятся кафедрой русской литературы в Тарту ежегодно, и происходит это так же естественно, как переход от февраля к марту. Потому-то и недоумение охватывает, когда, по словам А. Немзера, Лотмана аттестуют “исключительно “эстонским семиотиком”, словно бы случайно занимавшимся еще и Карамзиным, Радищевым, Пушкиным...” (Немзер А. Не по нашим амбарам? // Время новостей. 2002. 7 марта). Нет, всё-таки название “Лотмановский конгресс” — куда точнее.

Работа конгресса проходила параллельно в двух “полушариях”: под руководством отделения семиотики — в секции “Cultural Semiotics and Complex Cultural Analysis” и под руководством кафедры русской литературы — в секции “Русская культура sub specie semioticae lotmanianae”. Рабочим языком той или иной секции отчасти и определялась самоидентификация докладчика: на английском предпочитали выступать в первой, на русском — во второй. Как океан в капле воды, отразилась в каждой из секций проблематика всего конгресса. Но “русскую” секцию из-за обилия докладов пришлось разделить на многочисленные подсекции, так что асимметрия “полушарий” получилась значительная.

Открытие конгресса состоялось с участием ректора университета и председателя городского совета Тарту, оказавших, наряду с фондом “Ээсти культур капитал” и Шведской королевской академией, конгрессу финансовую поддержку. На открытии оказались совмещены выступления, посвященные памяти Лотмана и развивающие — прямо или неочевидно — те направления исследований, которые были инициированы в московско-тартуской школе. Прозвучал доклад М. Лотмана “Holistic vs. Atomistic Semiotics”. Б.Ф. Егоров рассказал о планах издания второго тома писем Ю.М. Лотмана. С докладом “Интертекстуальный анализ сегодня” выступил академик М.Л. Гаспаров.

С началом эры Интернета, по мнению М.Л. Гаспарова, закончилась “героическая эпоха интертекстуальных изысканий”. Теперь задача исследователя не в том, чтобы найти все возможные подтексты, — машина сделает это лучше и быстрее, — а в том, чтобы правильно выстроить их иерархию. Поэтический текст — это оптический прибор, через который читатель и исследователь видит мир культуры, но что-то этот прибор “увеличивает”, — это ключевые подтексты, а что-то делает “невидимым”, как не подходящие по смыслу омонимы в речи, — это подтексты “противопоказанные”.

Совмещение шло и дальше: на конгрессе соседствовали доклады по семиотике, истории культуры и т.д. — и выступления, непосредственно посвященные Лотману, поэтике его текстов, обстоятельствам жизни, людям, которые были с ним связаны: например, в докладе Я. Росса (Тарту) речь шла о деятельности старшей сестры юбиляра, музыковеда и композитора И.М. Образцовой. Другие доклады из этого круга тем: выступления Г. Пономарева (Тарту) о теме Эстонии в творчестве Лотмана, о замысле, связанном с “Перепиской моды” Н. Страхова — Л. Зайонц (Москва). В семиотической секции П. Лепик (Таллинн) говорил об идеях универсализма в семиотике Лотмана, Ю. Пярли (Тарту) — об имени собственном в лотмановской семиотике, А. Шонле (Мичиган) — о восприятии Лотмана американскими культурологами, А. Хорных (Минск) — о проблеме другого языка в семиотике Лотмана. Стоит также отметить доклад о “целостном пространстве культуры с семиотической точки зрения” Д. Богачевой, написанный совместно с С. Сорвиным (Петербург).

Внутри конгресса был и специальный “лотмановский день” — 28 февраля, день рождения Юрия Михайловича. В выступлениях этого дня специально обсуждались контекст идей Лотмана и их продолжение в современной ситуации. В “русской” секции на двух заседаниях под председательством Б. Егорова и Ю. Цивьяна И. Верч и M. Де Микель (Триест) выступили с совместным докладом на тему “Ю.М. Лотман и вопрос об этике у автора и читателя”, в котором обратились к теме этической ответственности автора за выбор слова и читателя — за его интерпретацию. В этом тексте развивается мысль Лотмана об искусстве как пространстве, где человеку дана возможность пройти непройденные пути, в том числе и те, от которых он отказался в жизни по этическим соображениям.

