К СТРУКТУРНОМУ АНАЛИЗУ БРЕДА

Гуманитарные дисциплины, чьим традиционным предметом изучения был и остается текст, все чаще прибегают к рассмотрению психофизиологической реальности, обуславливающей и регулирующей текстопорождение. По всей видимости, целый ряд вопросов, центральных для лингвистики, философии языка, нарратологии, фольклористики и литературоведения, не может обоснованно обсуждаться без обращения к когнитивным и ментальным характеристикам говорящего. Таковы, например, общие проблемы языковой коммуникации: соотношение языка и идиолекта; возникновение и бытование дискурсов и речевых жанров; соотношение канона и импровизации при восприятии, передаче и воспроизведении текста, – список тем практически не ограничен. Примечательной при этом кажется современная тенденция гуманитарных дисциплин привлекать нетиповые текстуальные материалы, маргинальные по условиям порождения и/или функционирования. Достаточно упомянуть о повышенном интересе последних десятилетий к лингвистике измененных состояний сознания, к вербальной продукции билингвов или душевнобольных в противовес языковой норме, к наивной литературе в противовес художественной, к словотворчеству экзотических социальных или географических популяций в противовес мажоритарным. Очевидно, вследствие относительной прозрачности языка как семиотического медиума (приведшей, в частности, к известному игнорированию значимости языка в психиатрической практике), связи между порождаемыми текстами и порождающим сознанием тем заметнее, чем дальше эти тексты отстоят от стандартного, принятого речевого узуса.

В свою очередь, психологи и психиатры, преследующие диагностические и лечебные цели, все больше внимания придают роли языка в отражении и генезисе нарушений мышления и, шире, сознания. В современном виде междисциплинарные исследования клинических больных восходят к работам невропатологов конца XIX века, обнаруживших и описавших различные виды афазий, т. е. нарушений речи при поражениях определенных зон мозга. Эти труды заложили основу такой области, как неврология речи, и задали новое направление сотрудничеству гуманитариев и медиков. Успехи неврологии привели к формированию к середине XX века основных принципов нейролингвистики (Л. Выготский, А. Лурия, Р. Якобсон). Психиатры, ободренные результатами неврологии, пытались применить нейролингвистические модели для описания речи психотиков, но потерпели неудачу: было показано, что, несмотря на определенную схожесть речи афатика и речи психотика, схожесть эта внешняя и не отражает единого патогенеза в данных группах. Сегодня к изучению психоза – этого ярчайшего примера абнормального функционирования речи и мышления – привлекаются, хотя и в недостаточном масштабе, альтернативные средства, разработанные лингвистикой.

Психотическая речь привлекает внимание психиатров свыше ста лет: уже классические описания характеристик психоза, данные в конце XIX века, включали в себя описание речевых нарушений как обязательный компонент диагностики. При этом большинство работ обсуждает наиболее радикальное речевое поведение психотиков, а именно разорванную речь. Вслед за медиками, лингвисты и нарратологи сосредотачиваются в основном на определении степени связанности “психотических” текстов, т. е. текстов, производимых психотиком в ходе болезни [см., напр., Ribeiro 1994; Schonauer, Buchkremer 1987]. При этом игнорируется более частый и продолжительный в истории болезни феномен, где разорванность отсутствует вовсе или присутствует в гораздо меньшей степени, чем при других психотических состояниях, – психотический бред. Вне зависимости от степени связанности текстов преобладающее место в литературе занимает поиск формальных, иногда статистических или количественных, характеристик психотического дискурса. По контрасту с прагматикой, семантика патологических нарративов практически не затрагивается [1]: здесь общепринятая позиция может быть выражена словами С. Бюрне “Я предположила, что то, как больные выражают свои идеи или свой бред, в некотором плане более значимо, чем то, что они выражают” (курсив наш. – В. К., И. З.) [Burner 1996]. Вероятно, сфера содержания избегается из-за видимой невозможности поставить проблему, из-за кажущегося отсутствия какой-либо цельности или структуры в обсуждаемых текстах. Оторванность сознания от реальности – эта важнейшая черта психоза – заставляет думать о расчлененности, бессвязности генерируемых в психозе нарративов и ограничивает круг исследований внешними, формальными признаками “безумной речи”. В отличие от (психо)лингвистики, психиатрическая систематика обращается к анализу содержания, точнее тематики бредового текста, и строит на этой основе базовую классификацию бредовых состояний. Хотя названная классификация, как будет показано ниже, глубоко несовершенна, но, по нашему убеждению, психотический дискурс способен обладать не менее строгой организацией, чем другие типы дискурсов, традиционно изучаемые фольклористикой и литературоведением, и может быть подвержен систематизирующей процедуре.

Настоящее сообщение, помещенное в рамки медико-гуманитарного диалога, представляет собой попытку структурно-семантического описания особого вида дискурса – психотического бреда. В работе обсуждаются принятые в психиатрии определение и классификация бредовых состояний; отмечаются особенности бредового дискурса; проводится анализ бредовых текстов в духе актантной системы Терньера и нарративных моделей Греймаса; выдвигаются критерии для уточненной систематизации бредовых текстов; и, наконец, намечаются направления для дальнейших исследований. Предваряя изложение методологии и результатов, укажем, что лишь подход к психотическому бреду с точки зрения его содержания, его семантического наполнения позволяет применить к этому типу текстов методики нарративного анализа устной речи.

В медицинских и лингвистических работах по “безумной речи” заметна терминологическая и концептуальная расплывчатость в определении бреда. Бред для психиатрии – это психотическая форма нарушения содержательного аспекта мышления. Бред противопоставляется, с одной стороны, непсихотическим нарушениям содержания мышления (обсессивные идеи и др.) и, с другой стороны, нарушениям процесса мышления (“скачка идей”, “словесный салат”, закупорка мышления, ассоциативная слабость и др.). В феноменологической психиатрии определение бреда остается практически неизменным в течение почти ста лет. Такая долговечность, впрочем, не отменяет проблематичности общепринятых дефиниций, как явствует из примеров (1) и (2):

(1) Бред - совокупность болезненных представлений, рассуждений и выводов, овладевающих сознанием больного, искаженно отражающих действительность и не поддающихся коррекции извне [Блейхер, Крук 1996].

(2) Бред - ложное мнение, основывающееся на искаженном представлении о реальности, которое упорно отстаивается вопреки мнениям абсолютного большинства и вопреки неопровержимым и очевидным доказательствам в пользу противного [DSM-IV 1994, цит. по Leeser et al. 1999].

