ЗООПРОСТРАНСТВО МУЗЫКИ:

материальные и концептуальные
параметры проблемы

Единственное по-настоящему серьезное убеждение заключается в том, что в мире нет ничего, что следовало бы принимать всерьез.

Самюэл Батлер

Четвертая сессия традиционных первоапрельских чтений Национальной музыкальной академии Украины им. П.И.Чайковского "Из музыковедческих маргиналий" посвящена 95-летию киевского зоопарка и 90-летию Киевской консерватории. Совмещение этих двух дат – знаменательных в жизни каждого из нас – и определило тему нынешнего симпозиума: "Зоопространство музыки".

Неверно думать, что совпадение этих двух юбилеев – чисто случайный фактор. Ведь не совпал же юбилей консерватории с юбилеем Троицких бань, кондитерской фабрики или почтамта! В совпадении "именин" зоопарка и консерватории (с небольшим старшинством первого) заключен глубокий внутренний смысл, который просто не осознавался нами в силу снобизма, свойственного человеку, самозванно провозгласившего себя царем природы и считающего, что все в мире исходит от него, благодаря ему и для него. Но вспомним: ведь те, кого мы называем "братьями нашими меньшими", созданы раньше человека. Т.е. они нам не "меньшие", а старшие братья! И именно им – обязана своим рождением музыка, возникшая – по одной из теорий – из любовных зовов животных! Причем это прямое родство проявляется, видимо, не только на интонационном, но и на жанровом уровне. Так, современные ученые пишут, что киты, отправляясь зимой в южные моря для выведения потомства, во время этой массовой миграции поют хором! Представляете, какие любовные кантаты звучат в океанических глубинах! Нерасторжимая связь музыки и животного мира проявляется, в частности, и в том, что ученые в своих толкованиях музыки – с древнейших времен! – ищут сравнения не в мире людей, а в мире животных. Вот Платон: "музыка воодушевляет мир, снабжает душу крыльями". Не случайно, таким образом, и то, что самыми благодарными слушателями Орфея были мирно внимавшие ему звери, а не люди, разорвавшие его. (Это были фракийские дамы. Позже, поняв, что подобная уголовщина – тем более групповая – не украшает их моральный облик, люди приписали преступление вакханкам).

Словом, справедливость (т.е. осознание неразрывной связи музыки с животным миром) должна быть восстановлена. И процесс, как говорил Горбачев, пошел, но не со стороны академической науки, а так сказать, снизу – со стороны "пипла" (people’a) и тех, кто стряпает для него "музыкальную" пищу. Примеры – появление поп-групп "Зоопарк", "Зимовье зверей", "Братья Гадюкины". Или группа "Звуки му", где в этом ласкающем слух фанатов "му" – им чудятся и звуки му-зыки, и страстное бельканто парнокопытных. Сегодня мы попытаемся исправить перекос и повернуть научное музыкознание лицом к этой важной проблеме.

Итак, это было обоснование темы и ее актуальности. Ясны объект и предмет исследования. Необходимо уточнить дефиниции и выстроить понятийный аппарат.

Пространство. Это понятие используется нами и в его материальном, и в концептуальном значении. Т.е. как форма бытия материи – с протяженностью, структурностью, сосуществованием и взаимодействием элементов, многообразием структурных уровней; и – как логически мыслимая форма, служащая средой, в которой так или иначе могут проявлять себя изучаемые объекты и явления. Моя задача – обозначить эти структурные уровни и логически мыслимые формы.

Первая из них – казалось бы известная, а в действительности в научном плане почти не разработанная, – это, так сказать, животное население музыкальных произведений. Здесь можно выделить целые зоологические отрасли – ихтиологию, орнитологию, энтомологию и т.д. Классификацию музыкального животного мира можно осуществлять по национальным школам – и тогда говорить о национальных заповедниках с уникальными объектами, национальных животноводческих парках; а можно – по индивидуальным стилям – тогда речь будет идти о фауне. У одних она разнообразна – скажем, музыкальная фауна Римского-Корсакова, где представлены практически все виды животного мира. Другие более избирательны, как, к примеру, Мессиан, специализирующийся на орнитологии.

При этом иные из зоо-объектов пользуются особой популярностью у композиторов. Например, отряд насекомых. Эти симпатичные создания, которым народ дал ласковое название гнус, проникают абсолютно всюду – во все музыкальные эпохи, стили, и не только в силу малых размеров, но и, видимо, благодаря своей музыкальности и разнообразию тембровых, регистровых, агогических возможностей. Они звенят, гудят, жужжат, стрекочут, скрипят, пищат, стучат и даже чирикают. Не случайно во многих странах – и в древности, и сейчас – в клетках вместо птиц содержат самцов поющих насекомых: сверчков, кузнечиков, цикад (их самки не поют, что дало повод греческому поэту Ксенарху не без язвительности заметить: "Счастлива жизнь цикад, так как у всех у них безголосые жены"). Поэт Уолт Уитмен – поклонник цикад и зеленых кузнечиков – сравнивал их "хроматические трепетные крещендо" с медным гудом, ударами цимбал, вихревым движением метательных колец и (видимо, чтобы быть понятым не только музыкантами) – с добрым старым вином ("Листья травы").

