"ИСТОРИЯ С ГЕОГРАФИЕЙ", или, попросту говоря,

Семиотико-нарративные структуры

обобщенного дискурса

"Художник в провинции"

и продуцируемый ими смысл

"У меня есть книга, которую сумасшедший писал! Хотите в коллекцию? Право, я таких дураков никогда не читывал!.. "Логико-грамматические и философско-идеологические этюды Студенского".

(Е.Иванов, "Меткое московское слово"; "рекламный текст" букиниста

Само название статьи говорит о том, что она представляет собой попытку семиологического осмысления темы. Опираясь на основные семиотические понятия ("семиотико-нарративные и дискурсивные структуры", "нарративная программа", "нарративная перспектива", "актант", "интенсионал - экстенсионал", "симулякр", "возможные миры" и т.п.), путем анализа возможных высказываний на тему "Художник и Провинция" попробуем рассмотреть основные процессы, протекающие на выделенном смысловом участке.

(Объяснение основных семиотических понятий и терминов, используемых в статье, см. внизу страницы*).

В терминах семиотики процесс исследования может быть описан как анализ множества конкретных дискурсов, содержащих актанты "художник" и "провинция", и классификация основных семиотико-нарративных структур (НП и ПН) с целью определения их интенсионалов/экстенсионалов в актуальном или возможных мирах.

Такими "конкретными дискурсами" стали высказывания в современной аналитической прессе, точнее, в трех специальных искусствоведческих и культурологических журналах: "Плерома" (Станислав/Ивано-Франковск), "Art line" (Киев) и "Неприкосновенный запас" (Москва). Принцип отбора территориальный (в пределах СНГ): бесспорно и необсуждаемо "столичный" орган (Москва), "столично-провинциальный" (Киев по отношению к городам Украины и к Москве) и географически провинциальный, но предельно "интеллектуализированный" (Станислав). (Повторяю, что указанное территориальное разделение актуально для СНГ, ибо за пределами Содружества становится вполне возможной фраза Б.Парамонова: "В России, как во всякой провинции, увлекаются модой..." [15, с. 6] - Т.Б.).

Сначала продемонстрируем, как "работают" семиотико-нарративные структуры. В одном из текстов "НЗ" они предстают в своем самом обобщенном, "чистом" виде:

"Идеалы юности" у нас были, а вернее, был один-единственный идеал - мы ненавидели советскую власть. И если мы интересовались историей культуры, философией или семиотикой, то прежде всего, чтоб иметь право сказать самим себе: мы не такие, как они, мы не вписываемся в их систему. И потому пресловутые идеалы предали прежде всего те, кто не испытывает каждый день приступа счастья от мысли, что их больше нет.

- А кто и, главное, что есть? - нередко спрашивают меня мои старшие друзья, - неужели ты не видишь, что... [здесь и далее выделено мной - Т.Б.].

- Вижу, - неохотно соглашаюсь я.

- И неужели тебе нравится, что...

- Да не особенно, - возражать, как правило, невозможно.

- Значит, ты должен понимать, что... - загоняют они меня в угол.

- Ничего я не должен, - огрызаюсь я с неожиданной решимостью [5, с. 13].

Данные для анализа привлекаются из всей парадигмы "художник": "творец", "интеллигент" (современный, "западный" аналог - "интеллектуал"), "писатель", "человек умственного труда", "представитель образованного слоя общества" - или (на более высоком уровне обобщения) "искусство"/"культура" [есть еще одно удачное название: "жанровое своеобразие" "Неприкосновенного запаса" обозначено в подзаголовке: "Очерки нравов культурного сообщества"]. Парадигму "провинция" составляют: "периферия", "глубинка", "просторы родной страны", "остальная часть территории" и т.п. (вплоть до "диаспоры" - на основании ее удаленности от центра).

Синтагматические показатели актанта "художник" дихотомически группируются следующим образом: высокое - низкое (в значении "возвышенное - низменное"); духовное - бездуховное; подлинное (настоящее) - поддельное, имитирующее (ненастоящее); оригинальное - подражательное; образованное - необразованное; элитарное - эгалитарное; деятельное - бездеятельное; профессиональное - апрофессиональное и множество других.

Эту ось можно назвать ценностной и вертикально ориентированной (направление задано членами первой оппозиции "высокое - низкое").

Актант "провинция", напротив, имеет преимущественно топографическое измерение, ориентированное горизонтально: центральное - периферийное; близкое - удаленное ("далекий город Н."); видимое - невидимое ("вдали от людских глаз"); слышное - неслышное ("глухая провинция", "в тиши лесов и полей", "тихий, негромкий подвиг"); заметное - незаметное ("в одинокой келье", "затворник"); передовое - отсталое ("жизнь по старинке", "как будто в прошлом веке"); ведущее - ведомое и т.п.

Общей для этих двух осей является оппозиция "большое - малое". Чем выше на ценностной оси располагается актант "художник", тем меньшую реальную "территорию" занимают реальные представители этого класса, потому что их количество невелико. Упрощенно говоря, "возвышенных", "духовных", "профессиональных" (далее по списку) подлинных творцов гораздо меньше, чем "низменных", "бездуховных", "профессионально беспомощных" имитаторов.

Напротив, несмотря на то, что каждый территориальный сегмент, подпадающий под определение "провинциальный", характеризуется как малый (см., например, обилие уменьшительных суффиксов: "городишко", "деревушка", "церквушка/церковка"), совокупная территория провинции гораздо больше, чем у столицы. Соответственно, больше и реальных особей, именуемых "художником", "творцом" и т.п. (без учета их "ценности").