Приведенные определения не обозначают временных и феноменологических границ бреда. Например, если неправильное суждение стало в ходе лечения поддаваться частичной коррекции и/или со стороны самого больного появилась частичная критика, остается ли бредовым состояние больного или переходит в другое качество? Еще более глубокая проблема видится в том, что в само определение бреда неявно входит понятие истинности/ложности мнения или суждения. Едва ли можно признать истинность или ложность высказываний необходимым критерием определения болезненной, бредовой природы текста. Как доказано клинической практикой, самые фантастические тексты могут точно отражать “объективную” действительность, тогда как естественно звучащий рассказ о вполне представимых, реальных событиях способен быть продуктом больного сознания. Видимая истинность текстов не означает, в общем случае, душевного здоровья у таких пациентов. По словам Ясперса, “<…> мы имеем основание сделать вывод, что бредовая идея может быть корректной по своему содержанию, но при этом оставаться бредовой идеей. <…> Мы можем распознать бред ревности по его типичным признакам, при этом вовсе не нуждаясь в знании о том, действительно ли ревность данного субъекта оправдана или нет. Бред не перестает быть бредом от того, что заболевшее лицо на самом деле становится жертвой супружеской неверности – часто лишь вследствие самого этого бреда” [Ясперс 1997: 142]. Рассмотрение бреда в терминах истинности/ложности неизбежно должно приводить к проверке, реальны ли описываемые в бреде события [см. Ясперс 1997: 245]. Феноменологически бред близок к области заблуждений, логических ошибок и ложных суждений, и это еще более затруднило бы такого рода верификации. Безусловно, на практике врач не тестирует экстенсиональную истинность речений больного, а пытается использовать другие, клинические, критерии. Так, кардинальные показатели для диагностического решения – это степень фиксированности информанта на излагаемой им ситуации или идее, интерпретирование всего внешнего мира в свете защищаемой им идеи и, наконец, поведение, перестроенное с учетом этой идеи.

О невозможности дать единое концептуальное определение феномену бреда говорят статьи в специальном выпуске “Defining Delusions” журнала Philosophy, Psychiatry and Psychology за май 1999 г. Сходясь на идее, что убеждения и мнения больного являются главенствующим фактором в формировании бредовой идеи, ученые затрудняются в выделении психо(пато-)логических параметров, отличающих бред от, скажем, религиозных верований. В клинической диагностике, таким образом, происходит обращение к интуитивной, неверифицируемой оценке – насколько высказываемые больным суждения адекватны реальности врача и прагматическим правилам (речевого) поведения.

По-видимому, более продуктивно определять бред операциональным образом, вне плоскости истинности/ложности и абстрактных категорий “представление” или “мнение” – как подмножество в совокупности текстов, производимых психотиком в ходе болезни.

В качестве дополнительного необходимого критерия бредовых текстов мы называем их связанность. По Рибейро (1994), связанность психотической речи задается следующими параметрами: 1) соблюдение правил очередности высказываний в диалоге (turn-making rules); 2) поддержание формы взаимодействия (action structure), предписываемого ситуацией клинического интервью; 3) связь с пропозициональным содержанием (propositional content) диалога, т. е. реплики “впопад”; 4) не-говорение от чужого лица, не-обращение к вымышленным собеседникам (reference to imaginary addressees). С этих позиций психотический бред едва ли менее связан, чем “нормальная” речь: многочисленные интервью с психотиками, производящими бред (в отличие от разорванной речи) подтверждают это наблюдение.

Итак, в этой работе мы пользуемся следующим рабочим определением: бред – это совокупность связанных текстов, произведенных психотиком в течение болезни. Дефиниция действует расширительно, в равной мере охватывая “бытовые” связанные тексты, порождаемые психотиками, нарративы о галлюцинациях, не построенные на бредовой идее, и многие другие. Соответственно, при накоплении материала мы вынуждены были опираться на клиническую интуицию и опыт, привлекая только тех психотиков и только в те периоды, когда в их поведении присутствовало бредопорождение. В заключении предлагается другое операциональное определение феномена бреда.

Бред как основная речевая продукция душевнобольных при многих типах психических расстройств и один из главных симптомов заболеваний психотического ряда имеет первостепенную значимость для врачебной диагностики. Особую роль в оценке психотических состояний приобретает речевая продукция больного: именно через речь оценивается характер и глубина нарушений и разрыв связей с реальностью. Из высокой встречаемости и важности бреда для диагностического анализа следует необходимость систематизации и классификации единичных речевых проявлений бреда на основе единой, объективно наблюдаемой системы criteria divisionis. К сожалению, расплывчатость и субъективность, очевидная в дефинициях бреда, присуща и существующим ныне классификациям. Принятая классификация бредовых состояний [DSM-IV 1994: 154], выдвинутая Американской психиатрической ассоциацией, выбирает в качестве критерия категориального деления “доминантную тему бреда”. Таким образом, в поле бредов выделяются классы:

1. Эротоманический: бред влюбленности в пациента некоего лица, часто более высокого социального или служебного статуса.

2. Величия: бред преувеличенного богатства, могущества, знания, идентификации или особых отношений с божеством или знаменитостью.

3. Ревности: бред неверности сексуального партнера пациента.

4. Преследования: бред о том, что с пациентом (или с кем-то близким к пациенту) обращаются недоброжелательно.

5. Соматический: бред обладания физическим дефектом или общим плохим состоянием здоровья.

6. Смешанный: бред, для которого характерно наличие более чем одного типа бреда, но ни один из них не доминирует.

7. Неспецифичный

Кроме того, DSM-IV выделяет как отдельную форму “причудливый” (bizarre) бред: параметр систематизации здесь затрагивает не тему, а степень неадекватности высказываемых суждений.

Множество позиций в классификации уязвимы для критики: так, пункты 6 и 7 свидетельствуют о ее неполноте и негомогенности. Более того, категориальное деление по темам приводит к неоднозначности в атрибуции реально наблюдаемых случаев: скажем, бред величия часто включает тематику преследования. Например, больная Х. представляет себя мужчиной – создателем и властителем всего сущего. Она идентифицирует себя с Богом, Сатаной, Хеопсом, Эйнштейном, Моцартом. При этом больная утверждает, что подвергается преследованиям полиции, которая пытается украсть ее украшения, а также выведывает ее настоящее имя, чтобы проникнуть в ее банковские счета и лишить средств.