С. Бурини (Венеция) посвятила свой доклад межсистемному общению литературы и изобразительного искусства. В “иконической” риторике Лотмана докладчица нашла сходство с понятием “монтажа” у Эйзенштейна и указала на важнейшую, с ее точки зрения, идею Лотмана — идею ансамбля как монтажа гетерогенных элементов. Близкой теме был посвящен доклад Р. Казари (Бергамо) “Купеческий портрет в русской литературе”. Об изобразительности в литературе говорила и Т. Смолярова (Москва, Гарвард) в докладе “Экфрасис у Державина”.

O. Ронен (Мичиган) выступил с докладом “Концепция рамки у Лотмана и в литературе ХХ в.”. Предпосылкой доклада служила мысль о том, что, “когда уходит великий ученый, имеет смысл проследить за теми областями его творчества, которые не нашли продолжателя — это главное его наследие”. Многомерности сознания противостоит линейность речи, которую литература ХХ века пытается преодолеть. Так, “Поминки по Финнегану” построены по принципу бесконечной песенки. Для словесных исканий ХХ в. характерна взаимозаменяемость начала и конца, ориентация, как у Набокова, на “культуру перечитывания”. В проекции на развитие человеческого общества это предопределяет перспективу замены неудавшейся истории био-графией в этимологическом смысле — перекодировкой вида Homo Sapiens.

O. Проскурин (Москва) рассуждал об идее биографического “текста” у Лотмана, реализованной им в биографии Пушкина. В книге о Пушкине докладчик находил черты автобиографического “романа”, а в главном герое книги — черты романного героя: активность, стремление к независимости личности от обстоятельств. Финал книги, где Лотман рассматривает гибель Пушкина как победу личности над обстоятельствами, Проскурин определил как не имеющий аналогов по своему величию миф, рожденный гением исследователя. В реплике В. Паперного, однако, прозвучала мысль, что докладчик описал структуру не столько лотмановской биографии Пушкина, сколько романа Горького “Мать”. О. Ронен прокомментировал финальную идею биографии так: “Лотман был представителем героического поколения с героическим взглядом на историю”.

П. Олеск (Тарту) в полемически заостренном докладе сообщил о непростых путях рецепции Лотмана в Эстонии. Т. Николаева (Москва) выступила с докладом ““Граница” и время по Лотману и “кадриль” валоризации в эмпирии”. Речь шла о том, что наличие границы, членящей пространство, порождает валоризацию семантических единиц, делает их “заметными”. Так валоризируются фигуры палача, мельника, разбойника, как принадлежащие другому пространству. Рецепцию самого Лотмана докладчица рассматривает в том же ключе: “он работал вне нашего пространства”. Полесью, как особому пространству взаимодействия стихий леса и воды с человеком, посвятила доклад А. Энгель (Киль, Германия), анализируя сочинения Тургенева, Куприна и одного из современных авторов.

Тогда же, 28 февраля, в научной библиотеке университета была открыта юбилейная выставка, подготовленная Т. Кузовкиной и Т.К. Шаховской. Затем состоялась торжественная церемония вручения дипломов и первых стипендий имени Юрия Лотмана, собранных на личные пожертвования, о чем собравшимся поведала Л.И. Вольперт, инициатор учреждения этой премии. Премии получили магистрантки отделений семиотики и русской и славянской филологии Тартуского университета Кайе Котов и Мария Артемчук.

