Светлой памяти Степановой Галины Васильевны посвящается

ESSE IN FUTURO...

  Галина Васильевна работала в Сумском государственном педагогическом институте (ныне - университете) им. А.С.Макаренко четыре года (читала курсы "Современный русский язык", "Лингвистический анализ художественного текста"). До этого она около тридцати лет проработала в Калининградском государственном университете на кафедре общего и русского языкознания. Начало ее работы в Сумах совпало с моим вторым курсом филфака. Она приехала в Сумы ухаживать за больной матерью, а после ее смерти в 1982 году вернулась в Калининград. В 1987 году Галины Васильевны не стало. Наше общение (после отъезда ее из Сум - редкие встречи, а в основном переписка) продолжалось восемь лет. И продолжается сейчас, потому что прав Павел Флоренский: "прошлое - не прошло", "слои времен", крепко прижавшись, могут спать в немом покое, но в ответ на душевное усилие "потекут ритмом времени, зашумят, как прибой веков".

Приблизительно в это время я прочитала напечатанный в "Прометее" отрывок из "Пристани и бульвара (Батума)" Флоренского:

"Тоны около зелени, то голубоватые, то желтоватые, напитали меня в детстве через море. <...> Играли на песке аллеи или спускались по хрустящему гравию к самой воде. <...> Копались в мелком гравии, у самой воды, разыскивая цветные прозрачные камушки - опалесцирующие голубо или фиолетово халцедоны, таинственно светившиеся по всей массе внутренним мерцанием, словно налитые светом. Ленточные агаты, тонкослоистые оранжевые и красные сердолики с белыми прослойками, изредка аметисты, желтые и зеленые кварциты, а иногда - прозрачные топазы, как то монпансье, что приносили мы с собою, и многие другие, - редкий день мы приходили домой, не нагруженные добычей. Эти камни были похожи на художественно небрежные бусы ручной работы, рассыпавшиеся с подводного ожерелья; в моем сознании они роднились и почти непрерывно переходили в венецианские бусы, которые папа покупал нам в лавчонке на пристани. Таинственные наслоения сердоликов и агатов, их тончайшая слоистая структура настораживали мысль: я чувствовал тут какой-то сокровенный смысл природы, и, казалось, вот-вот он раскроется, объявится тайна. Иногда ходили на море с папой. Папа объяснял по поводу наших находок, что эти слои образовались от вековых осаждений в подземных скважинах и пещерах. А я видел в этих слоях осевшие века, окаменелое время. Время никогда не мог я постигнуть как бесповоротно утекшее; всегда, насколько помню себя, жило во мне убеждение, что оно куда-то отходит, может быть, именно в эти самые скважины и пещеры стекает и там скрывается, засыпает; но когда-то и как-то к нему можно подойти вплотную - и тогда оно проснется и оживет".