Далее, классификация DSM-IV не отражает динамику бреда; между тем, параллельно с состоянием больного (развитием его болезни, лечением) тематика бреда может меняться, она неинвариантна. Наконец, сам принцип тематического деления не может быть признан удовлетворительным: список тем открыт, и потенциально каждый новый бредовый текст может претендовать на новую классификационную ячейку ^[2]. В качестве примера можно привести появление в последнее время нового класса бредов – Internet Delusion. Уже в классической работе “Общая психопатология” Ясперс подчеркивает: “В свое время, по какому-то недомыслию, каждый отдельный тип бредового содержания расценивался как особая болезнь и получал свое, особое название; при этом было упущено из виду, что подобного рода номенклатура бесконечна” [Ясперс 1997: 500]. Однако, критикуя несостоятельность тематического подхода, сам Ясперс подразделяет конкретное содержание бреда по тому же принципу: бред величия, бред уничижения, бред преследования, ипохондрический бред, эротические бредовые идеи и религиозные бредовые идеи [там же].

По всей видимости, психиатрия на современном этапе не готова дать системного объяснения природе бредового дискурса и разнообразию его проявлений. По нашему мнению, методологическая и концептуальная база лингвистики и нарратологии может быть эффективно применена к указанному объекту хотя бы на том основании, что бред – это, в частности, феномен речи; не просто мнение как в (2), но высказываемое мнение.

Исследование, рабочие результаты которого представлены в настоящей статье, ставит перед собой несколько задач:

а) составление корпуса бредовых текстов с учетом стадиальности психоза;

б) выявление в бредовых текстах семантических макроструктур;

в) выделение в бредовых текстах константных и вариативных составляющих, регистрация их парадигматических манифестаций, определение границ изменчивости текстов;

г) систематизация бредовых текстов с учетом выявленной структуры;

д) поиск корреляций между категориальными различиями в упомянутой систематизации и отдельными текстовыми элементами, с одной стороны, и клиническими показателями состояния больного, с другой стороны;

е) построение динамической картины бредового нарратива в связи с текущим состоянием больного;

ж) определение границ бредопорождения в течение болезни.

Изучение бредовых текстов потребовало подготовки контрольного корпуса, который ранее не составлялся. Фрагментарные записи бредов в историях болезни или в феноменологических работах медиков могли быть использованы лишь с оговорками: составленные с описательными целями в границах существующих тематических делений, они зачастую упускают ключевые для наших построений текстуальные элементы. Таким образом, материал, используемый в статье, – это записи диагностических интервью, проводимых в иерусалимской психиатрической клинике Кфар Шауль с октября 2000 г. ^[3]. Мы располагаем видео-, аудио- и частичными рукописными записями бесед с 30 пациентами названной клиники (аудио- и видеозапись по правилам медицинской этики может проводиться только с разрешения больного). Сбор корпуса бредовых текстов с большим разнообразием информантов и с отражением динамики отдельных случаев, таким образом, еще только начинается. Записи, предлагаемые в данной статье в кратком пересказе, служат основанием для наших выкладок: в дальнейшем мы рассчитываем на публикацию (переводов) диагностических интервью в качестве референтной группы текстов. Попутно отметим, что, как и всякий первый подступ к проблемам сбора и систематизации нового материала, настоящее исследование не свободно от упрощений и методологических огрехов.

Прежде чем перейти к обоснованию новой систематизации, существенным кажется заострить внимание на некоторых особенностях бреда как устного текста в сравнении с другими, ранее описанными жанрами и типами текстов. Уникальность психотических текстов как контрольного материала мы видим в том, что диагностическая методология психиатрии позволяет независимым от нарратива образом установить центральные показатели состояния больного и тем связать синхронное клиническое состояние с характеристиками произносимого текста.

Продуцирование бреда носит неопосредованный характер. Текст бреда не подготовлен больным заранее, не отрефлексирован. Больной, представляющий себя Мессией, не производит рассказ “о” Мессии – как в библейских или наивных эсхатологических текстах; он воплощает в момент бредопорождения это лицо и говорит “за” Мессию, от его (своего) имени. Бред рождается и произносится в реальном времени, здесь и сейчас, а, следовательно, способен дать наилучшую интроспекцию в строение и когнитивные процессы болезненного сознания. Такая неотрефлексированность текстопорождения типична для речевых проявлений при измененных состояниях сознания, сноговорении и глоссолалии, а также, возможно, присуща и некоторым другим жанрам устной речи. Добавим, что больной, в отличие от симулянта, не имеет задачи “бредить”. На выходе из психоза больной относится к своему бреду критически, истолковывает его как подверженность “болезненным мыслям”, глупость, нелепость и т. д.

Бред каждого пациента уникален и в большой степени окказионален. Традиция передачи и обучения бредовому дискурсу, насколько нам известно, отсутствует ^[4]: такая традиция, напомним, является центральной для фольклорных и литературных текстов и присутствует в огромном большинстве прочих жанров письменной и устной речи. Одной из причин отсутствия традиции передачи может являться то, что для больного нет самоидентификации с “классом” больных. Иными словами, если в бредовых текстах и наблюдается некоторая структурированность, то она не опирается ни на жанровые клише и схемы, ни на где-то усвоенные дискурсивные образцы, ни на ту внутреннюю организацию текста, которая необходима для его передачи и воспроизведения.

В терминах теории речевых актов в бреде больной придает всем речениям максимальную иллокутивную силу, “перформатирует” их. Все свои речевые акты он маркирует как успешные, без учета реального коммуникативного и ситуационного контекста [Zislin, Kuperman, Durst 2001] ^[5]. Бред для больного не противоречив ни с содержательной, ни с коммуникативной точки зрения. Так, больная Х., считающая себя богом и богиней и обладающая всемогуществом, заявляет о своей способности беспрепятственно перемещаться в пространстве, но одновременно просит лечащего врача разрешить ей выйти в отпуск. По всей видимости, нарушение прагматических конвенций речи – это одна из линий вмешательства болезни в процесс мышления и коммуникации больного.