К этому же дню по традиции, установившейся на Лотмановских семинарах, была приурочена презентация новых книг, опубликованных сотрудниками кафедры русской литературы: четвертого тома новой серии “Трудов по русской и славянской филологии” (Тарту, 2001), монографии Е. Погосян “Петр I — архитектор российской истории”, нового издания “Повести о пустяках” Ю. Анненкова, выпущенного с комментариями А. Данилевского, а также очередных томов сочинений Ю.М. Лотмана и З.Г. Минц, опубликованных издательством “Искусство”. И.З. Белобровцева представила подарок Ю.М. Лотману от братской кафедры русской филологии Таллиннского педагогического университета — новый выпуск “Булгаковского сборника”, посвященный 80-летию Ю.М. Лотмана. В перерыве между докладами участники конгресса посетили кладбище Раади, чтобы почтить память супругов-ученых. День закончился приемом у ректора Тартуского университета, академика Я. Аавиксоо.

Участники конгресса обсуждали также генезис идей московско-тартуской семиотической школы. В частности, по мнению П. Серио (Лозанна), эти идеи были предвосхищены биологом А. Любищевым (1890—1972) — доклад Серио повествовал об “органической общности” и других концептах, близких идеям Лотмана, в работах Любищева.

Одной из важнейших тем конгресса стала русская культура первой половины ХХ века: эпоха символизма, футуризм и другие авангардные течения, культура советского времени — официальная и “неканоническая”. Исследования именно этого периода во многом стали “испытательным полигоном” для проверки и развития идей московско-тартуской школы.

Е. Берштейн (Нью-Йорк) сделал доклад “Отто Вейнингер в русской революции” и собрал большую аудиторию, что подтверждало мысль доклада об особом характере восприятия Вейнингера в русском контексте.

Ю. Цивьян (Чикаго) рассмотрел B.s. (аббревиатура бисексуальности, которой пользовался С. Эйзенштейн) как тему и как художественный прием в организации системы образов в фильме “Иван Грозный”. Эйзенштейн искал для Федьки Басманова типаж, близкий к Демону Врубеля. По замыслу Эйзенштейна, “Иван Грозный” — “драматические эманации внутреннего монолога” Ивана, отсюда — психоаналитическая мотивация “перетекания” в глазах Ивана души Анастасии после ее смерти в тело Федора Басманова. В сцене ёрнической пляски Федьки мотив черного лебедя симметрически отражает белых лебедей сцены свадьбы Грозного и Анастасии. Монтажу у имажинистов был посвящен доклад Т. Хуттунена (Хельсинки).

В докладе “Дискурс о “женской поэзии” как зеркало русского модернизма” И. Шевеленко (Петербург) исследовала феномен расцвета “женской поэзии” в 1910-е годы. Нишу для этого выпестованного критиками детища создал символизм с его культом Вечной Женственности, вместе с исчезновением ниши исчез и сам феномен. Р. Войтехович (Тарту) рассмотрел некоторые следы влияния оккультных увлечений эпохи модернизма в творчестве Цветаевой. О важной, но малоисследованной фигуре предсимволиста И. Ясинского говорилось в докладах Л. Пильд (Тарту) и Е. Нымм (Тарту). А. Данилевский (Тарту) ввел в научный обиход имя писателя-эмигранта первой волны Михаила Иванникова. Ю. Фрейдин (Москва) коснулся семиотики “заумных” стихотворений О. Мандельштама, подчеркнув, что “заумные” стихи Мандельштама — это просто “темные” стихи, которые поддаются дешифровке с привлечением биографического и др. подтекстов.

Как показала Б. Ленквист (Турку), переход на французский язык в “Анне Карениной” играет двоякую роль: в конкретном контексте он имеет свою узкосюжетную мотивацию, но в перспективе всего романа может получать дополнительные смыслы, участвующие в создании символического плана произведения. Например, когда Анна раздраженно описывает Долли Облонской общественную деятельность Вронского словами: “Du train que cela va [“при таком образе жизни”, т.е. занятом, быстром] все время уйдет на это”. В романе в целом слово train не случайно, оно формирует сквозной мотив железной дороги, который одновременно выступает главным топосом любовной истории Анны и Вронского.