Именно этот образ - разноцветные, прозрачные и слоистые камни-бусы - может помочь передать суть личности Галины Васильевны. То же самое ощущение бесконечной тайны бытия и бесконечной радости от познания его законов несла она с собой. Авантюрный поход "по следам князя Игоря" (Сумы - Новгород-Северский - Оболонь - Сосница - Чернигов - Сумы большей частью пешком, иногда на автобусе, с ночевкой в самых причудливых местах: в какой-то избушке для сторожа, например; с купанием в розовой реке - от ольховых деревьев, мокнущих в ней); лекции со слайдами о Феофане Греке, Андрее Рублеве, Рокотове, Чюрленисе, Пиросманишвили, об экс-, им - и прочих "(прессион)истах"; постановка "Голого короля" на институтской сцене (писаный задник - коврик "с лебедями" 5 х 5 - работы самой "режиссерши"); обсуждение фильмов, показываемых киноклубом "Кадр", и вывод после обсуждения фильмов Тарковского: они построены по принципу лирических стихотворений; обсуждение свежих публикаций "Иностранки", "Нового мира" и "Дружбы народов", катание с нами на лыжах и санках - и съезд с горки возле троллейбусной остановки на глазах у почтенной публики (Галина Васильевна была старше нас на тридцать лет), научная конференция, посвященная столетию со дня рождения Блока (мотивы для ее проведения: лозунг "Спасение утопающих - дело рук самих утопающих"); путешествие на Михайловскую целину (заповедник трав и всяческих растений); руководство написанием наших курсовых и дипломных работ; поездки в Рыбачий, Клайпеду, Каунас, Ниду, Светлогорск, Зеленоградск; мост через Преголю (Прегель) и... могила Канта (Калининград - это на самом деле Кенигсберг); "Структура художественного текста" Лотмана и выпуски "Новое в зарубежной лингвистике"... Никакой позы и дистанции - но при этом ты сам "держишь дистанцию", испытывая "священный ужас" от масштабов интеллекта. На одном из первых заседаний (причем любительских, это ни в какую "учебно-воспитательную" нагрузку не входило), посвященных анализу художественного текста, Галина Васильевна будничным голосом сказала: "Я сейчас вам прочитаю стихотворение Марины Цветаевой с посвящением Борису Пастернаку. Как известно, в стихотворении существуют разные структурные уровни - лексический, фонетический, синтаксический, морфологический, метрико-ритмический. Как вы думаете, какой уровень является здесь "ведущим"? И прочитала: "Расстояния, версты, мили...". Кто и когда так говорил с нами раньше? К числу будничных вопросов относились потом такие: "Интересно, существует ли связь (а если да, то каков механизм взаимосвязи) "меж контуром и запахом цветка?" - вопрос, заданный в поле, на Михайловской целине. (Недавно, готовя к публикации в этом номере "Зеленой лампы" отрывок из ее работ, я нашла ответ: "И вот еще одно любопытное свидетельство - высказывание В.Хлебникова, поэта, творящего в языке и творящего язык.

"Есть некоторое неопределенно протяженное многообразие, непрерывно изменяющееся, которое по отношению к нашим пяти чувствам находится в том же положении, в каком двупротяженное непрерывное пространство находится по отношению к треугольнику, к кругу, к разрезу яйца, к прямоугольнику... Так, есть величины, с изменением которых синий цвет василька (я беру чистое ощущение), непрерывно изменяясь, проходя через неведомые нам, людям, области разрыва, превращается в звук кукования кукушки или в плач ребенка, станет им" [Цит. по: Митурич П. Чувство мира // Творчество. - 1976. - № 4. - С.15]). "Три часа провели с моей бывшей выпускницей, помогала ей разбирать рассказ Чехова. Если бы я не была так ленива [какова была эта лень, можно представить по такому отрывку из письма Г.В.: "В читалке бываю от 20.30 до 22 ч., часто. Нянечка в раздевалке по этому поводу: "Смотрю на Вас, и когда Вы это работаете, если каждый день сюда ходите". Так народ оценивает подобное времяпрепровождение" (23 ноября 1983 г.)], можно было бы попробовать - выделив структуру, скелет рассказа, написать по этой модели свой рассказ. Соблазнительно проверить точность своих построений". Но это не лень, а уважение к живому телу ["Читала какую-то статью с цитатой из Ю.Тынянова, полезла "обчитать" эту цитату и, конечно же, устряла на вечер. Он [Тынянов, не вечер] был выше структуралистов сегодняшних, потому как, пронзительно видя конструкцию произведения, всегда видел ее не голенькой, но в полном соку словесном теле, т.е. живьем, т.е. так, как никто из структуралистов делать это и не может, и не хочет. Глаголы надо бы поставить уже в Perfect'e. Структурализм вроде бы приказал долго жить" (10 января 1983 г.)]. Или вот еще задание: стихотворение для анализа "Тема с вариациями" Пастернака. Или: перевести трехстрочное стихотворение с родственного чешского, состоящее из десятка коротких слов. А в Каунасе мы развлекались, давая свои варианты названий абстрактных скульптур - издалека, а потом, подходя, сличая с авторским (там в парке есть Музей абстрактных скульптур). Иногда название получалось лучше авторского, а иногда приходилось признавать скудость своей фантазии. А на "майский пикник", приехав в Сумы (уже из Калининграда) в гости, Галина Васильевна в качестве экзерсиса предложила разобрать "Грифельную оду" Мандельштама. Причем каждый в отдельности должен был готовить свой вариант. В результате получилось пять совершенно разных разборов одного и того же произведения. В награду каждый из "разборщиков" получил по огромной, мокрой от дождя и оттого тяжелой ветке молодой сирени интенсивного, "сиреневого" цвета. ("Художник нам изобразил Глубокий обморок сирени..." - мандельштамовский "Импрессионизм" входил в звукоряд одной из лекций по живописи).