Таким образом, вырисовывается схема в виде конуса, вертикальную ось которой можно назвать ценностной осью парадигмы "художник", а горизонтальную - топографической осью парадигмы "провинция" (с проекцией ценностной, как будет показано ниже).

Доказательство этого утверждения - названия и самоназвания интересующих нас групп, извлеченные нами из указанных журналов-репрезентантов [все подчеркивания слов мои - Т.Б.]:

Эпиграф к одной из статей: "Страшно далеки они от народа..." (В.И.Ленин. "Памяти Герцена") - это отсылка к ленинскому "узок круг этих революционеров". Далее в тексте: "во-вторых, предназначены очень узкому кругу читателей: тираж от 150 ("Самватас") до 2 500 ("Радуга") экземпляров" [13, с. 60].

"В целях выживания такие асоциальные интеллектуалы могут прибегать к социальной самоорганизации в замкнутые сообщества и коммуны, по примеру даосских и дзэн-буддистских монастырей" [9, с. 18].

"Потому что видится время нелицемерной общественности /.../. Время нежданного воскрешения /.../ еще одного синтетического художественного идеала, который на сестринско-братских инцестуозных началах, как об этом мечтали еще символисты, сольет и обнимет искусство, религию, политику, национальные образы" [2, с. 27].

"И нате вам, думалось, - тихоструйная будуарность, салонная келия, заммонастырчик, если прибегнуть к рапповской вещей лексеме. /.../ И как не отметить намоленность синагоги, и приятное дружество полуночных агап, их обаятельную ближневосточную упадочность" [там же].

 

"... чистые, замкнутые в своей огражденной эстетике, созданные так, как если бы обступало их не рассеяние и хрупкая, как посуда, островная словесность..." [2, с. 33].

 

"цеховой легенды..." [там же].

 

"...собираются двое, так в любом нестрогом, изнутри подплывающем обществе нынче мерещится далекий прообраз необходимого - общины, братского цеха, объединения неделимой судьбы..." [2, с. 34].

 

"Цель литературной общины, литературной касты и секты..." [там же].

 

"... я вижу в этом диске великий урок культуры быта: качественные красивые вещи следует создавать для себя и близких, а не для истории и не для Мировой Души. Культур-мультуры слишком много: нельзя, как говорится, объять баобаба. Решающее значение приобретает интимность выбора и контакта. /.../ Может быть, именно так и выглядит высокое искусство в эпоху тотальности рынка и средств коммуникации: как принципиально локальная практика, подразумевающая помимо смыслов, содержащихся в сообщении, еще и теплоту способов его передачи [11, с. 65].

 

"... продуктивные, культуросозидательные группы (элиты)..." [4, с. 63].

 

"Она [интеллигенция - Т.Б.] могла бы открыто заявить, что занята сегодня своей частной жизнью, что она уже отработала свое на ниве общего блага - и в труднейших условиях. Но тогда ей придется покинуть пределы ордена, а это ей жаль, почему-то не хочется. Даже те, кто это, в сущности, сделали, и даже те, кто давно уже граждане таких стран, где слово "интеллигенция" - часть русской экзотики, время от времени появляются в обеих российских столицах, чтобы подтвердить тем или иным путем (в основном возгласом "Нет!!") свою самоидентификацию в старом, будто бы почтенном качестве" [23, с. 71].

 

"...своєрідний сомнамбулічний ландшафт, на тлі якого зародилися нові, вивільнені форми буття - буття закинутого і замкнутого, інцестуального і нарцисичного, сповненого неопредмечених генез" [8, с. 29].

(Перевожу: "...своеобразный сомнамбулический ландшафт, на фоне которого зародились новые, высвобожденные формы бытия - бытия заброшенного/забытого и замкнутого, инцестуального и нарциссического, исполненного неопредмеченных" ... [8, с. 29] (генезисов/происхождений/ростков - тут затрудняюсь перевести точно - Т.Б.).

Своеобразным смысловым сгустком, "архиактантом" подобного рода является слово "мы": "По всей вероятности, вновь пришло время встать на глыбе слова МЫ. Вокруг разливанное море литературы" [2, с. 34].

 

Автор журнала "Плерома" Издрык парадоксальным образом исключает из этого понятия малейший намек на какую бы то ни было "количественность". Реестр общностей, не соотносимых у него с понятием "мы", просто-таки поражает изощренным многообразием (подстрочный, следовательно, неточный перевод см. после цитаты, шрифтом зеленого цвета - Т.Б.):

"(Коли я вживаю слово "ми", то за давньою й задекларованою звичкою завжди прошу розуміти під ним не коло і тим паче не кодло, і навіть

 

не генерацію не соціум і не середовище не прошарок

не популяцію не консорціум не угруповання не структуру

 

не масу не секту не течію

не загал не ватагу не партію

не колектив не формацію не фракцію

 

не гурт не клуб не ложу не контингент

не зграю не орден касту чи збіговисько

не юрму не орду організацію фундацію

 

не систему не мешканців не спілку

не множину населення не об'єднання

не сукупність чи людність компанію

 

не тусовку не групу не симбіоз не альянс

не масовку не трупу не організм не мезальянс

 

не федерацію і не клір не табір

не конфедерацію парафію не колонію

не унію отару чи табун не гетто

 

не штат не картель і не громаду не концесію

не синдикат не конгломерат не бригаду не конфесію

 