Н. Фатеева (Москва) говорила об эволюции художественной системы Б. Пастернака. С. Витт (Стокгольм) рассуждала о пастернаковских переводах Шекспира как средстве социальной мимикрии или некоем эзоповом языке, проявляющемся в некоторых слоях лексики (усилении современных коннотаций при использовании терминов, связанных с юриспруденцией, например). Ф. Бьорлинг (Лунд) также касалась влияния идеологии на язык Пастернака в сталинскую эпоху. Н. Злыднева (Москва) рассматривала инсектный код у А. Платонова. Г. Обатнин (Хельсинки) коснулся вопроса об архаизме Вяч. Иванова и Коневского. В. Гехтман (Москва) говорила о восприятии истории русскими кубофутуристами. И. Светликова (Хельсинки) анализировала “Звуковые повторы” Осипа Брика.

В состав конгресса вошли исследования и более поздних эпох в развитии русской культуры. М. Лотман (Тарту) сделал доклад на тему “Бродский — певец империи”. А. Ниеро (Форли) анализировал поэзию Игоря Холина. Й. Кюст (Копенгаген) указал на “Namedropping” Бродского как на характерный риторический прием его поэтики. Л. Зубова (Петербург) обратила внимание на “живые предметы в современной поэзии”. С. Савицкий (Хельсинки) рассказал о “художественных действиях” представителей советского неоавангарда 1950—1980-х.

Естественно, присутствовали темы эстонской литературы, однако и они оказались “межкультурными” (С. Олеск “Марие Ундер и русская литература: точки соприкосновения и параллели”). Психологию творчества анализировал известный эстонский поэт и литературовед Ян Каплинский (Тарту), рассказывая о создании своей поэмы “Возвращение души”, в которой нашли отражение мотивы эстонского фольклора и восточной философии, отрефлексированные a posteriori, а К. Линдстрём (Тарту) говорил о поэтике эстонских хайку. О Марии Жуковой как металитературном авторе поведал Д. Эндрю (Киль, Великобритания).

Возвращаясь к работе первого дня конгресса, отметим, что она разделилась на пять секций: одну семиотическую и четыре — по русской культуре. В семиотической говорилось о спациальном семиозисе в культуре и семиосфере — Л. Чертов (Петербург), А. Рандвиир (Тарту), об итогах и перспективах семиотических исследований в области функциональной асимметрии полушарий головного мозга — Т. Черниговская (Петербург), о политиках и политическом дискурсе как объекте семиотического анализа — И. Ухванова (Минск), А. Маркович (Минск). С докладом по экосемиотике выступил Калеви Кулль (Тарту).

В дальнейшем на семиотической секции обсуждались темы от сугубо теоретико-лингвистических до, например, содержания журналов для мужчин в мировоззренческом и речевом аспекте (доклад Н. Кулинки, Минск). А. Усманова (Минск) говорила о видеохронике как историческом документе. Х. Tёлле (университет Sorbonne Nouvelle) описывала концепты воды и огня в космологии Корана, а K. Настопка (Вильнюс) сравнивал два подхода к мифу об основании города — синтагматический и парадигматический. О терминах, обозначающих ‘культуру’ в древнеиндийской и древнекитайской культурах, говорил Л. Мялль (Тарту).

Разброс тем в “русских” секциях под председательством И. Смирнова, А. Осповата, А. Лаврова и П.А. Йенсена был также необычайно широк. А. Штейнгольд (Тарту) говорила об архаических русских паремиях, М. Мейлах (Страсбург) — об истоках конфликта “поэт и царь” в ближневосточной и европейской архаике, Р. Папаян (Ереван) — о духовном значении метафоры, поэзии и музыки в свете Библии. В своем докладе “К вопросу о русской соборности и о Софии” М. Плюханова (Перуджа) решала задачу историзации понятия Софии, начиная с софиологических реплик в новгородских летописях XIII в. Е. Сморгунова (Москва) анализировала семиотику некоторых ошибок в русском переводе библейских книг и связывала ее с историей перевода Торы на греческий язык (Септуагинта) 2200 лет назад: исправления, сделанные по греческим книгам, иногда оказывались менее точными, нежели более ранние переводы, сделанные с учетом еврейского текста.