Однажды Галина Васильевна "с мрачным удовлетворением" сказала: "У меня нет учеников". Кто-то ахнул: "Как?!". - "Все мои самые талантливые студенты не работают по специальности. Они становятся парикмахерами, моряками, в лучшем случае библиотекарями. А наукой не занимаются". Но в этом нет ничего удивительного. Сама Галина Васильевна была, "как беззаконная комета в кругу расчисленном светил". И она могла бы, вслед за А.А.Реформатским, с гордостью написать в автобиографии: "Диссертаций никогда не защищал", - если бы не защитила кандидатскую диссертацию (правда, поздно, уже после 30 лет). Хотя и была сталинской стипендиаткой (окончила Калининградский университет и одновременно - заочно - МГУ). Один из смешных рассказов Г.В. для нас был о том, как о ней написали в газете: "Как всегда, пять! - сказала сталинская стипендиатка Галина Степанова и легко сбежала по ступеням". Так вот, однокашники дразнили: "А ну-ка, покажи, как надо сбегать по ступеням!". (Походка, действительно, у нее была легкая и стремительная - по ее собственному выражению, "походка авантюристки"). И потом, кто сознавался, что ходили на лыжах в Рыбачий, несмотря на то, что это пограничная зона? (фраза из письма: "Как увидим табличку "Проход запрещен", так и прем в ту сторону"). До недавнего времени я и не сомневалась в правоте Г.В. относительно учеников. А когда стала готовить к печати статью Наташи Деревянко про "Черного монаха", засомневалась. Дело в том, что мы обе писали у Галины Васильевны дипломные работы. Наташа - по "Черному монаху". Я - по теме "Лексико-семантическая группа "свет" в поэзии А.Блока". И все эти годы я была уверена, что общего между нами ничего не было (мы с Наташей в институте "вращались на разных орбитах"). И вдруг - сейчас - стали проступать общие черты. Между прочим, Наташина дипломная и родилась из такого вот "будничного" вопроса: "Дм.Шостакович говорил, что повесть Чехова "Черный монах" имеет сонатную форму. Интересно было бы проверить". А нам - в другое время и по другому поводу - было предложено "проверить", прав ли М.Бажан, утверждая, что его "Собор" - словесный эквивалент архитектурного сооружения - готического собора ("ответ" прилагается в статье "Как в этих сложных письменах..."). Лена Гончаренко (теперь Снитко) писала про "Васильки Шагала" А.Вознесенского, Ирина Скиба (Марухина) - тоже по Блоку, Лена Кривопишина ... была принцессой в "Голом короле" ("Молчите, принцесса, вы так невинны, что можете сказать совершенно страшные вещи..."), а дипломную писала про Блока и Йетса (современная транскрипция-"поправка": "Йейтс", а тогда дебатировалось: "Йитс", "Йийтс"...) у "зарубежника" В.В.Хорольского; одна из "придворных дам" - Ира Михеенко (Янина) - была "князеигоревским" "следопытом" и участницей всех обсуждений. "Манкость" (та самая, сценическая, по Станиславскому) личности Галины Васильевны привела к тому, что остальные преподаватели стали самозабвенно превращаться в "короля-отца", "короля-жениха" (кажется, именно у "короля-жениха" писала дипломную про Йетса с Блоком "принцесса"), а также в "следопытов" ("князя Игоря" вместе с нами искала Людмила Степановна Панкратова, преподавательница русской литературы ХIХ-ХХ веков, какой князь Игорь? - хотя ясно, научную работу она писала про детектив).