Энтомологическая отрасль музыки будет сегодня представлена в специальном докладе, но вот в качестве анонса некоторые примеры. 2 марта 1897 года на экстренном симфоническом собрании Киевского отделения РМО исполнялась "Любовная сцена" из музыки Иванова к пьесе Полонского "Кузнечик-музыкант". Это тот Иванов, который прославился не столько как композитор, сколько как музыкальный критик, рецензент "Нового времени" – и то во многом благодаря Стасову, озаглавившему одну из своих статей "Этот бедный, жалкий Иванов". Кузнечик этот, видимо, был у Иванова размером с крупное млекопитающее, а может, любовь довела его до такого состояния. Во всяком случае, строгий киевский критик Чечотт писал: "В этой пьесе, массивно инструментованной, никак нельзя усмотреть иллюстрацию сцены из жизни насекомых" (Жизнь и искусство, 6.03.1897).

Любовь слушателей к музыкальным членистоногим зафиксирована во многих документах. К примеру, в знаменитом творении Ильфа и Петрова читаем: "За вход в "Цветник" взяли десять копеек. В "Цветнике" было много музыки, много веселых людей и очень мало цветов. Симфонический оркестр исполнял в белой раковине "Пляску комара" (И.Ильф, Е.Петров. 12 стульев, Золотой теленок. М. Панорама,1995, с. 368). В "Пляске комара", конечно, угадывался хит эстрадных симфонических концертов "Полет шмеля" Римского-Корсакова. С этим же произведением, кстати, связана одна из тонкостей работы советской цензуры: "Полет шмеля" нельзя было передавать по радио, когда кто-нибудь из руководителей партии и правительства куда-нибудь летел (см. Звезда, 2002, № 12, с. 209).

Еще одна форма концептуального зоопространства музыки – рецензии. В своих откликах на концерты критики сплошь и рядом модулируют в область зоологии. К примеру, в отзывах на исполнение в Киеве в 1898 году "Феи Маб" Берлиоза рецензенты дружно соревновались в идентификации персонажей скерцо. Вот Тон (под этим псевдонимом скрывался будущий первый директор Киевской консерватории, а тогда директор музыкального училища – В.В.Пухальский): Берлиоз "с гениальной смелостью применил звукоподражание тому разнообразному шелесту, жужжанию и свисту, который слышится в лесу и в поле в летнюю ночь" (Киевлянин, 16.12.1898). В.Чечотт конкретизирует, что это "мириады насекомых жужжат и движутся" (Киевское слово, 19.12.1898). А.Каневцов уточняет: "стройное жужжание мелких насекомых" (Жизнь и искусство, 15.12.1898).

Понятно, что в рецензиях на произведения Вагнера фигурируют животные других весовых категорий: "Контрабасы рычат, аки львы и бегемоты, кларнеты и гобой стрекочут как попугаи и отчасти как мартышки./.../ Так называемая музыка Вагнера наводит на мысль о зверинце" (Киевское слово, 22.06.1896).

Коль речь зашла о газетах вековой давности, нельзя не отметить, сколь тесно в них соседствуют животный и музыкальный мир. Имею в виду рекламные полосы киевских газет. Это, как и сейчас, увлекательное чтение, которое будит мысль и желания. Наряду с рекламой книги "Гигиена неврастеника" и пива акционерного общества "Шопен" (в музыковедении, кстати, не прояснено – любил ли Шопен пиво), призывами типа "Долой подтяжки и пуговицы! Требуйте здоровый эластично-пружинистый брюкодержатель" (Киевлянин, 1.11.1898), или "Высшего качества свежие струны!" – публикуются вперемежку, рядом объявления о продаже роялей и коров, аттестованных жеребцов и фисгармоний, молодых свиней, щенков и органа "за умеренную цену, поющего 20 штук" (имеется ввиду, конечно, оркестрион). "Молодая образованная особа" предлагает уроки музыки и тут же рядом помещены воззвания найти пропавшего желто-пегого молодого пойнтера. Или такого рода сообщение: на вокзале обнаружена "целая партия соловьев – 150 в лубочных коробках. Увидев полицейских, птицеловы сбежали. Соловьи выпущены в Ботанический сад" (Киевлянин, 29.04.1896). Роялей и коров в объявлениях особенно много (причем указаны адреса, и все это не какие-нибудь пригороды, а самый центр – Крещатик, Прорезная, Театральная, Софиевская и т.п.). Создается впечатление, что все киевляне пасли коров, а в свободное время упражнялись на фортепьяно. В подтверждение такому – не просто соседству, а взаимопроникновению музыкального и животного миров – объявления такого рода: "На Бульварно-Кудрявской улице (нынешняя Воровского – Е.З.) продается молодая молочная голландская корова, новые столовые часы белого мрамора и фортепьяно" (Киевлянин, 3.06.1865). Или – "Продается рояль подержанный венской работы, фаянсовая посуда и хомуты на Бульварной улице" [теперь бульвар Шевченко – Е.З.] (Киевлянин, 28.06.1869).