не еліту не штаб не комбінат

не конгрегацію не кооперацію не конкубінат

не плебс не трест не колегію

 

не асоціацію не вектор не царство не бестіарій

не консолідацію не сектор не господарство не колумбарій

 

не бомонд і не команду не жерців і

не богему не загін не мерців

 

не установу не анклав не підпілля не опозицію

не інституцію не конклав не довкілля не опцію

 

не братство не конгрес не комітет

не співдружність не зборище не спецпідрозділ

не колгосп не віче не бюро

 

не парнас не екіпаж не гільдію не клієнтуру

не пантеон не персонал не легіон не когорту

 

не автохтонів не третю хвилю не емігрантів

не тубільців не п'яту колону не іммігрантів

 

не рід не етнос не родину не клас

не расу не демос і не клан не народ

 

і навіть не духовну спільноту, а тільки займенник - одне з багатьох слів. І все ж, і все ж, і все ж, коли я вживаю слово "ми", то іноді уявляю собі цих дивовижних людей)" [8, с. 24].

(Даю подстрочный перевод, естественно, с неизбежной потерей ритма, рифм и части смысла - Т.Б.):

"(Когда я употребляю слово "мы", то по давней и задекларированной привычке всегда прошу подразумевать под ним не круг и тем паче не кодло, и даже

 

не генерацию не социум и не среду не прослойку

не популяцию не консорциум не группировку не структуру

 

не массу не секту не течение

не сообщество не ватагу не партию

не коллектив не формацию не фракцию

 

не общность не клуб не ложу не контингент

не стаю не орден касту или сборище

не толпу не орду организацию [фундацію] (аналога в русском нет, нечто вроде установления, учреждения, образования, основания: "фундатори", например, - это учредители, основатели - Т.Б.)

 

не систему не жителей/жильцов не союз

не множество население не объединение

не совокупность или [людність] ("людность", скопление людей или многолюдье? очень трудно дать эквивалент - Т.Б.) компанию

 

не тусовку не группу не симбиоз не альянс

не массовку не труппу не организм не мезальянс

 

не федерацию и не клир не [табір] (лагерь/табор? - Т.Б.)

не конфедерацию парафию не колонию

не унию стадо или табун не гетто

 

не штат не картель и не [ громаду] ("громада" - кроме того, что есть в русском и "громада" в смысле "громадина", - общество/группа/компания/община/мир/сход/сходка - какой из русских аналогов выбрать? - Т.Б.) не концессию

не синдикат не конгломерат не бригаду не конфессию

 

не элиту не штаб не комбинат

не конгрегацию не кооперацию не конкубинат

не плебс не трест не коллегию

 

не ассоциацию не вектор не царство не бестиарий

не консолидацию не сектор не хозяйство не колумбарий

 

не бомонд и не команду не жрецов и

не богему не отряд не мертвецов

 

не учреждение не анклав не подполье не оппозицию

не институцию не конклав не [довкілля] (окружающий мир/окружающую среду, окружение - Т.Б.) не опцию

 

не братство не конгресс не комитет

не содружество не [зборище] (раньше уже был вариант "збіговисько", что тоже переводится как "сборище" - Т.Б.) не спецподразделение

не колхоз не вече не бюро

 

не парнас не экипаж не гильдию не клиентуру

не пантеон не персонал не легион не когорту

 

не автохтонов не третью волну не эмигрантов

не туземцев не пятую колонну не иммигрантов

 

не род не этнос не семью не класс

не расу не демос и не клан не народ

 

и даже не духовную [спільноту] (смысл слова можно передать только через совокупность синонимов: общность/сообщество/единство; кстати, к этому же синонимическому ряду относится и слово "совокупность" - Т.Б.), а лишь местоимение - одно из многих слов. И всё же, и всё же, и всё же, когда я употребляю слово "мы", то иногда представляю себе этих [дивовижних] людей (диковинных/удивительных/страннных/чудных - Т.Б.)" [8, с. 24].

[Своеобразным подтверждением того, что избранные нами три периодических издания действительно способны выступать в качестве репрезентантов, является недавняя публикация в "Искусстве кино" (1998, № 10) - статья Н.Рязанцевой "Как карта ляжет...": "коренная, вечная и веская причина: спасаются от невыносимости жизни, от хамства и хаоса, от постылой обыденности. У каждого бегства за письменный стол отдельной неприкаянной, "невписавшейся" души то же происхождение, что у литературы и искусства вообще. Смешно звучит сейчас - "храм искусств", но убежище, "Ноев ковчег", монастырь, скит, оазис - все, что напоминает о бегстве и спасении..." (с. 53)].

Это часть процесса идентификации художника (творца, интеллигента-интеллектуала и т.п.) на ценностно-территориальной оси (качественно-количественная характеристика). Вполне очевидно, что зависимость обратная - чем выше на оси ценностей (лучше), тем меньшее количество (и наоборот, чем ниже, тем большее).

Уверенность творца в своей "качественности" зиждется на профессионализме, наличии "дела всей жизни" (модель - "кастовый, точнее, сословно-профессионально-корпоративный строй, как один из вариантов постиндустриального общественного устройства" [9, с. 21]. Актант "дело" в проанализированных нами конкретных дискурсах оказывается связан парадигматически и синтагматически с такими параллельными семантическими единицами:

 

дело

чужое - свое

официальное - неофициальное

санкционированное властью - по личной потребности

(конфуцианская - даосская модель)

общественно сориентированное - изолированное

приводящее к детерриториализации - к ретерриториализации

связанное с центром - не связанное

имеющее реальный - виртуальный характер

 

(см., например: "Мое поколение, учившееся в институтах в семидесятые годы, хотело только одного: чтобы нас оставили в покое и дали заняться своим делом" [5, с. 13] - или: "Здесь можно работать" [21, с. 25].