Бредовый дискурс в общем случае бессистемен. Больной, поступающий в психиатрическое отделение, где только и начинается регулярное наблюдение за его речевой продукцией, приносит с собой не сложившийся нарратив, но сложившуюся “бредовую идею”. Его история не прожита, не структурирована. Мы часто не знаем, какое выражение эта бредовая идея находила до момента клинического интервью. На практике бессистемность обнаруживает себя как в ходе одного нарратива – в сбивчивости изложения, быстрой смене тематики и персонажей, неочевидной связи в сюжетных построениях, так и при сравнении нарративов одного и того же пациента. Напомним при этом, что бред – это связанный текст, т. е. названные черты не нарушают прагматических правил участия в интервью.

В общем случае бред не строится по хронологическому принципу: эти тексты, в отличие от повествовательных нарративов, не излагают некоторую последовательность событий и не могут быть сведены к комплексу повествовательных ходов. Равным образом, в тексте не удается установить сюжетообразующих причинно-следственных связей, т. е. в тексте не ставятся задачи, требующие решения, а каузальные функциональные пары, такие, как “трудная задача” vs. “решение трудной задачи”, “недостача” vs. “устранение недостачи”, если и встречаются в бреде, то не составляют его сюжетную основу (см. ниже о функции нейтрализации). Однако в каждом клиническом интервью больной заново создает картину бреда, в котором неизменно присутствует некоторое стабильное семантическое ядро, связанное с эмоциональным радикалом, и ядро это сохраняется у больного в текстах вплоть до прекращения бредопорождения ^[6].

Бред вовлекает в свою орбиту, как в воронку, весь подручный материал: так, внутренние ощущения больного (например, зрительные и слуховые галлюцинации) и любые факторы внешней среды интерпретируются им моментально и только в пользу вектора бреда, в контексте так называемого “бредового восприятия” [Ясперс 1997: 136]. Лабильность бредового текста высока даже в ходе одного интервью, а тем более в течение болезни. Неизбежное вмешательство наблюдателя в производство такого текста может обладать огромным влиянием на топику, строение и объем порождаемого текста: фрагменты таких текстов, следовательно, могут быть индуцированы интервьюером [см. Rochester, Martin 1979].

Ввиду названных особенностей знаменательна типизированость, интуитивно ощущаемая ограниченность сюжетных линий и ходов в тысячах независимо рождавшихся бредовых текстов, фиксируемых с конца XIX в. по сей день. Собственно, такая ограниченность и позволяет накладывать классификационную сетку на не обуславливаемые извне (но зависящие от культурного, религиозного и социального контекста) многочисленные тексты: она не может не отражать общие для производителей бреда, а возможно, и для “нормальных” людей, свойства сознания.

Интервью с психотиками предоставили материал с широчайшим спектром персонажей, событийных цепочек, картин мира и другими нарративными элементами. Причиной такого разнообразия отчасти стала методология сбора данных, в рамках которой записи и обработке равным образом подвергались интервью с острыми и хроническими больными, мужчинами, женщинами и подростками; одиночные беседы и повторные интервью; краткие и многочасовые клинические беседы. Осознавая несовершенство такого подхода, мы, тем не менее, считаем полученные результаты важными для построения первичных гипотез. Названное разнообразие, в котором все же чувствовалось некоторое единство, потребовало выработки общей структурной схемы с высоким уровнем абстракции. В известном смысле, этот подход воспроизводит применяемый в кибернетике метод “черного ящика”. Мы предположили, что психотический бред при каждом воспроизведении создает некоторую картину мира, в которой больной, субъект речи, взаимодействует в качестве персонажа с “другим”, т.е. с внешним миром и с собственным текстуальным воплощением. По нашей гипотезе, бредовые тексты подчинены обобщенной семантической макроструктуре, которая отражает систему взаимоотношений субъекта речи с внешним миром и с собственной личностью. Уместным показалось разделить проявления внешнего мира на те, которые оказывают влияние на больного, и те, которые являются объектом его влияния: тексты указывают на разную природу этих двух сущностей. Парадигматические проявления взаимных влияний были упрощены в целях построения обобщенной схемы до триады: “положительное”, “отрицательное”, “нейтральное, или нулевое”. Подобное абстрагирование возможно лишь при условии, что в нарративе присутствует оценка испытываемого или оказываемого воздействия: таковая оценка действительно обнаруживается во всех контрольных текстах.

Имеющийся материал указывает на существование двух крупных групп бредовых текстов, отличающихся структурным статусом больного как персонажа собственного текста. В одной из этих групп субъект повествования, т. е. “я” больного выступает как носитель некоторого особого качества, положительного или отрицательного; больной определяет себя как лицо, выделенное из людской массы редким свойством, дарованным ему одному или небольшой общности ему подобных. Такие тексты характеризуются активной ролью “я”: вся ситуативная и пространственная сторона этих бредов связывается с ним и замыкается на него. В терминах актантной системы “я” служит агенсом нарратива. Этот вариант типичен, например, для выделяемых традиционной психиатрической феноменологией мессианских бредов, бреда изобретательства, бреда высокого происхождения, бредов физического недостатка [^7] и т. п. Тексты первой группы отражают некоторое состояние больного, его ярко эгоцентричную картину мира и часто лишены событийного плана. В текстах второй группы субъект повествования – “обычный человек”, которого якобы преследуют, которому изменяют, которого изводят – не в связи с его личностными свойствами, а по не зависящим от него причинам. Такой бред фиксируется на фигуре “другого”: неверная жена, злоумышляющие соседи, неопределяемые враждебные силы. “Другому” же приписываются особые качества и возможность неконтролируемого воздействия на больного. Авторское “я” больного играет в этих нарративах роль пациенса. Клинические корреляты деления “я” = агенс vs. “я” = пациенс в данный момент не выявлены.

1. “Я” – агенс

С целью вычленения несущих, стержневых компонентов бредового текста мы прибегаем к обобщенной функциональной схеме бредового дискурса, которая – в соответствии с эмпирическим материалом – будет дедуктивно приведена к частному, уточненному виду, содержащему текстовые константы и парадигмы их содержательного наполнения. В центре обобщенной схемы находится персонаж “я” – агенс с особым качеством, задающий в тексте а) свое отношение к собственной личности, а точнее, к имеющемуся особому качеству; б) отношение к “не-я”, к внешнему миру; в) отношение мира к “я”: см. рис. 1.

Рис. 1

Для рефлексивной функции а) вводится обозначение auto, ее субъект и объект – Ag_sign. Для функции б) вводится обозначение out, с субъектом Ag_sign и объектом P[atiens]. Наконец, функция в) обозначается как in, с субъектом C[ontragens] и объектом Ag_sign.

