ХРОНОТОП ЗЕРКАЛА

В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ТЕКСТАХ

АЛЕКСАНДРА БЛОКА

Функциональная значимость зеркала состоит в "идентификации" отражаемого самому себе: зеркало в толковых словарях определяется как "стеклянный или металлический предмет с отполированной поверхностью для отражения находящихся перед ним предметов" [1 : 232]. В стихотворении "Последний день" (II - 130) "зеркало" представляется обычной, ежедневной, привычной и - следовательно - абсолютно равнодушной и обесцененной вещью:

Утро копошилось...

Мужчина перед зеркалом

Расчесывал пробор в волосах, -

и вводится в состав клишированного сравнения "как в зеркале", характерного для прозаических произведений А.Блока (V - 118, 246). Кроме того, объектная позиция "зеркала" (с ним сравнивают) эксплицируется метафорой: "... и звездящимся снегом <...> поднимаются люди в поисках Диониса под синим небом, где ходят и веселятся снежные весны, разбивая зеркала синих льдов, которые падают вниз с хрустальным звоном - под синим небом Гиперборейским" (IХ - 429, см. также I - 239, 426). Tertium comparationis сравниваемых образов воспроизводит в мотиве главную функцию "зеркала" - "отражать", а значит - "приписывает" эту "отражаемость" субъектам сопоставления: "воде" и "небу":

Она молода и прекрасна была

И чистой мадонной казалась,

Как зеркало речки спокойной светла.

Как сердце мое разрывалось! (I - 8, см.: I - 426),

Укрываюсь в ночные пещеры

И не помню суровых чудес,

На заре - голубые химеры

Смотрят в зеркале ярких небес (I - 236).

В традиционном сближении образов "воды" и "зеркала" Ф.Буслаев видел особенности диалектной номинации: "Областному названию глаз зенки (одного корня с зеницею) имеет при себе глагол зиять, блестеть, сиять, и существительное зенка - стекло, на том же сближении представлений, по которому оно переходит к форме окно, и глядеть производит от себя слово гляделка - зеркало. Потому ли, что в воде можно увидеть себя, как в зеркале, или по наглядному уподоблению озера и лужи глазу, или же по сближению воды с светом в мифических представлениях как бы то ни было только язык переносит значение слова от зрения к воде, почему глазина и глазник получили смысл лужи, стоящей на мховом болоте" [2].

В мифопоэтической модели мира А.Блока образы-артефакты, в частности "зеркало", способны моделировать пространство, подчеркивая таким образом его вторичность, подчиненность [см. об этом: 3 : 466]. Мифопоэтический хронотоп - производное мифологизированного сакрального (ибо причастного Творению, Космосу) артефакта - заражается внутренними свойствами его творца - вещи и становится, по сути, его альтер эго.

"Зеркало старинное" в драме "Песня судьбы" (IV - 319) и в стихотворении "Нет имени тебе, мой дальний" (II - 110) создает пространство особого локативно-колоративного типа, мифопоэтическое время ("передвечерний, серый час", "дрема", "сны") словно застыло в "тихой зале" ("В старом зале наших предков").

В обоих текстах для верификации своего облика героине (Берте и "голубоглазой Мэри") достаточно мгновения:

Перед зеркалом старинным

Я на миг остановилась...

Мгновенье - в зеркале старинном

Я видела себя, себя...

Характерно, что "облик" здесь ограничивается одеждой ("наряд мой", "пояс", "платье длинное"), и внутренняя оценка смотрящего в зеркало совпадает с той, которую "дает" сам "отражающий артефакт".

Мне понравился наряд мой...

Я видела себя, себя...

Серая, дремотная тишина рождает образы, окутанные такой же дымкой таинственности, как и сам хронотоп. Зеркало все разгадывает - отражает.

При этом оно из простой материальной вещи превращается в разумное существо. Задержка у зеркала, которое притягивает Берту своим совпадающим с "я-представлением" отражением ("Мне понравился наряд мой. И осталась я глядеться В потускневшее стекло") приводит к трансформации артефакта в концепт: "кривое зеркало" - искажает. (Ср.: "Цель моя - поставить сумбурное зеркало против самого благожелательного, исполненного самых благородных намерений интеллигента наших дней. Не увидит ли он в моем сумбурном зеркале хоть клочка своей усталой души. Усталой, усталой. Разве не угадала та душа, которой до ужаса близки все те беспорядочные думы, которыми я напичкал свою статейку? И разве мало таких душ?

Пессимистическая статейка, кривое зеркало - не правда ли?" (IV - 338). Кривое зеркало часто искажает не образ смотрящего в него (в данном случае Берты), а образ, отражающийся изнутри.