Все левые и все правые части оппозиций в смысловом отношении совпадают. Поэтому для подтверждения сказанного прибегнем исключительно к цитированию (иногда - сугубо ради стилистических красот - расширенному).

 

Официальное - неофициальное, чужое - свое, конфуцианская - даосская модели:

 

"Но официального "полпреда духовности", вроде Лихачева, из него [Л.Гумилева] не вышло..." [7, с. 5].

 

"То, что происходит с интеллигенцией на наших глазах, есть как раз переход от конфуцианской модели к даосской. В рамках конфуцианской модели мы имеем интеллектуала на службе обществу. В соответствии с этой моделью, интеллектуал сыт и прикормлен, состоит на содержании общества, в какой-то мере причастен к принятию ключевых решений, а в обмен на это служит этому обществу, так или иначе встроен в административно-бюрократический аппарат, или по крайней мере не ведет против него открытую войну. Родилась эта модель еще в Древнем Египте, а наиболее полную реализацию получила в средневековом Китае, с его знаменитой системой государственных экзаменов, когда чиновничий аппарат полностью совпадал с образованным (и не просто образованным, а классически образованным) классом. Очень близко подошел к этому идеалу Советский Союз; несколько по-иному он был реализован в США и Западной Европе, которые, как и большинство развитых стран, тоже находятся в рамках этой "конфуцианской" модели" [9, с. 18].

 

"Советская интеллигенция как набор социальных позиций и представлений возникла из попыток образованного слоя обеспечить себе нормальное существование в рамках тоталитарного государства" [4, с. 63-64].

 

"Видимо, в провинциальном городе "выживают" авторы, для которых литература является частным делом, одним из способов смотреть на мир" [21, с. 25].

 

"Жертвенное начало выветрилось. Интеллигенты полагают, что и так понесли слишком много жертв. "Я никому ничего не должен, был должен и уже расплатился", - как любил повторять еще в советское время один скорее профессионал, чем интеллигент [23, с. 71].

 

Оппозиция власть - мы (я):

 

"...Сегодняшняя интеллигенция наследственно уверена: власть - плохая. Из-за этого именно (не из-за чего-либо другого) в стране - все плохо. /.../ Универсальность приписываемого чему-либо зла (как и добра) - важный признак, конституирующий сегодняшнее интеллигентское самосознание. На одном полюсе зло=власть, на другом - добро="культура" (кавычки приходится применить потому, что это понятие давно превратилось в сгусток, не расчленяемый аналитическим ланцетом) и вечный ее репрезентант - российская интеллигенция. Она всегда и неизменно манифестирует добро и обличает зло" [23, с. 71].

 

Причем "манифестации добра" и "обличения зла" отличаются агрессией и демонстративностью. Описывая русские литературные чтения в Израиле, А.Гольдштейн характеризует основных персонажей. Так вот, Александр Бренер "не раз говорил /.../ о своей ненависти к государству: нужен ситуационный Интернационал, направленный против давления организаций, использующий методы перформансной практики" [2, с. 28]. Там же находим: "На вечере Бренер читал стихи, сопровождая декламацию ударами по жестяному горшку, и сумел достичь истерической взвинченности, заворожив публику вопленным эгоцентризмом отказа. Ближе к финалу проклятий расколошматил стеклянную столешницу и опрокинул посуду, что произвело впечатление двойственное: осколки брызнули весело, сильно, а жест был деланным и нарочитым, как экспромт после множества репетиций; шаманы так не работают. "Пафос его нам понятен, но стекла бить надо у богатеев", - отметил Глеб Морев" [как тут не вспомнить описанного Гоголем пылкого уездного учителя: "Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?" - цитирую по памяти - Т.Б.].

 

Такая же демонстративность и зависимость от зрителя свойственна запоздалым самарским "скотофутуристам" и "трупофутуристам", сочувственно описанным самарянином [самаритянином? - как называется житель Самары? - Т.Б.] А.Улановым. [Пассаж о названии жителей Самары прошу воспринимать исключительно как игру смыслов, потому что по части "благозвучия-благопристойности" жители города Сумы и вовсе "сумчане", а украинский аналог названия в последнее время так вообще представлен какими-то экзистенциальными "сум'янами" - Т.Б. - А "сум" в переводе на русский - "грусть", "тоска", "печаль" ]. Георгий Квантришвили, братья Алексей и Василий Степановы, "выйдя к публике с ведром на голове и разрисованным лицом, с намеренно забросанной огрызками и рваной бумагой сцены" читали свои стихи:

 

Ребра недель трещат, будто бы тонкостенные ящики

упали с грузовика, на левом запястье опухает ушиб

циферблата...

(Г. Квантришвили)

 

Педерасты у окон РОСТА толпятся.

Им очень хочется есть... Это - Феликсиада - 6...

[это цифра шесть, дорогие читатели, а не то, что вы подумали, подталкиваемые общим контекстом и лексикой стихотворения - Т.Б.]