Особое качество, всегда присутствующее у агенса и обуславливающее содержание бреда, может быть позитивным (Ag+) и негативным (Ag–): знак исключительных свойств, как и наличие этих свойств, обозначается самим больным. Позитивные особые качества, встреченные нами в бредовых текстах и отмечаемые в литературе, поддаются условному делению на следующие типы (отметим, что данное деление не призвано подменить существующую классификацию бредовых состояний, а лишь фиксирует непарадигматические группы особых качеств):

гиперболизация когнитивных способностей

- всеведение (в частности, обладание тайной)

- всемогущество (в частности, телепортация, телепатия)

- обладание необыкновенной памятью, концентрацией, вниманием, аналитическими способностями

- высокая обучаемость

- творческие способности: изобретательство, мастерство в искусствах и т. д.

гиперболизация физических способностей

- физическая сила

- сексуальная привлекательность и т. д.

гиперболизация социально-материального статуса

- богатство

- высокая (завышенная) репутация

- идентификация с божеством, героем, известной личностью и т. д.

гиперболизация миссии по отношению к миру

- роль мессии (в частности, роль спасителя от грядущих катаклизмов)

- роль пророка и т. д.

В спектре негативных качеств наблюдается симметричная картина:

редукция когнитивных способностей

- отсутствие или резкое снижение памяти, внимания и т. д.

редукция физических способностей

- непривлекательная внешность

- наличие (тяжелых и неизлечимых) болезней или физического расстройства и т.д.

- испускание неприятного запаха

редукция социально-материального статуса

- нищенство

- униженность и т. д.

редукция миссии по отношению к миру

- греховность

- вина

- вредоносность для близких и всего мира и т.д.

Примеры особых качеств: больной И. обладает несметным богатством, при его посредничестве Израиль получил миллионы долларов от иностранных государств. В его распоряжении находятся ракеты, которые он может послать на Ирак. Он – провидец, он угадывает биографические подробности из жизни окружающих и при этом обладает способностями к телекинезу. Больной Э. страдает от многих болезней, в частности, от рака, гангрены и др. Болезни даны ему в наказание за провинность: он в детстве имел гомосексуальные контакты, которые расценивает как запретные; кроме того, он не отдал долг киббуцу, в котором проживал.

В рамках одного бреда агенс может совмещать больше одного из указанных свойств. Кроме того, их число и набор способны меняться в динамике болезни. При всем разнообразии особых качеств, которые больной способен манифестировать в рамках бреда, все эти качества остаются в рамках группы определенного знака. Так, больной М. совмещает умение телепортации со всеведением. При повторном интервью он делает акцент на своей мессианской роли по отношению к миру. На фоне лечения и при ослаблении психотической симптоматики больной представлял себя одновременно начальником Генштаба Израиля и окружным психиатром. У больного И. при улучшении состояния из всего набора особых качеств (см. выше) остается лишь богатство. Степень проявленности особых качеств может варьироваться и, видимо, коррелирует с силой аффекта и наличием парциальной критики. Неизменным сохраняется лишь знак особого качества, который, по нашему мнению, указывает на маниакальную или депрессивную направленность аффекта в момент формирования бредовых идей.

Примечательно, что момент приобретения или первого проявления особого качества обоих знаков часто бывает зафиксирован в сознании больного: памятна либо ситуация получения качества, либо дата и час, когда это произошло, либо оба эти параметра. Во всех случаях больной-агенс лично не знаком с дарителем качества. Полученные варианты:

- откровение о мессианском предназначении, произошедшее в период морально и физически тяжелого ухода за больным отцом, сопровождавшийся углубленным изучением Писания;

- многократное явление Бога во сне (вариант при позднейшем интервью: деда, умершего за шесть лет до рождения больного), сопровождаемое обучением телепатическому врачеванию и телекинезу;

- услышанный в синагоге крик "Мессия", отнесенный больным на свой адрес (вариант встречался у двух больных);

- (мнимый) показ по телевидению трупов членов Кнессета как доказательство глубокой вины больного по отношению к миру и др.

Особое качество также определяется больным в терминах приемлемое/неприемлемое (функция auto). Приемлемое особое качество (auto+) интерпретируется больным и помечается в его речи как интегральная, органичная часть его личности; эмоциональный фон такого отношения спокойный, уверенный. Отторжение неприемлемого особого качества, несогласие с его присутствием в психике агенса (auto–) сопровождается повышенным уровнем тревожности. Напомним, что само наличие у них особого качества не вызывает сомнений у больных, производящих тексты группы Ag_sign. Термины приемлемость и неприемлемость не относятся к бреду как таковому (любая бредовая система приемлема для бредящего больного), а лишь к одному его элементу, особому качеству агенса. Необходимо подчеркнуть, кроме того, что весь бред как феноменологическая единица безусловно эгосинтонен к личности психотика в момент генерации. Рефлексивная оценка особого качества всегда имплицитно присутствует в текстах, и при заданном вопросе “как вы относитесь к вашей избранности?” ответ однозначно маркируется в пользу того или иного члена эквиполентной оппозиции приемлемость/неприемлемость. Несколько примеров: больная Ш., чиновница в Кнессете, рассказывает о том, что завладела некоторой государственной тайной (частный случай всеведения: Ag+), за что подвергается преследованиям. Ее причастность к тайне, равно как и результирующая позитивная выделенность ее персоны (auto+), подчеркиваются ею и явно декларируются. Больная А. в определенный момент почувствовала, что ей доступна “тайна мироздания”. При том, что знание это оценивается ею как ярко позитивное (Ag+), она не готова к обладанию тайной, не может воспринять себя в контексте избранничества (auto–). Категория приемлемое/неприемлемое соотносится с психиатрической категорией эгосинтонность/эгодистонность. Существенно, что в течение бреда эмоциональный вектор отношения к особому качеству, т. е. знак функции auto, не претерпевает изменений и, предположительно, коррелирует с повышенным (auto–) / пониженным (auto+) уровнем тревожности больного в ходе болезни.