Образ в зеркале высоко

Поднял руки к голове, -

И от страха цепенея,

Вижу в зеркале туманном

Искаженные черты (IV - 319).

Искаженный образ, выходящий из зеркала, пытается скрыть свою чуждость и максимально идентифицироваться с тем - вне зеркала. Последний, загипнотизированный зеркальным "двойником", ищет сходные черты и совпадения.

Вдруг - он улыбнулся нахально, -

И нет близ меня никого...

Знаком этот образ печальный,

И где-то я видел его...

Быть может, себя самого

Я встретил на глади зеркальной (III - 14).

Зеркало - концепт образует свое, "зеркальное", внутреннее мифопространство, которое характеризуется, во-первых, хтонической объективацией, населено объектами бытийного хтонического мифомира: духами, тенями, видениями, призраками:

Страшный дух грозит мне пальцем,

Строго смотрит на меня (IV - 319, см. III - 80, I - 211, III - 139), - и само зеркальное пространство словно приобретает формы хтонического существа - без тени:

И в этот час в пустые сени

Войдет подобие лица,

И будет в зеркале без тени

Изображенье пришлеца (I - 211).

Второй чертой зеркального пространства можно считать свойство намеренного искажения, приводящего к выравниванию, неразличению тех, кто вне зеркала: "В разных местах сидят ожидающие Фаину писатели, художники, музыканты, поэты. Зеркала удваивают их, подчеркивая их сходство друг с другом" (VI - 126).

В-третьих, зеркальный хронотоп отличается непокорением, неовладением им извне, если оно устанавливает определенный запрет на отражение. В этом случае тексты репрезентируют "недействие", сконцентрированное в отрицании: "Тихо, никем не замеченный, входит Герман, с кровавой полосой на щеке. Он останавливается в самом темном углу, смотрит на Фаину сзади и слабо отражается в зеркале. Но зеркало заслонено старухой, и Фаина не видит Германа" (IV - 139). Ср.: "... только у меня тогда такого зеркала не было... Нет, не вижу" (IV - 139).

Следующей особенностью является несовпадение желаемого и увиденного. Причем зеркало как бы намеренно преграждает путь к тому, чтобы увидеть. В результате - обман дублируется: "Давай погадаем, как, бывало, гадала на святках, - не увижу ли в зеркале жениха. Нет, не вижу... Отойди, старуха: тебя только и вижу за собой, какая ты старая, сморщенная" - "Не обманет зеркало: кого увижу, тот и будет жених. (Вскрикивает). Господи!" - "Смотри, старуха; видишь, какой стоит. На щеке черная полоса, с нами крестная сила! Не хочу такого! Не хочу!" (IV -139-140).

Внутреннее мифопространство зеркала характеризуется к тому же принадлежностью к предельной негативной точке по ценностной шкале оппозиции свое/чужое, где "свое" зеркало предполагает интенсиональную тождественность, а "чужое" - искажение не только внешнее, но и внутреннее:

И шепчет: "Устал я шататься,

Промозглым туманом дышать,

В чужих зеркалах отражаться,

И женщин чужих целовать (III - 13), -

восходящей к универсальному противопоставлению жизни и смерти: зеркало - пустое: и своей пустотой оно щедро делится с образами других мифопространств: "Председатель. Но прошу тебя, вглядись еще раз в ее черты, ты видишь, как бела ее одежда, и какая бледность в чертах, о, она бела, как снега на вершинах! Очи ее отражают зеркальную пустоту.

Неужели ты не видишь косы за плечами? Ты не узнаешь смерти?" (VI - 13). "Зеркало" - пространство смерти, оно затягивает в себя готовых к отступлению, "в ту область ночи, откуда возвращенья нет".

Но главной особенностью хронотопа зеркала есть его проницаемость, открытость. Прохождение через зеркало всегда - или в состоянии сна (и приравниваемых к нему состояниях):

Ты пришла, словно сон мой легка...

И вздохнули духи, задремали ресницы,

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала

И, бросая, кричала: "Лови!" (III - 25), -

окутанного "хрустальным, утренним туманом":

... Обрывки мрака в глубине зеркал...

И я смотрю, предчувствием волнуем,

В глубь зеркал, сквозь утренний туман.

Навстречу мне, из паутины мрака

Выходит юноша (III - 16-17);

или в смерти:

Услыхала об убийстве -

Покачнулась - умерла,

Уронила матовые кисти -

В зеркала (II - 158).

В некоторых текстах зеркальное пространство превращается в стихийный хронотоп: оно принимает в себя и постепенно растворяет стихии ветра и тумана:

Из хрустального тумана,

Из невиданного сна...

Входит ветер, входит дева

В глубь исчерченных зеркал (III - 11).