Ю. Шор (Петербург) говорила о том, что иноязычное произведение можно считать полностью освоенным другой культурой, если оно становится фольклором. Так, стихи, положенные на музыку и переходящие в жанр песенный, теряют и авторство, и имя переводчика (“Boots” Р. Киплинга в переводе А. Оноршкович-Яцыны “Пыль”).

Н. Каухчишвили (Бергамо) посвятила свой доклад “птичьим” мотивам у Достоевского — “Братья Карамазовы” (эпизод с юношей из притчи Зосимы, который перед смертью просит прощения у птиц), “Бедные люди” и в путевых заметках о Европе, увиденной искаженно с высоты “птичьего полета”.

Е. Погосян (Тарту) в докладе “Придворная культура в России при Елизавете Петровне” рассказывала об умении царицы с “неидеологической” репутацией превращать свои поступки в значимые, запоминающиеся жесты, выполнявшие функцию создания образа защитницы православия. О возможном источнике “Юности честного зерцала” рассказала Л. Петина (Таллинн).

Второй день конгресса был почти столь же насыщенным, что и первый, но вечерних секций в “русской секции” было только три, а не четыре, утром же заседание было общим под председательством Т. Цивьян. П.А. Йенсен (Стокгольм) интересно анализировал проблему субъективности третьего лица: выражая якобы объективную действительность, третье лицо в художественных текстах становится скрытым представлением рассказчика, несмотря на то, что за субъекта смысла выдается Бог, Судьба, порядок вещей и т. д. И. Смирнов (Констанц) рассмотрел “экстремальные концепции антигосударственности и государственности в России XIX в.” в терминах психоанализа. В последовавшей за докладом дискуссии О. Ронен подчеркнул, что на Западе дарвинизм служил оправданием разумной жестокости, а в России (хотя бы на словах) — оправданием добра как чисто биологического фактора.

Г. Левинтон (Петербург) обсуждал крайне спорные, но от того не менее интригующие паронимические отношения слов в словаре, имеющие, по его мнению, далеко идущие последствия для поэтики Мандельштама. Повышенный интерес вызвал доклад А. Лаврова (Петербург) “Производственный роман — последний неосуществленный замысел Андрея Белого”. Замысел производственного романа возник у Белого незадолго до его смерти. Белый восторгался “Энергией” Гладкова, но, видимо, в собственном производственном романе предполагал использовать свой опыт работы в “храме” Штейнера и обогатить новый жанр впечатлениями от ударной антропософской стройки, а “галлюцинаторная паутина” из “Петербурга” могла служить неисчерпаемым запасом материала для изображения “врагов”.

Председателями трех вечерних секций были А. Долинин, О. Ронен и Б. Лённквист. A. Зорин (Москва) говорил про любовь и смерть Андрея Тургенева. A. Немзер (Москва) — про лето 1831 г. в биографии Жуковского и Пушкина. Т. Фрайман (Тарту) — про автопародию у Жуковского. Т. Кузовкина (Тарту) выступила на тему “Гоголь и Теньер: к вопросу о том, как изображать низкую действительность”. Русскими “Теньерами” именовались последовательно Измайлов, Нарежный, а затем Гоголь, при этом в устах критиков разных направлений образ этот наполнялся разным содержанием.

Доклад В. Мильчиной (Москва) “Записки Сансона: что, собственно, осудил Пушкин?” был посвящен реакции Пушкина на анонс о выходе в свет мемуаров парижского палача, казнившего Людовика XVI. Истинными авторами книги, однако, были О. Бальзак и Л. Долен. Пушкин предрек книге успех у публики, которую осудил за “жестокое любопытство к тем вещам, о которых не стоит писать”. Пушкин отвергал и столь либеральное произведение, как “Последний день приговоренного к казни” В. Гюго, но был терпим к чисто теоретическим рассуждениям Ж. де Местра о роли палача как главного регулятора общественного порядка.