(А. Степанов)

 

И вся эта энергия ушла в песок. Может быть, дело в том, что провокации скотофутуристов были рассчитаны на публику, нуждались в ее внимании и хотя бы каком-то шуме успеха. /.../ Были попытки эпатировать Союз писателей или университетских профессоров, но постепенно все хулиганства сошли на нет. Видимо, из-за того же противоречия - необходимости эстрады и невостребованности ею - прекратил писать и последователь Ордена куртуазных маньеристов Виталий Владимиров" [21, с. 23-24].

 

В рамках даосской модели более актуальным становится нормальное поведение (раз власть творцами не интересуется вовсе, к чему ее эпатировать?) - уж чего-чего, а всех этих ведер, желтых кофт и прочих атрибутов протеста на своем веку власть всласть навидалась. Тем более не испугаешь ее трупами (это дело для власти будничное). Так, например, задаваясь вопросом, "возможен ли Платонов в Америке?", Б.Парамонов отвечает: "Конечно; но из него сделают Гладкова, или, скорее всего, он вообще не доберется до литературы, а будет излагать свои фантазии на сеансах групповой терапии или на телешоу какой-нибудь Опры. Гениев здесь убивают в колыбели, но в мягкой манере, без кровопролития. Человека не доводят до отчаяния, с которого начинается гениальность. /.../ Простаки, вроде Эриха Фромма, полагали, что вэлфэр - бесплатные выдачи - нужен ищущим себя художникам; то, что художества начинаются с голодухи, им в голову не приходило. И все гении похожи друг на друга, они, страшно сказать, одинаковы, стандартны, шаблонны; а разнствуют, являют конкретное богатство бытия, форм и красок - обыватели" [15, с. 14].

 

Оппозиция общественно сориентированное - изолированное:

 

"Вряд ли здесь будут уместны обвинения в манихействе и эскапизме. Речь идет не о спасении немногих избранных, а о нормальной культурной дифференциации. /.../ Раньше "культура верхов", чтобы оставаться жизнеспособной, должна была так или иначе укореняться в "культуре низов". Причина проста: это была культура весьма немногочисленной группы лиц, живших к тому же в довольно однообразных условиях".

 

"... интеллектуал в современном социуме должен иметь два лица. Одно из них обращено наружу, к социуму и господствующей в нем культуре. Другое - обращено к суверенному сообществу интеллектуалов, в рамках которого культивируется особое, автономное по отношению к социуму и его канонам духовное пространство, со своими собственными правилами, канонами, видами духовного авторитета" [9, с. 20].

Автор этой же статьи использует термины Ж.Делеза и Ф.Гваттари "детерриториализация" (устранение всевозможных границ, различий, норм и табу) и "ретерриториализация" (новое, хотя и несколько искусственное, возвращение дифференциации):

"Различие вновь попадает в центр внимания, некогда единое и унифицированное массовое общество покрывается трещинами невесть откуда взявшихся этно- и социокультурных границ. Ничего странного, если эта новая дифференциация из сферы культуры опустится на уровень социального и вернет нам касты, варны, сословия, - как уже вернула этнос и нацию" [9, с. 21].

 

Оппозиция связанное с центром - не связанное:

 

"Отличия Самары от других городов, разумеется, существуют, но всякий отличит Самару от Петербурга, а для различения Самары и, допустим, Перми необходим хороший микроскоп". "Бывая 5-6 раз в году в Москве и Петербурге и 1-2 раза в году - за границей бывшего СССР, я не чувствую себя уж очень оторванным от происходящего". "Разумеется, количество интересующихся литературой на душу населения в Самаре значительно ниже московско-питерского, но, во-первых, так и должно быть, а во-вторых, интересные люди живут и в Иванове, и в Ростове-на-Дону" [21, с. 22-25].

 

"К Государству Израиль не имею ни малейших претензий, о его русском обществе и подавно смешно говорить, мы и даром ему, по большим церковным праздникам, неинтересны, но Россия, будь она всамделишно культурно-имперской страной, могла бы полюбопытствовать, что творится по краям ее языка, - без этой невидимой, но прихотливой подчас бахромы все ее скатерти-покрывала неполны..." [2, с. 33].

 

И, наконец, реальное (актуализированное) - виртуальное:

 

"Субкультура ця /.../ перетворила топографічну дійсність Станіслава у дійсність вербальну, текстову, прозову. Тобто, якщо повернутися до початку нашої розмови, є всі підстави твердити, що шляхом імітації, гри, фальшерства нашому неозначеному невловимому "МИ" вдалося сформувати, розмітити і відмежувати власну автентично-автохтонну територію в глобальному ще-ненаписаному міфі тут-буття. Весь комплекс нереалізованих в латентний період соматичних і психічних потягів для нашого неозначеного і невловимого "МИ" трансформувався згідно з правилом реактивних утворень у своєрідний сомнамбулічний ландшафт /.../. Виняткова нестабільність і швидкоплинність подібних форм була і є гарантом їх невловимості, віртуальності, актуальної відсутності" [8, с. 29].

"Субкультура эта /.../ превратила топографическую действительность Станислава в действительность вербальную, текстуальную, прозаическую. То есть, если вернуться к началу нашего разговора, имеются все основания утверждать, что путём имитации, игры, [фальшерства] (очевидно, фальсификаторства, буквально "фальшевания" - по аналогии "акторство" -"актёрствование"? - Т.Б.) нашему неопределенному неуловимому "МЫ" удалось сформировать, разметить и отмежевать собственную аутентично-автохтонную территорию в глобальном еще-ненаписанном мифе здесь-бытия. Весь комплекс нереализованных в латентный период соматических и психических желаний для нашего неопределенного и неуловимого "МЫ" трансформировался в соответствии с правилом реактивных образований в своеобразный сомнамбулический ландшафт /.../. Исключительная нестабильность и быстротечность подобных форм была и есть гарантом их неуловимости, виртуальности, актуального отсутствия" [8, с. 29].