И еще одно "смешное", но и "поучительное" воспоминание. Г.В. как-то с удовольствием воспроизвела диалог с кем-то, спросившим ее: "Как, разве Вы вяжете?" - "Вяжу, причем из идейных соображений: должна же я после тридцати лет работы в университете наконец-то сделать что-то, что позволило бы мне увидеть плоды своего труда?". И действительно, приезжая в Калининград в гости к Галине Васильевне, мы всякий раз заставали на спицах какую-то начатую детскую вещь. Выяснялось, что это вяжется для какого-то знакомого, не так давно появившегося на свет, младенца. Но что-то мы не видели ни разу готовых вещей. Младенцы стремительно вырастали, упрямо не давая Г.В. возможности увидеть "плоды своего труда".

Миф о вязаных "плодах" окончательно развеялся к 1985 году, когда я получила в письме насмешливое: "Приходил Прокушкин, принес сырье и снасти, чтобы плести сеть. Он решил, что я - подходящий для этой работы персонаж. Ждите сети!" (6 января 1985 г.). А через несколько дней: "Прокушкин пришел, все понял, сырье и снасть забрал". Так ему и надо, Прокушкину, ведь это ему поручила Г.В. сводить нас с Ириной Скибой на косу (одну из кос), чтобы мы полюбовались чудом природы. Протащив нас пешком больше 15 км, этот выпускник филфака КГУ, в разное время "разнорабочий" (историю какого-то завода писать подряжался, канавы копал, моряком-преподавателем вечерней "моряцкой" школы плавал, со своей всему университету известной физиономией вместо кого-то вступительные экзамены сдавал и т.п.), этот изверг рода человеческого устроил нас на ночевку не со стороны моря, а со стороны залива - с дохлыми лягушками. Мы чуть было не разочаровались в косе...

После одной из лекций по живописи (сопровождаемой музыкой) кто-то спросил Г.В.: "Что для вас главное - цвет, форма, звук, слово? Через что вы воспринимаете мир?". - "Наверное, только слово". Фраза из письма: "Цитаты Ваши, как всегда, блеск! [я посылала цитату из "Всесвіта" о творчестве художника-примитивиста И.Генералича]. А я еще и "понюхала" украинский язык. Для меня языки - это физическая данность, и впечатления и ощущения - тоже телесные. Как от купания в море, пребывания на ветру, разнузданной лени теплоты и т.п." (12 октября 1983 г.). Письмо из Глухова (Г.В. была там в пединституте председателем государственной экзаменационной комиссии в 1982 году: "В пятницу съездила в Новгород-Северский. Опоздавши на оба автобуса, туда и обратно, но сподобилась. Прониклась. Слайды бы - очень даже. Но все равно надо просто самому все это вбирать в себя. Не домa, не камни, не города; природа и язык только могут дать сопричастность. Читаю "Повесть временных лет" (21 июня 1982 г.).

"Кстати, об оценочном факторе. Мне кажется, он еще не оценен - этот оценочный фактор. Ведь прежде всего, поверх всего: нравится - нет. Все остальное: объясняет, доказывает, развивает. А этот - как вспышка! Корни - в биологии. В значении его для сохранения жизни, вида и т.п. Социальные факторы - потом, как разъяснение, но не как реакция. Отсюда - колоссальная роль его в языке. Статейки, то-сё, а требуется монография. Уж больно поле не меряно..." (8 декабря 1983 г.).