K. Рогов (Москва) сделал доклад “Неизвестная эпиграмма Александра Пушкина: к поэтике эпиграмматического жеста”, в котором ярко описал литературно-биографический контекст работы Пушкина над седьмой главой “Евгения Онегина”. Движение от первой редакции (“Московский вестник”) ко второй (“Северная пчела”) сопровождалось кризисом отношений с московским окружением поэта, что нашло выход в правке шести мест главы и в эпиграмматической заостренности упоминания об “архивных юношах”.

И. Немировский (Петербург) описал историко-биографический фон стихотворения Пушкина “Стансы”, высказав смелое предположение о цикле из трех стихотворений, в который оно входило (“Стансы”, “Пророк”, “Друзьям”). Г. Денисова (Пиза) анализировала некоторые аспекты презумпции семиотичности в языковом сознании и поведении. A. Бартов (Петербург) говорил об истоках русского и западного постмодернизма, рассматривая такие его стороны, как создание гиперреальности и деконструкция культуры. И. Белобровцева (Таллинн) обсуждала семиотику храма в советской литературе 1920-х гг. Л. Клеберг (Стокгольм) говорил о “третьем смысле революционного кино”. Р. Григорьев (Петербург) — об аллегорическом изображении категории времени в изобразительном искусстве. Е. Григорьевa (Тарту) концептуализировала смысл натюрморта.

В докладе С. Туровской (Таллинн) “Интерпретация идеи времени в рассказах В. Сирина” говорилось о спациализации художественного времени, тесно связанной со “спиральной” композицией многих рассказов В. Сирина-Набокова. Иногда психологическое время монтируется с так называемым историческим, а циклическое “вечное” — приравнивается к “предельному” автобиографическому и историческому. Такой эффект докладчица назвала “темпоральным палимпсестом”.

Семиотики обсуждали современные течения в семиотических исследованиях — С. Петрилли и A. Понцо (Бари), абстрактную структуру эстетического знака — Е. Бизанц (Лозанна), перевод как рабочий принцип культуры — П. Тороп (Тарту), границы и сущности в религиозном обращении — M. Леоне (Сиена), проблемы утопии в русском модернизме, соцреализме и постмодернизме — П. Пессонен (Хельсинки), миф о Литве как нации поэтов и феномен массовой поэзии — Д. Саткауските (Вильнюс), эстетическую концепцию русского формализма — В. Гречко (Хоккайдо), романтическое сознание русского формализма — Я. Левченко (Тарту), инфернальные подтексты в “Пятой годовщине” Бродского — M. Кёнёнен (Хельсинки), семиотику вины у А. Скема — Л. Мацанскайте (Вильнюс), семиотическую модель исторического процесса — И. Калинин (Петербург).

М. Гришакова (Тарту) рассмотрела конструкцию “бессознательного” в текстах Пруста, Флобера и Набокова, подчеркнув разницу между антропоцентрическим психоаналитическим подходом к литературе в духе Фрейда и Лакана и той теоретико-литературной традицией (М. Риффатер, П. Брукс), которая рассматривает литературный текст как модель, т.е. конструкцию работы бессознательного.

Исключительно интересным было утреннее заседание “русской” секции под председательством T. Николаевой.

A. Байбурин (Петербург) рассмотрел “категорию незавершенности” в русских традиционных представлениях на материале обычая создания “обыденных” (за один день) предметов (нити, рубахи, часовни) или сознательного затягивания производственных циклов как средства магического воздействия на время — ускорения протекания неблагоприятного времени или, напротив, искусственного продления благоприятного. С этим связан и запрет на разного рода измерения и счет: измерить — значит ограничить, положить предел, поэтому больного можно было измерять — положить предел его болезни, а здорового — нельзя.