 

"... видится время нелицемерной общественности, не стыдящейся отчетливого ангажемента. Время нежданного воскрешения - пока что лишь в воображении, но, значит, в сфере возможного - еще одного синтетического художественного идеала. /.../ Ведь искусство /.../ существует не одного лишь толерантного взаимопонимания ради, но и во имя не вовсе изведанных обрядовых междудействий..." [2, с. 27].

 

"... творить из бедного, недовоплощенного своего существованья и быта прекрасные библейские или античные образы, в том числе даже эстрадного или подиумно-орхестрового толка". "Никто не убедит меня в том, что от литературной эмиграции в конечном счете остается нечто большее, нежели предания и загробные легенды о хожениях, муках, мистериях, сварах и беспрекословном повиновении /.../ духу Послания [2, с. 33].

 

"Ведь сам по себе эмигрантский текст /.../, в отличие от материкового, не утвержден в исторически цельном, непрерывном, слитном с господствующим языком модусе жизни, а потому отчаянно нуждается в дополнительных, мифологических и обрядовых опорах и скрепах.

Миф, этот гарант устойчивости и противовес всяческому расползанию, нельзя просто измыслить. Он не приходит из пустоты. Ему предшествует ритуал, структурно организованное поведение, где безусловность коллективного порядка решительно преобладает над порядком психологическим... /.../ ... чтобы создать полноценный миф и бросить вызов энтропии эмигрантской словесности, быта и языкового существования, необходимо заручиться невымышленностью совместного дела - коммунального, группового [2, с. 34].

 

"... координаты воображаемого культурного пространства, в которых любой пишущий - уже самим актом письма, даже не говорю о смысле написанного! - соотносит себя со значимыми для него точками и фигурами, небом общих звезд, к которым он мысленно адресуется" [4, с. 61].

 

"Сегодня такому независимому от социума культурному сообществу выжить не в пример легче, чем раньше. Удобной средой для него может стать, например, Интернет, - среда, где господствует именно культурная дифференциация, где социальное отходит на второй план, где ничего не значат социальный статус, географические расстояния и государственные границы [9, с. 20].

 

Легко заметить, что элемент "виртуальное" по всем семантическим показателям может быть отнесен к верхней точке ценностной оси, а элемент "реальное (актуализированное)" - к нижней. На эту же (верхнюю) точку претендует и Центр, наиболее активное ядро которого обычно составляют выходцы из провинции, сориентированные на горизонтальную ось координат (своеобразная проекция ценностной оси, горизонтализация вертикали). Истинное же место на этой оси приверженцев территориальных измерений определяется их географическими притязаниями: чем на большую территорию они посягают (чем "международнее", например, журнал), тем ниже опускаются по вертикали.

Это же обстоятельство заставляет жителей обширнейшей территории, подпадающей под категорию "провинция", изживая комплекс неполноценности, противопоставлять горизонтальную и вертикальную оси (примеры "самооправдания" провинции: [журнал] "старается быть не самарским, а - выходящим в Самаре", "... совершенно петербургская [в Самаре] котельная, где /.../ на столе мог лежать открытый Кант" [21, с. 22-25].

Взаимопроекцию двух осей (горизонтальной и вертикальной), инверсированное "мерцание смыслов" можно продемонстрировать на примере анекдота об одном провинциальном жителе, который интересовался на вокзале у транзитного пассажира, где тот шил себе костюм. Услышав, что в Париже, спросил, далеко ли отстоит Париж от места разговора. А узнав, что расстояние - больше тысячи километров, удивленно воскликнул: "Ты смотри, такая глушь, а как шьют!".

Однако в изменившейся ситуации (со сменой модели на даосскую) необходимость сопоставления/противопоставления двух осей начинает отпадать, ибо "все смешалось в доме Облонских":

[Александр Бренер] "посетил крышу [где происходили литературные чтения в Израиле] "проездом из Вены, куда попал по мимолетной кураторской визе после нападения на Малевича и побывки в амстердамской тюрьме". "... плебейских сословий Израиля/.../, [их] твердое знание того, как надо решить палестинский вопрос, счета за переговоры с Баку и Днепропетровском /.../. "Александра Петрова говорит, что тело ее присутствует в Палестине, а душа где-то свободно блуждает. /.../ В настоящее время, когда я пишу эти слова, тело ее отправилось вслед за душой, скитаясь меж Ригой, Москвой, Петербургом... /.../ Стихи тоже блуждающие, кочевые. В последних вещах начало израильское, иерусалимское, которого прежде в строках ее не было, устремилось вдогонку за русскими духовными песнями, а те, в свою очередь, изящно цепляются за некую англизированную международность, опять-таки остраненного, колониального свойства...". Бренеру, как он сам считает, "по прямому королевскому праву назначено господство над людьми и событиями./.../, дабы разгерметизировать все утаенное. /.../ На вечере [в Израиле] Бренер читал стихи [сопровождая декламацию уже известными нам действиями - Т.Б.]. /.../ Через неделю Бренер снова уехал в Европу..." [2, с. 26-34].