Одно из самых таинственных проявлений концептуального зоо-пространства музыки – имена и фамилии. Это абсолютно неисчерпаемая и нетронутая тема для исследований! Стал бы Крыса выдающимся скрипачом, если бы не был Крысой? Насколько фамилия влияет на творческий потенциал музыкантов? На их стиль и метод?

Случайно ли преобладание птичьих фамилий у композиторов. Уилъям Бёрд (в переводе с английского – птица), Евгений Птичкин. В последнем случае фамилия вполне соответствует направлению творчества: "Ромашки спрятались, закрылись лютики" и другие песни – все о любви. Или вот семейство королей вальса – Штраусов (по-нашему – страусов). А ведь страус – самая танцующая птица! Зрелище страусиных брачных танцев, когда эти малышки ростом до двух с половиной метров выделывают изящные па, – впечатляет своей хореографией. Но вот Рихард Штраус ... Может, он связан с какими-то другими страусами – мутантами? Хотя и у него есть вальсовые "прорывы" в "Кавалере роз", в "Сбитых сливках"... А Хуго Вольф (т.е. волк)? А наш доморощенный – Полоз? А какое разнообразие "звериных" фамилий у исполнителей! Пианисты Кот и Кішка, дирижеры Рыб и Птица, скрипачи Котек и Жук, певец Баран, в Германии – целая популяция Фуксов (т.е. лис). Я уже не говорю о производных – Козловский, Медведев, Ершов. А Зверев? Случайно ли у этого строгого учителя Рахманинова и Скрябина такая "зверская" фамилия? А обратили внимание, каким изобилием отличаются наши фортепьянные кафедры: Козлов, Воробьев, Снегирев, Лебедев, Гусев. Даже Рябов имеет аллюзийное – птичье свечение (от Курочки Рябы). Интересно, что в фамилиях музыковедов преобладает явный энтомологический уклон: Комарова, Муха, Тараканов (ох, как тут могут потешить душу композиторы!). Есть, конечно, и среди музыковедов исключения: Ламм (с нем. –ягненок), Соколы и Орловы...

Если обратиться к реальному, материальному зоо-пространству, то здесь тоже немало тем, например:

Роль животных в жизни композиторов. Одни любят собак (как Рахманинов), другие – кошек (как Лятошинский). Каковы творческие последствия этих содружеств?

Участие животных в музыкально-зрелищных мероприятиях. Скажем, образ лошади в спектакле "Борис Годунов" в постановке Большого театра, где в финале Самозванец выезжает на сцену верхом на белом коне. Или – роль собачки в "Даме с собачкой" Родиона Щедрина. Злые языки утверждали, что это лучшая роль в балете. Или – из истории: кошка как одна из виновниц провала премьеры "Севильского цирюльника" Россини (существует версия, что её появление на сцене в финале 1 акта вызвало дополнительную порцию свистков и улюлюканья). Кстати, и мы – из нашей нынешней жизни – можем привести аналогичный пример. Те, кто в прошлые годы был постоянным слушателем концертов в Доме ученых, хорошо помнят черного кота, который невозмутимо разгуливал по сцене во время исполнения, спускался в зал и изучал содержимое сумок, неосмотрительно поставленных на пол. Одиссеи этого любознательного животного вызывали искренний интерес аудитории, а в концертах современной музыки создавали атмосферу хэппенинга.

А вот еще один исторический пример взаимодействия животного и музыкального миров в реальном пространстве. После пожара, случившегося в киевском оперном театре в 1896 году, декорации спектаклей были сложены для хранения в каменный сарай. Поскольку строился новый театр и старые декорации не соответствовали его размерам, они были выставлены на торги. На них явился только один человек – директор Шато-де-флер Кульчицкий. Предложенную им сумму посчитали слишком маленькой, и декорации оставили в сарае. В 1898 году продавать уже было нечего, т.к. все декорации были съедены крысами.

Мною были названы лишь некоторые возможные аспекты изучения этой важной и поистине необъятной темы. В её исследование должны включиться все музыковеды, ибо открытия, которыми она чревата, безусловно обогатят все отрасли музыкознания.

Елена Зинькевич