Л.И. Вольперт (Тарту) в докладе “Ирония в “Капитанской дочке”” обратилась к природе трудноуловимой иронии пушкинского шедевра. По мнению Вольперт, источником иронии служит трехчастная природа рассказчика: к голосу Петруши присоединяется не только голос взрослого Гринева, но и голос автора — ему принадлежат сентенции, сопутствующие происходящему. Ирония возникает при подверстывании авторского голоса к голосу Петруши, по мере взросления героя автор все реже “выглядывает из-за его плеча”. Исторические аллюзии, которые участвуют в глубинных пластах иронии, исследовал А. Осповат, но ирония структурирует весь роман — вплоть до фразы издателя (тоже героя книги) о том, что потомки Гринева “благоденствуют” в селе, принадлежащем десяти помещикам.

Доклад A. Долинина (Мэдисон) “Опыт реконструкции замысла Пушкина о короле Родриге” был посвящен генезису двух пушкинских фрагментов: “На Испанию родную...” и “Чудный сон мне Бог послал...”. А. Долинин возводит эти фрагменты не к поэме Саути “Родерик — последний из готов”, а к переводу комментария к поэме Саути, в котором приведена средневековая испанская легенда, — ее-то Пушкин и прочел, о чем свидетельствует имя героини Кава, взятое из легенды, тогда как в поэме Саути героиню зовут Флоринда. Установление источника уточняет и прагматику двух отрывков, освобождая их от интерпретаций в духе наивного биографизма.

С. Гардзонио (Пиза) описал механизмы переложения “на русские нравы” итальянских оперных либретто и отметил их влияние на развитие массовой поэтической продукции в России в XVIII—XIX вв. Внедрение итальянской оперы в России прошло через два этапа: первые переводы делались как подстрочники для опер, исполнявшихся в оригинале. Затем появились переложения “на русские нравы”. После 1760 г. итальянская оперная поэзия начинает влиять на “легкую” поэзию и на народный театр.

Семиотике пространства посвятила свой доклад T. Цивьян (Москва), предложив свой подход к описанию “островного сознания” и “островного человека” на материале поэзии Кавафиса. Корпус “островного текста” в широком смысле включает не только морские острова, но и разные оазисы, возвышенности и другие отграниченные территории, — утопические пространства, наделенные чертами рая (ада). Кавафис пишет “Вторую Одиссею” о путешествии Одиссея с острова на материк в открытое пространство, в пространство, где родилась идея равенства.

Вечерние заседания вели М. Плюханова, С. Гардзонио, И. Белобровцева. В докладе Л. Киселевой (Тарту) “К формированию концепта национального героя в первой трети XIX в.” речь шла о формировании корпуса эмблематических национальных героев и постепенной переоценке роли К. Минина в паре Минин—Пожарский. Выдвижение критерия “народности” имело следствием сакраментальную фразу Полевого (со ссылкой на “умного иностранца”): “У вас была своя Орлеанская Дева: это ваш Минин”.

Доклад И. Булкиной (Киев) “Киевский текст русского романтизма” был посвящен исследованию киевского локуса в русской литературе. По мнению И. Булкиной, кроме Киева как пространства существует Киев как имя (ср. у Мандельштама — “по улицам Киева-Вия”, у Гумилева — “Из города Киева, логова змиева”). На киевское пространство накладывается пространство Иерусалима. Менее отчетлива тема “киевского стола”. Единый киевский локус прослеживается у Козлова, Случевского, Пастернака.

Н. Мазур (Москва) поделилась комментариями к “Сумеркам” Баратынского. M. Салупере (Тарту) рассмотрела ложь, вымысел и ошибки памяти в жанре мемуарных портретов. Доклад В. Паперного (Хайфа) “О позднем Гоголе” был посвящен рассмотрению гоголевской идеи мессианства во спасение России, приписываемое Гоголем себе умение узнать и обмануть “черта” (порок), замыслившего погубить Европу: “Мы сами делаем из черта великана, а на самом деле он черт знает что”. Средством борьбы с пороком становится моральная проповедь, включающая советы по вопросам каждодневной жизни. В своем представлении о возможности всеобщего спасения (в том числе и “черта”) Гоголь близок к Оригену и его учению об апокатастасисе.