"Разновекторность" осей не всегда осознается критиками-"топографами", иначе они не ограничивались бы только географическими показателями: "Давайте задумаемся, что такое провинциальность? В сущности, это всего лишь ослабленность коммуникаций. /.../ Может быть, в далеких Сумах кому-то и нужен просветительский журнал такого рода, как "Зеленая лампа"..." [13, с. 60-62]. Опуская ("нагибая") вертикаль к горизонту, "центр" одновременно "разгибает" свою "горизонталь", превращая ее в вертикаль. Но зато эти критики четко различают, где родное, а где чужое пространство, подобно тому, как Баба Яга, войдя в избу, с порога кричит: "Фу-фу-фу, человечьим духом пахнет!". В сущности, главная (артикулируемая ими) претензия центра к провинции - что ее пространство иное ("параллельное"): "Но главное - все они пребывают в каких-то параллельных пространствах, в каком-то искаженном мире [семиотический аналог - возможном - Т.Б.], для которого, по словам Р.Шекли, не существует никаких правил, в том числе и этого правила не существует" [там же].

Контраст между реальным (актуальным) и виртуальным (возможным) миром наиболее ярко представлен в оппозиции "ТТ" - "ДД" [чтобы заинтриговать читателя, авторские аббревиатуры оставим пока без расшифровки, скажем только, что нашли их в двух публикациях первого номера "Неприкосновенного запаса" - Т.Б.]. "Манифест комитета ТТ" гласит: "Мы должны воспользоваться нумерологическими особенностями сознания, чтобы еще раз попытаться интегрировать Россию в общемировой контекст. 2000 год - это уникальная возможность трезво оценить пройденный человечеством путь и сформировать образ будущего. /.../ Под видом новогоднего карнавала следует установить связь между отрядами, что уже захватили плацдармы в будущем. Посланники нового тысячелетия распознаются не столько по возрасту, сколько по... /.../". Из этого текста нам становится понятным, что ТТ может быть расшифровано как "Третье Тысячелетие". В конце манифеста перечислены конкретные, так сказать, "физически существующие" лица, причем с определенной репутацией, не всегда безупречной. Именно это дало основания автору другой статьи ("Юбилей Иисуса Христа, или Комитет ДД") безжалостно сорвать флёр "виртуальности" с истинных намерений "топографических" "комитетчиков". Невозможно отказать себе и читателю в удовольствии насладиться большой (и стилистически безупречной) цитатой из этой статьи: "Но те, кто говорят от имени комитета ТТ /.../, предпочитают заполнять смысловые пустоты воплем "Бациллы!" и потому то обещают стать "комитетом по спасению" от депрессий и суицидов /.../, а то и вовсе угрожают "навязать учащенный пульс". /.../ ... тот, кто созывает под свои знамена влиятельных и заметных людей и объявляет о намерении взяться за важную общественную инициативу, должен, как минимум, объяснить, чего он хочет добиться. Впрочем, это-то как раз понятно и без всяких объяснений.

Отец моего друга - бывший комсомольский функционер - как-то рассказывал мне об одном из съездов комсомола хрущевских времен, на котором ему довелось присутствовать. Выступал делегат, кажется, из Челябинска, говоривший в подражание тогдашнему вождю темпераментно и напористо. "И мы обращаемся к президенту США Эйзенхауэру, - пророкотал он с трибуны. - Давайте деньги!" Задремавший было зал зашевелился и зашушукался. Всех заинтересовало, каких собственно денег требует от президента США посланец молодежи Южного Урала. Да и сам выступавший, поняв, что сморозил что-то не то, стал лихорадочно вникать в знаки препинания. "Мы обращаемся к президенту США Эйзенхауэру, - повторил он тихо и несколько смущенно, - давайте деньги, которые расходуются на гонку вооружений, потратим на строительство моста через Берингов пролив". По рядам пронесся вздох разочарования, присутствовавшие снова потеряли всякий интерес к выступлению.

/.../

Главное в магической аббревиатуре ДД - Давайте Деньги. В социалистической экономике существовало характерное выражение "освоить выделенные средства". Как и зачем их осваивают, было делом, в сущности, второстепенным, следовало только потратить все, что дали, без остатка. Комитет ТТ или ДД выражает готовность и, несомненно, способен освоить любые средства.

Но зато мы хорошо оттянемся на юбилее Иисуса. А еще раньше нас ждут у старины Пушкина. То-то будет случаев повеселиться" [6, с. 76].

 

Думается, в свете вышесказанного не покажется неоправданной попытка обозначить правую часть оппозиций, связанных с актантом "дело", при помощи аббревиатуры ТТ (как совокупность "виртуальных" интенций), а левую - при помощи аббревиатуры ДД. Увы (к счастью?), сегодня дело обстоит именно так.

 

Теперь можно сделать некоторые выводы. Предложенная модель конуса - вариант модели "древа мирового": вверху виртуальное (небесное, духовное, возвышенное), внизу - реальное (земля/ад). Виртуальное пространство представлено преимущественно интенсионалами возможных миров, не соотносимыми с экстенсионалами в актуальном. Реальное пространство заполняют в основном интенсионалы актуального мира, соотносимые с экстенсионалами. Применительно к интенсионалам возможных миров больше "работает" ценностный аспект, к интенсионалам-экстенсионалам актуального мира более применим топографо-ценностный (ценностная ось выступает в виде проекции). Основной принцип ценностной оси - "чем меньше, тем выше". Он осуществляется за счет малого количества (стремящееся к нулю "мы" одного из авторов "Плеромы" Ю.Издрыка), причем однородного ("все гении похожи друг на друга, они /.../ одинаковы, стандартны, шаблонны" [Б.Парамонов]) интенсионалов/экстенсионалов возможного мира. Основной принцип топографо-ценностной парадоксальнее - "чем больше экстенсионалов/интенсионалов, тем ниже, но лучше (выше)". Однако парадокс на самом деле мнимый. Все зависит от того, какое определение поставить на первое место. Принцип "чем больше, тем лучше" актуален для топографо-ценностной оси ("Задание демократии как культуры оказывается чисто количественным - физическое приращение, возрастание бытия, "восстание масс" [Б.Парамонов]). Принцип "чем больше, тем ниже" - для ценностно-топографической (вспомним его же: "разнствуют обыватели"). Таким образом, результат самоидентификации художника, живущего в провинции, зависит от того, какую из осей он выберет.