Функция отношения агенса к миру (out) отражает характер воздействия больного как персонажа текста на внеположные его личности объекты. Область действия этой центробежной функции часто ограничивается кругом семьи и знакомых больного, однако она может расширяться до пределов универсума (“весь мир будет мной приведен к спасению”, “весь мир из-за меня погибнет”). Акцепторы этой функции P взаимозаменяемы в рамках одного бреда и не играют самостоятельной роли в тексте. Манифестации функции out в текстах многообразны и зависимы от характера особого качества агенса. Так, мессия и божество Х. видит свою роль благодетельницы в том, что учит людей выращивать хлеб и виноград; она же устраивает им, своим подданным, дискотеки, транслируя музыку из головы через усилитель. Больной А. с телепатическими способностями проникает в мысли людей и излечивает их от онкологических и урологических болезней. Больной В. согрешил, не уплатив наемным работникам, и теперь, вследствие проступка, маркировавшего его как грешника, люди погибают; его воздействие на мир определяется им как “губительное”. Таким образом, знак центробежной функции (out+ или out–) задается в тексте самим больным. В наших наблюдениях этот знак всегда совпадает со знаком особого качества. Однако не исключен вариант, где особое качество, знак которого маркируется больным, противоположно по знаку функции out: так, гипотетически, для психотического “сатаниста” перевоплощение в дьявола может обозначаться как обладание положительным особым качеством, а свое влияние на мир он при этом будет осознавать как сугубо отрицательное. Интенсивность функции out способна изменяться в рамках одного бреда; сохраняется лишь знак этой функции. Находясь в прямой зависимости от знака и характера особого качества на всем протяжении бреда, функция out не является смыслоразличительным элементом структуры бредового текста. Она лишь отражает степень проявленности (вплоть до нулевой) особого качества в тексте. Можно сказать, что больной вводит особое качество в текст не абсолютным образом, а в контексте значимости этого качества для “не-я”. Функция out, видимо, отражает синхронное состояние больного и связана с остротой психотического состояния, с силой аффекта у больного на момент интервью и некоторыми другими окказиональными факторами, требующими выяснения.

Воздействие мира на агенса (функция in), в отличие от перечисленных выше функций, не всегда явно проговаривается в рассматриваемых бредовых текстах. Более того, на вопрос “как мир/другие относятся к вам?” иногда следует ответ “не знаю; не интересуюсь этим” и т. п. Воплощение контрагенса С в данном случае несущественно. Манифестации функции in: “все люди меня любят”, “меня ненавидят и хотят извести за то, что я великий грешник”, “люди еще не знают, что я – Мессия, поэтому никак ко мне не относятся”, “группа врагов преследует меня и хочет отравить, так как я обладаю тайной” и т. д. Функция in, которая принимает значения в тернарной логике +/–/0, может менять знак в динамике бреда и даже в ходе одного интервью. Как неконстантный и не всегда задаваемый в тексте структурный элемент, эта функция не имеет структурного смыслоразличительного статуса: ее связь с клиническим состоянием больного окончательно не установлена. Вероятно, что выраженная эгоцентричность бреда сказывается на большей сконцентрированности больного на своей личности, ее свойствах и предназначении по сравнению с предполагаемым восприятием его деятельности.

Тексты первой группы “я” = агенс в общем сосредоточены на описании некоторой статической картины мира и отношений агенса с миром. Тем не менее, вводимые функции и атрибуты агенса не дают полного представления о событийном пласте бредов. Последний всегда выражается в рассказе о попытках агенса нейтрализовать одну из определяемых выше функций; нейтрализация может выходить за рамки текста и обладать поведенческим, акциональным наполнением. Как правило, именно вследствие необычных действий больной и поступает в клинику. В отличие от элементов, затронутых выше, функция нейтрализации neutr может быть отрефлексированной, она обеспечивает объяснение прежнему поведению больного. Материал показывает, что нейтрализации подлежат только отрицательные проявления функций. Агенс (больной) противостоит негативному вектору своих отношений с миром или со своей личностью – его нейтрализующие действия направлены либо на субъект отношения, либо на его объект, либо на заявленное в тексте проявление отношения. Ниже мы приводим построенный на основе наблюдений список объектов нейтрализации и ее (декларируемых в тексте или акциональных) манифестаций. Описанные в литературе манифестации помечены *:

Нейтрали-зуемая функция	Объект нейтрализации	Способ нейтрализации
Auto-	Объект auto (Ag)	Самоубийство
in-	Манифестация in: преследование, изведение, унижение и т. д.	Побег; самоизоляция; обращение за помощью к третьему лицу (полиции, прессе, раввину); некритическое отрицание воздействия
	Субъект in (С)	Угрозы; *убийство
	Объект in (Ag)	*Самоубийство
out-	Манифестация out: непривлекатель-ность внешнего облика, угроза или причинение вреда окружающему миру	*Обсессивная чистоплотность; *закрывание "безобразных" частей тела; *неговорение
	Субъект out (Ag)	*Самоубийство
	Объект out (Р) и cубъект out (Ag)	Расширенный суицид (больной виновен в обнищании и грядущей гибели семьи; чтобы избавить окружающих от страданий, убивает их и совершает суицид)

 

Примеры нейтрализации: больной Т. считает, что его преследуют за необыкновенные интеллектуальные способности. Видя неспособность справиться с преследованием, больной начинал отрицать сам факт преследования (отрицание). Затем он покинул место постоянного проживания (побег), прекратил работать и закрылся в доме (самоизоляция). Важность функции нейтрализации для психиатра сложно переоценить: именно по области значений этой функции определяется потенциальная опасность больного для себя и окружающих.

Предикатно-актантная система, соответствующая схеме (1), полностью, хотя, возможно, без необходимой детализации, описывает функциональные зависимости в текстах первой группы:

auto (Agsign; Agsign)

out (Agsign; P)

in (C; Agsign)

neutr (Agsign; Agsign/P/C).

