Юлия Вишницкая. Мифологемы Александра Блока в русском этнокультурном пространстве

Юлия Васильевна Вишницкая
МИФОЛОГЕМЫ АЛЕКСАНДРА БЛОКА В РУССКОМ ЭТНОКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Раздел 2. Часть 2. Мифологемы, актуализирующие "путь"
§ 2. Магические орудия преодоления трудностей пути
2.1. "Меч" как магическое орудие
"Меч" как объектно-вещный артефакт проецирует наиболее самосогласованный упорядоченный мифопоэтический "рыцарский" текст, поскольку меч является важнейшим рыцарским атрибутом.
Королева – та ходит средь белого дня.
Вся гирляндами роз перевита,
И шлейф её носит, мечами звеня,
Вздыхающих рыцарей свита (II-67; см.; I-289, II-242, V-270).
Меч рефлективно отсылает текстовую ситуацию в средневековый мифокультурологический корпус. Идентификация мифа и артефакта происходит в момент отождествления рыцаря с мечом: меч в руках – признак героя ("Только щит и меч в руках рыцаря, добрые дела в жизни монаха" (V-350)), и коррелируется он принадлежностью/непринадлежностью взявшего меч княжескому (графскому) роду, т.е. благородством происхождения:
Бертран:
Ты что-то не похож на сеньора.
Гаэтан:
Я докажу тебе, что это правда!
Берись за меч!
Сражаются (IV-196; см.; I-319).
Параллельно с заимствованным (рыцарским – средневековым) мифом дешифруется и исконный языческий мифопоэтический комплекс: признаком доброго молодца (как и рыцаря-героя), важнейшим оружием богатыря русского является меч. Причем "меч" модифицируется в контексте старины и возможного забвения: "Вдруг толпа двинулась по направлению, указанному рукой богатыря. На плечи взмахиваются вилы; у других – странные старинные мечи" (V-528; см.: ІІ-32).
Интересен ритуал посвящения в рыцари опоясыванием мечом, который свидетельствует об освящении воина (ср. "опоясывание храма", см. в следующей части исследования).
Бертран:
С малых лет я на службу попал.
И за долгую службу в замке
Граф меня опоясал мечом (VІ-199).
Эксплицируется, таким образом, культовое деяние, в котором сакрализуется вещь и действие. Так креативно реализуется магический ритуал инициации, причем имеющий индивидуально-культовый характер.
Придвигается миг
Моего обновления.
Воскурю я кадило,
Опояшусь мечом
Завтра с первым лучом
Восходящего в небе светила (І-70).
Итак, ритуал рыцарского посвящения имеет сакральный смысл перерождения, обновления, а значит – очищения.
Характерно, что процесс перерождения благодаря опоясыванию мечом корригирует с огнем как очистительной космической силой:
И тогда –- в гремящей сфере
Небывалого огня –
Светлый меч нам вскроет двери
Ослепительного Дня (I-297).
Являясь магическим орудием, открывающим двери в божественное озарение, "меч" действует в мирах теистического верха ("в синеве морозной", "где много звёзд" –- IV-80).
"Светлый меч" (как и луч, и взгляд, "пронизывающий мрак" – II-134, 223, V-365), по сути, является космогоническим творящим оружием: он моделирует: разрушает старое [скажем, распадается иллюзорный (во сне "Ночная фиалка") хронотоп]:
Вот рассыпался меч, дребезжа,
Щит упал. Из-под шлема
Побежала веселая мышка (II-33), –
воздвигает, раздвигает, отодвигает существующее: "акт расчленения мечом представляется язычникам творческим актом и уподобляется рассечению хаоса божественным фаллосом, в результате чего возникло Мироздание" [139: 220]. Тот "меч" структурирует свое космическое пространство и время, так рождается новый космос, в котором смещены рамки привычного:
И час настал. Свой плащ скрутило время,
И меч блеснул, и стены разошлись;
И я пошел с толпой – туда, за всеми,
В туманную и злую высь (III-45).
Итак, блеск меча ("пронзающий взор" – II-166, III-66) можно назвать своеобразным ритуальным жестом, за которым следует рождение нового космического пространства. В нетипичном хронотопе, к тому же, мечом может владеть "сильнейшая" стихия, как, например, мгла (II-61), – само пространство-время – одушевляется, и меч моделирует не что иное, как колоративный аниматически-стихийный хронотоп. Сгущение огня в мече, превращающее его в золотое оружие, способно трансформировать время, так как золотой меч "занесен над временем" (V-349), чтобы "вновь пронзить хаос, организовать и усмирить бушующие лиловые миры" (V-331).
Поскольку меч связан с понятием божественного творения, то он – божественный атрибут – предвестник благодати, счастья, света:
Ныне полный блаженства,
Перед божьим чертогом
Жду прекрасного ангела
С благовестным мечом (I-79; III-87).
Итак, золотой меч-медиатор "пронзает все миры", "пронизывает пурпур лиловых миров" (V-328); теург, способный постичь "тайное знание", за которым стоит "тайное действие" (V-328). Золотой меч, данный для того, чтобы разить (V-336): миры "становятся все более зовущими; уже из глубины их несутся щемящие музыкальные звуки, призывы, шепоты, почти слова" (V-328). И когда меркнет золотой меч, "лиловые миры хлынут мне в сердце. Океан – мое сердце, все в нем равно-волшебно: я не различаю жизни, сна и смерти, этого мира и иных миров (мгновение, остановись!)" (V-330; см.: V-329, 334). И когда "гаснет золотой меч, протянутый прямо в сердце ему чьей-то незримой рукой сквозь все многоцветные небеса и глухие вздохи миров иных, – тогда происходит смешение миров, и в глухую полночь искусства художник сходит с ума и гибнет" (V-335). Моделируя космос, золотой меч становится одновременно осью, центром этой Вселенной (Макро- и Микрокосма): меч, пронзая сердцевины пространств и времен, упорядочивает их; теряя же свою космотворящую функцию (золото меркнет, угасает – ослабевает созидательная сила), меч деструктурирует созданное им же: все соединяется, смешивается, смыкается, пересекается, рождается вселенский хаос.