"Находясь все в том же вдохновенном экстазе [чуть выше написала: "В целях повышения интереса к изучаемому предмету пишу комиксы, которые называются "Диктанты". О великий, могучий..."] и для полной параллели вспоминая великих мира сего, их всякие опусы, подумала, что ведь даже в великих наследиях всегда сияет одно-два произведения ("Теркин" у Твардовского, "Сестры" и "Петр" А.Толстого, "Мона Лиза" Леонардо и т.д.). Именно те, в которых с наибольшей полнотой сказался очень внутренний, боюсь даже сказать - чуть не биологический тип. Пишут, рисуют много, всякого-разного, но свое истинное "я", свой автопортрет рисуют именно в этом произведении. А все так называемые творческие неудачи, недотяги, недотепы и проч. - когда уходят от своей "биологии" в сторону всех прочих причин. В этой же связи и то, что творчество уже в детстве, юношестве приобретает свое направление, о корнях уже и не говорю.

И потому только "Тихий Дон", только "Сестры", только "Теркин"...

Чую, надо начинать новый сериал - "У подножия древних пирамид" (26 декабря 1983 г.).

Когда был затеян поход "по следам князя Игоря", в Оболони нас застала страшная, черная гроза. Порыв ветра подхватил стаю черно-белых аистов, полил дождь - встал белой мутной стеной. К счастью, неподалеку обнаружилась избушка сторожа, а вскоре появился и сам сторож. Чтобы согреться, мы затопили печку. Ночью стало жарко. Мы вышли посидеть на бревнах, сложенных около избушки. Перед нами была река, в которой отражались деревья и звезды. Г.В. заговорила о Хлебникове, о том, что его считали - да он и был таким - странным. "Все это - результат действия равновесия в природе, принцип весов. Если на одну чашу положить что-то тяжелое (талант), то вторая чаша взлетит вверх (недоданность "нормального поведения"). Потом - почти о том же - через некоторое время - написала в письме:

"А.Шаров - это друг Аркадий, который склонен говорить красиво. Если же скромно, без излишеств, и обратиться к первоисточникам.

а) "Слово - произведение" = Потебня. За что был облаян немилосердно нашими литературоведами. Не лингвистами, заметьте.

б) "Слово "корова" древней египетских пирамид". Со всеми вытекающими из этого последствиями = Абаев.

в) Несчастные поля Трира, столь облаянные уже лингвистами за "нелингвистические критерии" классификации, есть поля горизонтальные. Под этим верхним слоем находится слой вертикальный = то, что находится за словом. Как велик он, как перепутан с другими, соседними и очень далекими, - это и есть язык данной отдельной личности данного отдельного языка.

г) Сила родного языка - в количестве и качестве привязок на одно слово. У среднего человека и у поэта это очень разные множества.

Отсюда наши претензии к "непонятности" Маяковского, Цветаевой и т.д.

Блаженные, юродивые "от поэзии" - по этой же причине. Сила своеобразия мышления перевешивает ту бытовую его сторону, которая обеспечивает жизнедеятельность в данном обществе, т.е. то, что мы называем "нормальный человек". Хлебников, Ксения Некрасова, но и Мандельштам, и Цветаева, и Пастернак...

Только в гении (Пушкин) эти две стороны - проникающая и обеспечивающая - не уничтожают друг друга, а дают такое соединение, которое питает духовные потребности десятки или даже сотни (?) последующих поколений.

И каждое поколение, уходя, оставляет на слове кусок своей плоти и своего духа. Ибо человек продирается через слова, сквозь слова к тому, что за словом" (4 декабря 1982 г.).

Еще из писем.