Блоковский "зеркальный" хронотоп репрезентирует "идею прогрессивно нарастающего развертывания, распространения" [3 : 8], причем "разворачивается" пространство вглубь себя (не случайно он эксплицируется "глубью" ("глубинами") зеркала (см. III - 25, II - 16-17) и семантически прозрачной парафразой: "глубины черных кладезей" (V - 17). Образ, попадающий в это открытое пространство, обретает свободу "внутри себя", через серию последовательных ограничений, повторных возвращений к своему "Я" [3 : 468]: "Преображение совершается в глубинах зеркала, в тенистой, вечерней комнате, в падении пушистых снежинок. Нет в этой осенней и вечно разлучной дымке мечтаний никакой несбыточности счастья. Скорее это несбыточность бытия от счастья" (V - 80).

Открытость, свобода внутри "себя-зеркала" выводит зеркало из очерченных им самим же рамок: кроме отражения света

(Она молода и прекрасна была.

И чистой мадонной осталась,

Как зеркало речки спокойной светла,

Как сердце мое разрывалось! (I - 8),

зеркало актуализирует "рефлексию, самоанализ" [4 : 10], выводящие "поле траурного зеркала" в иное, космическое пространство, в котором даже смерть "прекрасной стынет красотой" (III - 139).

Итак, отражательная функция "зеркала", с одной стороны, - в "идентификации": смотрящий в зеркало видит себя (А=А), причем тождественность достигается за счет замкнутого, в самом себе, не процессуального, полностью предсказуемого, а значит тупикового отражения: субъект видит в зеркале свое лицо, "наряд" свой (и ему он нравится - (IV - 319), с другой стороны - в дроблении, раздваивании отражаемого. И здесь возникает гносеологическое состояние "неузнавания" себя, а значит - сомнение, связанное с самоуглублением. Процесс внутренней рефлексии актуализирует практически однородные состояния тоски, печали, усталости, пустоты. "Зеркало выступает здесь как средство знания и самопознания" [5 : 47]. "Вхождение в себя" (в отличие от внешнего зеркального отражения ("я смотрю на себя") открывает путь, который, кстати, не прямой и не легкий ("Устал я шататься" (III - 13), к осознанию уникальности своего "Я", "божественного и неограниченного в себе" [6 : 9]: "Когда мы смотрим, как другие представляют, чем жив человек, мы как будто смотрим на самих себя в зеркало, оттого каждый из нас может лучше присмотреться к себе самому, увидать, что есть в душе у него черного и грешного и что есть светлого и радостного" (VI - 378-9).

Зеркало - гносеологический объект можно назвать единственно точным уникальным "барометром истинности", способным к самому глубинному и недоступному другим объектам отражению: "... русский футуризм был роком и предтечей тех страшных карикатур и нелепостей, которые явила нам эпоха войны и революции, он отразил в своем туманном зеркале своеобразный веселый ужас, который сидит в русской душе и о котором многие "прозорливые" и очень умные люди не догадывались".

Именно способность зеркала "сказать истину" и лежит в основе его номинативно-ономасиологической функции, которая ярче всего проявляется в ритуале гадания, "когда требовалось установить, какой индивид из множества индивидов, существующих в момент времени X (момент гадания), является женихом гадающей в момент X2" [7 : 36]: "Старухе. "Давай погадаем, как, бывало, гадала на Святках, - не увижу ли в зеркале жениха". "Не обмани, зеркало: кого увижу, тот и будет жених" (IV - 139).

Возможность "истинного знания" сближает "зеркало" с "книгой": книга наполнена образами, отражающими (под определенным углом) действительность или существующие полимиры универсума, и зеркало - отражаемыми объектами/субъектами (не имеет значения, это - отражение того, что вне зеркала, или того, что внутри него).

И в том и в другом случае это тени - корреляты "оригиналов":

Вновь причастись души неистовой,

И яд, и боль, и сладость пей,

И тихо книгу перелистывай,

Впиваясь в зеркало теней... (III - 139).

Саморефлексия субъекта, порождаемая "зеркалом", влечет за собой аксиологическую потенциальность объекта: "зеркало" предполагает ценностный "рост" смотрящего в него (а значит - в себя): "... девушка смотрит жалобным широким взглядом и просит: "Спой мне песню, чтобы я как в зеркале, увидела в ней себя, чтобы стала краше, чтобы милый полюбил меня..." (V - 246). Если "ценность" (здесь-эстетическая) связывается с динамикой (на лексическом уровне реализована компаративом "краше"), то "антиценность" характеризуется константой, причем имплицируемой "смертью":

Чьи черты жестокие застыли,

В зеркалах отражены?

Анна, Анна, сладко ль спать в могиле,

Сладко ль видеть неземные сны? (III - 80).