Но в то же время (когда воцаряется мировая дисгармония) происходит еще одна идентификация мифа (о рыцарстве) и артефакта-меча: в момент готовности использовать меч по назначению: его дела – это "освобождение пленной Царевны, Мировой Души, страстно тоскующей в объятиях Хаоса и пребывающей в тайном союзе с "космическим умом" (V-350; см.: IV-372-3, V-349). "Меч" выступает в качестве рубящего, разящего, секущего врага оружия (I-536):
Жестокий Монфор тем самым мечом,
Которым неверных рубил,
Братскую кровь проливает... (IV-201).
При этом акцентируется звуковой семиотический статус меча: толчком к действию, началом битвы можно считать звон меча (IV-240, 243). Он своеобразная символическая семиотическая детерминанта, способная изменить движение событий.
Так "меч" как носитель мифологической "рыцарской" текстовой рефлексии разворачивает имманентную модель "страшной сечи", "кровавой битвы", "лютой стаи":
Возьми свой меч. Готовься к сече.
Я сохраню тебя в пути (II-115; см.: I-374; IV-237, 346, 34-8, 378)
и превращается в священный меч войны" (III-63), в "черный меч" (I-350), не совместимый с божественными деяниями: "Меч Монфора [читай: смерти – Ю.В.] – не в божьей руке..." (IV-201). В руках Бога он становится орудием правосудия (II-169). Мотив судьбы, возмездия доминирует и в образе Его – Ищущего, Идущего к Ней:
Я – меч, заостренный с обеих сторон,
Я правлю, архангел, Ее Судьбой (I-286).
"Меч" несет в себе взаимодополняющие значения смерти и освобождения: в первой символической идентификации – "меч губительный" (II-109; IV-59, 229, 238) проспектирует символику страданий (IV-59) и мести (IV-421, V-534, I-191), которая концентрируется в огненном колоративе "красные мечи" (ср. ассоциативный ряд крови, смерти, душевного состояния злобы, мести, ненависти) (IV-230) и в прозрачной символической парафразе "смертельная сталь":
Я кую мой меч у порога.
Я опять бесконечно люблю.
Предо мною вьется дорога.
Кто пройдет – того я убью.
Будь ты ангел – тебя не узнаю
И смертельной сталью убью:
Я сегодня, наверное, чаю
Воскресения мертвых в раю (I-540).
Фокусом схождения смысловых линий на символическом срезе выступает "железный меч", который идентифицируется со смертью, и потому не совместим с небесами, с "ясной высью звездной" (II-220). Меч в Ее мирах: "в серебряной вьюге" (II-233), "над водной бездной" (II-176) теряет способность убивать (он – "тонет": см.: IV-224, 225; III-18; II-268, 257).
Вторая символическая идентификация меча и освобождения декларируется функциями "охранять, оберегать", "быть на страже":
Он будет город свой беречь,
И, заалев перед денницей,
В руке простертой вспыхнет меч
Над затихающей столицей (II-141; I-231, IV-242-3).
Выстраивается внутренне завершенная картина смыслоозаренного, тихого сказочного пространства (II-237), в котором "меч" – словно духовный стержень (см. II-49), вокруг которого намагничиваются смысловые полюса прошлого и будущего: "Пусть он говорит еще проще, но и призывнее, хотя и деревянно, и пусть чертит круг перед нею по земле мечом еще более длинным и матово-серым, как будто сталь его покрылась инеем скорби, влюбленности, сказки – вуалью безвозвратно прошедшего, невоплотимого, но и навеки несказанного" (VIII-171).
И меч в этом мире несбывшейся, но озаренной мечты – такой же легкий, природно-сказочный: "деревянный" (II-68, IV-16, 17). "Деревянный меч" – заколдован, заговорен: он – магический атрибут, могущий отвратить злую силу (начертив круг – IV-15) и несущий тайное знание:
Он – мечом деревянным
Начертал письмена.
Восхищенная странным,
Потуплялась Она (I-210).
В мистериальной картине мире решается, во-первых, сакральная проблема "духовного просветления" (ведь "духу выковали меч") (II-49), а "воля" "стала как железный, разящий меч" (V-311); во-вторых, аккумулируется символика соединения, скрещения мечей:
И, просветленные духовно,
Полны телесной чистоты,
Постигнем мы союз любовный
Добра, меча и красоты (I-464; IV-199).
Неслучайно "меч соединения" воспринимается в векторе возврата к изначальным ценностям бытия: любви и добра, которые эксплицируются божественно очистительным локусом "кельи" и двойственно-целостной символической формой "два меча" (II-229). Но и в этом мире "скрещенных мечей" нет тепла, ведь и келья "померкшая", и меч "серебристый" (II-60). "Это серебро – темное, холодное. Серебро вьюги, серебро метели. Серебро трубы, зовущей в гибель... Но и серебро видений, грез чертогов..." [8: 9].
Читать дальше
К оглавлению
Библиографическая справка

© Вишницкая Юлия Васильевна. Мифологемы Александра Блока в русском этнокультурном пространстве
Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. – Киев, 2003. Институт языковедения имени А.А.Потебни Национальной академии наук Украины. Научный руководитель - Озерова Нина Григорьевна, доктор филологических наук, профессор

При оформлении страницы использован фрагмент работы Эдуарда Берн-Джонса "Принц вступает в заросли шиповника"
Репродукция взята с сайта www.elibron.com