Р. Лейбов (Тарту) рассмотрел жанр “стихотворения на случай” у Тютчева, — принципы его вычленения и классификации, а A. Осповат (Лос-Анджелес) прокомментировал одно из них — “Сын царский умирает в Ницце...”. Смерть цесаревича осознается поэтом как возможный сигнал к началу смуты. Смертью Николая Александровича, согласно А. Осповату, был задан сценарий последующих 50 лет российской истории, — тютчевское пророчество начало исполняться в 1867 г., когда состоялось покушение на Александра II польского эмигранта Березовского. Е. Душечкина (Петербург) в докладе “Ф. Тютчев в поэзии Нины Берберовой” обратилась к стихотворному циклу Н. Берберовой “Ветреная Геба”, посвященному “перекодировке” тютчевских мифологем.

Небольшую стиховедческую секцию образовали доклады Е. Казарцева и М. Красноперовой (Петербург). В докладе “Метр и ритм в русском стиховедении XX века (сравнительный анализ и интерпретация в реконструктивном моделировании стихосложения)” M. Красноперова проследила движение мысли стиховедов к идее о моторно-энергетической природе метра, с которой связано и “внутреннее скандирование”. В своей реплике М.Л. Гаспаров отметил, что понимание метра/ритма в связи с артикуляцией являет движение, противоположное пути, которым пошла фонетика: от артикуляции — к акустике.

2 марта 2002 г. конгресс переместился в Таллинн. День начался с презентации второй мемориальной выставки, посвященной Ю.М. Лотману, в библиотеке Академии наук Эстонии. Затем в зале Президиума Академии наук состоялось заключительное пленарное заседание конгресса. Гостей приветствовал президент Академии наук Эстонии, академик Юри Энгельбрехт. А. Пятигорский (Лондон) сделал доклад “Семиотика как феноменология”, в котором строго разграничил два названных явления и в очередной раз посетовал на отсутствие у семиотики более узкого объекта. Д. Бетеа (Мэдисон) излагал свой взгляд на то, как писать научно обоснованную “внутреннюю” биографию Пушкина после Лотмана. По мнению Д. Бетеа, парижский эпизод “Арапа Петра Великого” был навеян Пушкину воспоминаниями об отношениях с Е. Воронцовой. М. Андерсон (США) на материале саамской культуры, анализируя функции оленя в жизни саамов, описывала культуру как семиотику и семиозис. День закончился приемом у президента Эстонской Республики А. Рюйтеля. Президент подчеркнул, что Лотман был и остается “визитной карточкой” Эстонии в мире, и правительство намеревается содействовать развитию тех направлений в науке, которые связаны с именем великого ученого.

Неполнота нашего обзора очевидна, но на то есть реальные причины. Уподобившись некоторому коллективному интеллекту, одновременно обсуждающему сходную проблематику в дискретных секциях и подсекциях и встречаясь только на пленарных заседаниях, участники конгресса лишились возможности всеохватного обзора и контроля над поглотившим их “организмом”. Ни один свидетель этого грандиозного события не может похвастаться, что прослушал все доклады, которые собирался, не говоря уже о всех вообще. Только теперь с началом публикаций и появлением первых обзоров [1] знание о конгрессе начинает складываться в “объективную” картину. До сих пор память каждого участника хранила свой, очень индивидуальный сюжет, определяемый траекторией его движения от доклада к докладу, от собеседника к собеседнику, от фуршета у ректора к приему у Президента, от мемориальной выставки в Тарту к аналогичной выставке в Таллинне. Так что работа Конгресса как коллективного интеллекта еще не закончилась, она свершается у нас на глазах.

Библиографическая справка

1. Реальность и субъект. Т. 6. 2002. № 1.

Этот выпуск специально посвящен Ю.М. Лотману. Здесь помещены тексты докладов П. Торопа, К. Су Квана, Р. Папаяна, статья Б.Ф. Егорова “Жизнь Лотмана в Эстонии” и воспоминания о Лотмане О.Г. Ревзиной. На с. 123—125 можно найти первый из известных нам обзоров конгресса, представляющий самостоятельную ценность.

Роман Войтехович, Людмила Казарян