Внутригрупповая общность текстов обуславливается не только единой структурной схемой, но и присутствием и знакопостоянством определенных структурно-семантических текстовых элементов. Бредовые тексты, проанализированные в клинике с точки зрения схемы (1), указывают на существование ядра бреда, т. е. набора текстовых констант, присутствующих и сохраняющих свое значение в каждом отдельном тексте первой группы. Выделение ядра бреда важно по нескольким причинам: во-первых, оно позволит перейти от тематической классификации к классификации, опирающейся на инвариантные структуры. Во-вторых, в динамическом аспекте именно состояние элементов ядра позволит, впервые в психиатрической практике, определить момент смены бреда или его окончания. Поскольку последний напрямую связан с характером протекания болезни, нет нужды говорить, насколько этот результат, получаемый из анализа одних только речевых структур, важен для клиницистов. Итак, ядро первой группы текстов “я” = агенс составляют 1) особое качество со знаком и 2) функция auto (приемлемость/неприемлемость) с одним из полярных значений. Как сказано ранее, изменение знака (в том числе его обнуление) в элементах ядра означает смену бреда или, как подвариант, его исчезновение, т. е. выход больного из бреда. В корпусе бредовых текстов первой группы “я” = агенс, таким образом, задаются следующие смыслоразличительные параметры: знак особого качества и знак функции auto. Выделение таких параметров позволяет систематизировать специфические тексты, а также клинические случаи, ранее сливаемые в негомогенные группы по тематическому принципу:

Особое качество	Auto	Проявления
+	+	Мессия, пророк, богач, гений
+	-	"Мессия… поневоле"
-	+	Грешник, униженный, нищий
-	-	"Грешник… поневоле"

 

Данная систематизация, построенная по методу исчисления, сильно сокращает число категориальных единиц по сравнению с классификацией DSM-IV (см. выше). На наш взгляд, это отражает отсутствие структурных и клинических различий в характере и развитии многих, разнообразных по тематике, бредовых идей. Вместе с тем категориальным делениям на основе анализа текста отвечают весьма существенные медицинские показатели. Так, схема позволяет выделить ранее не обособлявшиеся группы, а именно “Мессия, пророк, богач поневоле” и “Грешник, нищий поневоле”. Первая из них включает группу бредов, которые по сложившейся традиции однозначно относились клиницистами к идеям величия, высокого происхождения или мессианства. Однако данная систематизация позволяет отъединить их от обычных мессий, богачей и пророков на основе внутренней (не-)готовности больных воспринять свою избранность как гармоничную часть личности. Подобное различие отражает, в частности, совершенно отличный для этих двух групп эмоциональный фон: маниакально-экстатический в первом случае и тревожно-депрессивный во втором, и суицидальную готовность, зачастую проявляемую в рамках функции нейтрализации. Отличия между больными – представителями разных категорий наблюдаются также в силе и знаке аффекта на момент зарождения бреда (положительное vs. отрицательное особое качество) и в уровне тревожности на протяжении психоза (приемлемость vs. неприемлемость особого качества).

Переменные составляющие бредовых текстов, не задействованные в категоризации, играют, тем не менее, важнейшую роль в моделировании пространства бредовых текстов. Так, напомним, манифестации функции out ответственны за отражение синхронной силы аффекта, а функция нейтрализации, как минимум, указывает на потенциальную опасность больного для себя и/или для окружающих.

2. “Я” – пациенс

В текстах второй группы каркас функционально-структурной схемы, в общем, сохраняет прежний вид; однако происходит перераспределение персонажей текста по структурным ячейкам схемы. Больной как субъект речи помещает себя на место пассивного реципиента внешнего влияния P[atiens]. Центральную роль при этом играет внеположная сущность, обладающая особыми (по нашим наблюдениям, отрицательными) свойствами: всемогущие инопланетяне, агенты спецслужб, члены семьи и пр. Некоторой аналогией может служить перераспределение морфосинтаксических характеристик членов активного предложения при переходе в пассивный залог. Схема, таким образом, приобретает следующий вид (рис. 2):

Рис. 2

В данной группе нарративов главная силовая линия повествования – это воздействие, испытываемое больным. Фиксируемые нами контрольные образцы указывают на неизменно отрицательную природу такого воздействия. Идеи измены, беспричинного преследования, нанесения ущерба, незаслуженного изведения – обычное содержание таких текстов. В качестве пассивного актанта схемы больной входит во взаимодействие лишь с агенсом, которому приписываются многочисленные и разнообразные способности. Обычно, кроме гипертрофированных отрицательных качеств, агенсу приписывается способность ускользать от наказания за свои злодеяния, неуловимость и тотальное отрицание своей вины (классический пример таких бредов – это бреды коммунальных квартир). Исключительно многочисленны и разнообразны, вместе с этим, проявления функции нейтрализации: рассказ о злодеяниях и способах устранить их последствия или причины практически целиком занимает нарративное пространство. Поскольку больной не определяет себя в качестве обладателя сверхсвойств, у него отсутствует и функция оценки этих свойств в плане приемлемости (функция auto). Равным образом, больной не указывает, а при прямом вопросе явно отрицает какое-либо собственное воздействие на мир. Наоборот, часто подчеркивается собственная обычность, нейтральность по отношению к внешнему миру. Нет упоминаний и об оценке агенсом (в данном случае, внеположным) своих особых качеств. Как видно по графическому отображению связей в бредовом нарративе, больной упоминает в данных текстах лишь тех персонажей, с которыми он вступает во взаимодействие, и лишь те взаимодействия, участником которых он является. Все остальное находится вне поля его зрения и, следовательно, вне нарратива.

Предикатно-актантное представление семантической структуры во второй группе текстов:

out (Agsign; P)

neutr (Agsign; Agsign/P/C).

Выделяемое ядро для текстов второй группы также содержит два элемента: 1) особое качество со знаком и 2) функцию out со знаком. Таким образом, исчисление, теоретически состоящее из четырех вариантов, сводится к одному:

Особое качество	Out	Проявления
-	-	Преследуемый, обманутый, изводимый

Повторимся, что на практике обоим элементам дается отрицательное значение; других сочетаний не наблюдалось и в специальной литературе. Вопрос о теоретической возможности таких случаев остается открытым. Как и в предыдущей группе, изменение знака у одного их ядерных элементов означает смену бреда или выход из него.

В соответствии с выделенным для бредовых текстов ядром, о выходе из бреда можно будет говорить, когда больной заявит, что вредители потеряли свои особые качества (в частности, всемогущество, всеведение), перестали оказывать на него влияние или сменили влияние на положительное. Именно это, по нашей схеме, определит разрушение бреда. Выход же из болезни, которая шире бреда, будет определяться целым набором клинических показателей, в частности, появлением полной критики к болезненному состоянию.

Таким образом, вопрос о границах бреда в рамках болезни и о соотношении психотического текста и психоза получает новое освещение: бред начинается с появлением в нарративе ядерной структуры (первого или второго типа) и оканчивается или сменяется новым при сломе ядерной структуры. Выход из психоза сопровождается более глубокими изменениями нарратива: его признаки – это отсутствие ядерных структур и наличие критики к своему состоянию в речи больного. С окончанием болезни нарушается один из центральных принципов бредопорождения – его неопосредованность; бред сменяется рассказом о бреде. На пике болезни нарратив и патология теснейшим образом спаяны между собой (это и является причиной того, что в бытовом сознании бред равен психической болезни). Однако по мере выхода из психоза больной развивает отстранение от первоначального текста, которое на стадии полного выхода мы фиксируем как свернутый, сжатый рассказ о бреде, предположительно воспроизводящий ядерную структуру разрушенного бредового нарратива.