"Чтоб не забыть, цитата из статьи Р.Якобсона "В поисках сущности языка": "... ценность символа в том, что он служит для придания рациональности мысли и поведения и позволяет нам предсказывать будущее". Где символ - любое слово, предложение, книга. "... [Чарлз Пирс] многократно возвращался к этой идее: индексальному hic et nunc ["здесь и сейчас" - Т.Б.] он настойчиво противопоставлял "общий закон", лежащий в основе любого символа: "Все истинно общее относится к неопределенному будущему, потому что прошлое содержит только некоторую коллекцию таких случаев, которые уже произошли. Прошлое есть действительный факт. Но общее правило не может быть реализовано полностью. Это потенциальность; и его способ существования - esse in futuro ["быть в будущем" - Т.Б.]". Здесь мысль американского логика пересекается с предвидением Велимира Хлебникова, самого своеобразного поэта нашего столетия, который в комментарии к собственным произведениям (1919 г.) писал: "Я осознал, что родина творения лежит в будущем; оттуда веет ветер богов слова" [сб. переводов по вопросам информационной теории и практики. - М., 1970. - № 16. Всесоюзный институт научной и технической информации - ВИНИТИ].

В семантике сейчас время "собирать камни", т.е. она уже остановилась. Невозделанные же поля ее будут потиху-помалу осваиваться, но - по уже открытым законам (лексико-семантическая группа, компоненты значения и т.д.). Для ее дальнейшего развития требуется подтянуть бывшие в забвении участки лингвистического фронта: синтаксис, морфологию, социальную лингвистику. И ждать очередного взрыда машинного перевода" (15 января 1983 г.).

Один из авторов самого первого номера журнала "Неприкосновенный запас" написал: "... мы ненавидели советскую власть. И если мы интересовались историей культуры, философией или семиотикой, то прежде всего, чтоб иметь право сказать самим себе: мы не такие, как они, мы не вписываемся в их систему". Мы "занимались семиотикой" потому, что... занимались семиотикой. Только недавно я узнала, что после одного из заседаний, на котором мы анализировали Высоцкого как поэта, Галину Васильевну вызывали в соответствующие органы.

Ненависть - это неинтересно. Интереснее созидающая, позитивная сила интеллекта, интенсивная, неостановимая работа ума и таланта.

"В здешнем Доме художника местный товарищ открыл персональную выставку. Два зала завешены картинами, выполненными одним методом: размятая твердь, когда камень, вода и воздух не имеют "своего" тела, а есть некие трансформы - единого сущего, и все это в белёсости водяных отблесков. То есть в качестве метода использована фактура "сырости при мокрости". А пишет художник какими-то мазками-вспучиваниями. Стоишь в центре зала как среди вздыбленной ветром воды: брызги, влага, сероватость воды. Метод, рожденный особенностью климатической фактуры, оказывается хорош только тогда, когда пишется она же, эта самая фактура: море, порт, природа. Человека там нет, а когда есть - он - только часть этой размятости, т.е. человека нет" (12 октября 1983 г.).

Кстати, образ цветных камней подходит для воспоминаний о Галине Васильевне еще и потому, что она любила украшения из "натуральных"
(полудрагоценных) камней. Любила янтарь, любила дождь, море, все оттенки зеленого (и вообще прохладные цвета и состояния). Если поискать "живописный аналог": одним из любимых художников был Пьер Боннар.

Pierre Bonnard. Early Spring. (1908)

Репродукция взята с сайта www.elibron.com

 

Любила - и умела - найти у поэта совершенно неожиданное, "незнакомое" стихотворение, как, например, цветаевское стихотворение - смертное предчувствие:

 

Пора менять словарь.

Пора снимать янтарь.

Пора гасить фонарь

Наддверный.

 

Но мы ведь помним, что "слои времен" все равно когда-нибудь "потекут ритмом времени, зашумят, как прибой веков". Одним из любимых было у Галины Васильевны другое четверостишие - мандельштамовское:

 

Золотое руно, где же ты, золотое руно?

Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,

И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,

Одиссей возвратился, пространством и временем полный.

 

Тамара Борисова

 

Pierre Bonnard. The Little Fauns. (1909)

Репродукция взята с сайта www.elibron.com