Не удивительно, что зеркало, "отражающее, дробящее, раздваивающее", способно на "оптический обман": оно показывает не то, что ожидаешь увидеть. И скрывает, таким образом, свой мир "зазеркалья" - мир потусторонний (ибо связанный с "пришельцами" (I - 211), "призраками", "страшными духами", невидимыми существами (III - 28), смертью (II - 158), мир, не имеющий границ и направленный "вглубь себя" (см. выше - об экспликации "зеркального пространства", "глубине" и "пустоте" и соотносимыми с ним колоративами "темноты"), мир безмолвный и неосязаемый (отражения "изнутри зеркала" молчат и могут при необходимости "погрозить пальцем", вызывая только страх, оцепенение и абсолютную невозможность тактильного контакта со стороны находящегося вне зеркала). Закрытое, табуированное пространство зеркала размывает свои непроницаемые границы лишь в мифомирах сна и смерти, и тогда "в глубь исчерченных зеркал" (III - 11) могут входить и "ветры", и "девы" (см. выше о зеркале - "стихийном хронотопе").

Объектизированный именами с эпитетами интенсионал образа -мифологемы реализуют три концептуальные модификации "зеркала": оно - прозрачное, тусклое и кривое.

"Прозрачное зеркало" репрезентировано импликаторами воды, неба и света.

Горизонталь "зеркала", актуализированная "гидроморфным замещением" (поверхность зеркала - это "гладь зеркальная" (III - 13-14, I - 211), а вода как зеркало - "чиста" (I - 426), хрустальна (эхо - звон разбитых зеркал - IV - 426), спокойна (I - 8), "отражает небо", которое как бы опрокидывается в глубину [6 : 10]: "зеркало ярких небес" (I - 239) и ориентирует мир в соответствии с оппозицией верх/низ, контаминируя члены этой оппозиции" [6 : 10] "светом" (I - 8, III - 28).

Снижение "светонаполняемости" "зеркала" влечет за собой определенный концептуальный сдвиг, связанный с неожиданностью, непредсказуемостью.

"Потускневшее стекло" (IV - 319) становится предвестником неясности, закрытости будущего. Оно же - знак потустороннего отражения и - материализированный "иной мир" (сна, видений призраков). Результатом "потускнения" становится "зеркало-смерть", которое удивительным образом соединяет "прозрачное" и "тусклое" - жизнь и смерть - на эстетическом уровне:

Что жизнь пытала, жгла, коверкала,

Здесь стало легкою мечтой,

И поле траурного зеркала

Прозрачной стынет красотой (III - 39).

Способностью моделировать сакральное пространство наделен артефакт "зеркало", проходящий ряд концептуальных модификаций (прозрачное, кривое, тусклое) и трансформаций. Из одухотворенной вещи, отождествляющей с собой творимое бытие, "зеркало" превращается в концепт, характеризующийся уникальным набором свойств и функций; непроницаемость извне и его же открытость в мифомирах сна и смерти; удвоенный обман, намеренное искажение, и, как следствие, - обезличивание тех, кто по ту сторону зеркала, опустошение, омертвение пространства. "Зазеркалье" же отличается хтонической объективацией и открытостью внутренних глубин. Зеркало одновременно "собирает", идентифицирует и раздробляет, раздваивает отражаемое. Именно амбивалентный хронотоп зеркала (открытого вглубь и закрытого, табуированного извне) эксплицирует гносеологический процесс, в результате которого открывается аксиологическая потенциальность объекта - смотрящего в зеркало (в сторону эстетической ценности), верификация бытия. Как и книга, зеркало наделено номинативно-ономасиологической функцией "вещать", открывать будущее, а значит – помогать "овладевать" истинным знанием, приблизиться к центру пути.

Библиографическая справка

1. Ожегов С.И. Словарь русского языка. 23 издание. М., 1991.

2. Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства, т. 1, ст. 1. Спб, 1861.

3. Топоров В.Н. Пространство и текст (Из работ московского семиотического круга. Составление и вступительная статья Т.М.Николаевой.) - М. "Языки русской культуры", 1997.

4. Цивьян Т.В. Взгляд на себя через посредника: "себя как в зеркале я вижу…" // История и география русских старообрядческих говоров. - М., 1995.

5. Зеркало. Семиотика зеркальности. Труды по знаковым системам ХХII. - Вып. 813. - Тарту, 1988.

6. Левин Ю.И. Структура русской метафоры // Труды по знаковым системам, 11 - Тарту, 1965. Вып. 181.

7. Золян С.Т. Поэтическая семантика и семантико-композиционная организация поэтического текста. - АКД, Ереван, 1988.

Юлия Вишницкая

Примечание редакции: эта статья представляет собой часть кандидатской диссертации, полностью помещённой в "Лампе" в номере на тему "Люфт".