Обнаруженное структурное единство бредовых текстов дает возможность несколько скорректировать операциональное определение бреда. Бред – это совокупность произведенных психотиком в течение болезни связанных текстов, в которых главным действующим лицом является обладатель “особых качеств”. При выполнении этих условий, как мы предполагаем, текст может быть однозначно отнесен к одной из двух групп: “я” = агенс или “я” = пациенс, чем и будет обусловлено его ядро.

Итак, бредовые тексты обеих групп поддаются структурированию; им в соответствие ставится обобщенная функциональная модель бредового мировидения, в которой вводится ряд эмпирически выверенных ограничений на структуру манифестаций, их характер и внутритекстовую изменчивость. Схема взаимодействия больного с собственной личностью и с миром введена искусственно и уточнена импликативно в согласии с эмпирическим материалом. Нельзя при этом исключить возможность, что рассмотренные предельно абстрагированные функции неоднородно представлены в тексте, что в них самих присутствуют постоянные и переменные элементы, пропущенные на первом, обобщающем этапе. Уточнение и детализация крупных блоков, возможно, приведет к большей дробности в классификации бредовых текстов. Однако какой бы значимой ни была задача систематизации этого типа нарративов, нового для нарратологии и лингвистики, любая предложенная классификация приобретет вес лишь в той мере, в какой она коррелирует с клиническими показателями состояния больного. Подобные зависимости пока установлены лишь фрагментарно: знак особого качества находится в соответствии с аффектом, (не)приемлемость – в соответствии с общим уровнем тревоги в ходе болезни, а функция нейтрализации связана в поведении больного с опасностью для своей или чужой жизни.

Кроме того, предстоит уточнить круг персонажей, задействованных в каждой из ячеек схемы, и их связь с конкретными функциональными манифестациями. Задача усложняется в связи с изменчивостью проявлений выявленных функций в ходе одной болезни, одного бредопорождения. Динамический характер психоза потребует сравнительного анализа нарративов во время формирования бреда, в верхней, наиболее острой точке болезни, при разрушении ядра бреда и на выходе из патологического состояния. Интересной побочной темой при этом станет влияние культурного, идеологического, религиозного и технологического фона на выбор тематики и персонажей бредовых нарративов.

В заключение: настоящая статья скорее ставит вопросы, чем отвечает на них. В ней лишь высказываются соображения о границах и ориентирах в области, которой предстоит примкнуть к более привычным и более исследованным сферам бытования речи.

 

Примечания

1. Исключение мы видим в работах В. Руднева, где последовательно разрабатываются философские, семиотические и культурологические аспекты психопатологического дискурса.

2. С похожей критикой попыток систематизации сказок выступает Пропп в “Морфологии <волшебной> сказки”: см. его аргументы против классификации Вундта (по разрядам), Волкова (по сюжетам) и др. [Пропп 1998: 8-18].

3. Случаи использования других материалов в статье оговариваются особо.

4. Известны примеры индуцирования психоза внутри семьи больного (психоз folie a doux), а также кратковременных массовых психозов: однако такие наведенные психозы с возможным бредопорождением прекращаются в момент изоляции индуцирующего больного от его окружения. Следовательно, полноценная традиция передачи бреда не складывается и в таких случаях.

5. О гиперуспешности речевых актов в психотическом дискурсе см. также [Руднев 1996].

6. Более стабильная картина наблюдается в случае paranoia vera, где “кристаллизованный” бред сохраняется в течение многих лет, по сути являясь единственным признаком психического заболевания и, в отличие от бреда при шизофрении, не сопровождается снижением когнитивных способностей.

7. Бред мессианства, или альтруистический – содержит идею возложенной на больного высокой миссии политического или религиозного характера. Бред изобретательства – содержит идею совершения больным грандиозного по значению изобретения, научного открытия, которое в корне изменит образ жизни всего человечества. Бред высокого происхождения – содержит идею происхождения от лиц, занимающих высокое положение в обществе. Бред физического недостатка, или дисморфоманический – содержит идею наличия уродства или испускания неприятных запахов. Все определения из [Блейхер, Крук 1996].

Литература

Блейхер, Крук 1996. Блейхер В. М., Крук И. В. Толковый словарь психиатрических терминов. Т. 1. Ростов-на-Дону: Феникс.

Пропп 1998. Пропп В. Я. Морфология <волшебной> сказки. Исторические корни волшебной сказки. М.: Лабиринт.

Руднев 1996. Руднев В. П. Морфология реальности: Исследование по “философии текста”. М.

Ясперс 1997. Ясперс К. Общая психопатология. М.: Практика.

Burner 1996. Burner S. Speech strategies in the discourse of psychotic patients // Proceedings of the 1996 Joint International Conference ALLC/ACH ’96, June 25 – 29, 1996. University of Bergen, Norway.

DSM-IV 1994. American Psychiatric Association: Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders (4^th edition). Washington, DC: APA.

Leeser, O’Donohue 1999. Leeser J., O’Donohue W. What Is a Delusion? Epistomological Dimensions // Journal of Abnormal Psychiatry, 108 (4). P. 687-694.

Ribeiro 1994. Ribeiro B. T. Coherence in Psychotic Discourse. NY: Oxford University Press.

Rochester, Martin 1979. Rochester S., Martin J. R. Crazy Talk: A Study of the Discourse of Schizophrenic Speakers. NY: Plenum Press.

Schonauer, Buchkremer 1987. Schonauer K., Buchkremer G. Some effects of supportive psychotherapy on texts written by schizophrenics // Neurotic and Psychotic Language Behaviour / Ed. by R. Wodak, P. Craen. Clevedon: Multilingual Matters.

Zislin, Kuperman, Durst 2001. Zislin J., Kuperman V., Durst R. The Generation of Psychosis: A Pragmatic Approach // Medical Hypotheses [в печати].

 

Виктор Куперман, Иосиф Зислин

 

В наиболее полном виде статья

была опубликована в журнале

"Солнечное Сплетение", 2001(18-19).