Список источников:

1. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. - М.: Новое литературное обозрение, 1996. - 352 с.

2. Гольдштейн А. Бесполезное общее дело // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 26-34.

3. Греймас А.Ж., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь. - В кн.: Семиотика. - М.: Радуга, 1983. - 636 с.

4. Дубин Б. Самопал // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 60-64.

5. Зорин А. Неоконченные разговоры // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 12-13.

6. Зорин А. Юбилей Иисуса Христа, или Комитет ДД // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 74-76.

7. Иванов С. Лев Гумилев как феномен пассионарности // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 4-10.

8. Іздрик. Станіслав: туга за несправжнім // Плерома. - 1996. - № 1-2. - С. 24-33.

9. Корнев С. Выживание интеллектуала в эпоху массовой культуры // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 18-21.

10. Культурология. ХХ век. Словарь. - С.-Пб.: Университетская книга, - 1997. - 640 с.

11. Курицын В. Калейдоскоп вещей и слов, собранных в последних числах мая // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 64-66.

12. Левинсон А. О плохом отношении интеллигенции к телерекламе // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 36-38.

13. Мамаев С. В поисках радуги (Русские литературные журналы Украины) // Art line. - 1997. - № 9. - С. 60-63.

14. Манифест комитета ТТ // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 74-76.

15. Парамонов Б.М. Конец стиля. - М.: Изд-во "Аграф", изд-во "Алетейя", 1997. - 464 с.

16. Парти Б.Х. Грамматика Монтегю, мысленные представления и реальность. - В кн.: Семиотика. - М.: Радуга, 1983. - 636 с.

17. Прохорова И. Вместо предисловия // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 2.

18. Прохорова И. Воспитание чувств (летние размышления о легендарных событиях недавнего прошлого) // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 15-16.

19. Слезкин Ю. Past Perfect Continuous // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 13-15.

20. Степанов Ю.С. В мире семиотики. - В кн.: Семиотика. - М.: Радуга, 1983. - 636 с.

21. Уланов А. Литератор в Самаре (материал для социолога) // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 22-25.

22. Успенский Вл.А. Требуется секундант // Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 72-73.

23. Чудакова М. Российское общество в воротах ХХІ века. Статья первая //Неприкосновенный запас. - 1998. - № 1. - С. 67-71.

 * Понятие "вторичная моделирующая система" (Ю.М.Лотман) у советских авторов в общем соответствует дискурсу - понятию, выработанному на французской почве, которое следует истолковывать как процесс, предполагающий систему.

Согласно трактовке французских авторов (Греймас, Курте), "производство того или иного дискурса выступает как последовательно осуществляемый выбор возможностей, прокладывающий себе путь сквозь сетку ограничений" [3, с. 493]. (Дискурс в целом определяется соединением семиотико-нарративных и дискурсивных структур). Форма готового дискурса "зависит от двух типов отбора, происходящего при этом. Если рассматривать семиотико-нарративные структуры как инвентарь форм, которые могут быть высказаны [подчеркнуто мной - Т.Б.], то акт высказывания имеет целью отобрать те из них, в которых он нуждается, чтобы "стать тем или иным дискурсом" [там же]. А.Ж.Греймас и Ж.Курте считают, что "можно видеть в глубинных нарративных структурах некую инстанцию, способную объяснить возникновение и развитие любого значения (и не только словесного), способную также порождать форму не только нарративного исполнения" /.../, но также организовывать различные формы дискурсивной компетенции" [там же, с. 504]. Эти семиотические структуры (более точно - семиотико-нарративные) являются источником основных означивающих форм. Семиотические структуры, называемые нарративными, управляют дискурсивными структурами. Таким образом, нарративность рассматривается этими авторами как организующий принцип любого дискурса: "Поскольку всякую семиотику можно трактовать либо как систему, либо как процесс, нарративные структуры определяются как конституирующие глубинный уровень семиотического процесса" [там же, с. 505].

Нарративные программы (НП) являются простыми синтаксическими единицами ("Программа нарративная - это элементарная синтагма нарративного (повествовательного) синтаксиса на поверхностном уровне, которая образована высказыванием делания, управляющим высказыванием состояния" [3, с. 515-516]). Участвующие в их образовании синтаксические актанты (субъекты действия или состояния, объекты) - это любые субъекты или объекты. Поэтому любой нарративный сегмент, выделяемый внутри дискурса-высказывания, является естественно членимым на НП.

В свою очередь, нарративная перспектива (перспектива нарративная, ПН) - "гипотаксическая последовательность простых или сложных нарративных программ /.../, иными словами - логическая цепь, в которой каждая НП предопределяется другой НП, т. е. предопределяющей НП" [там же, с. 510-518]. ("Гипотаксис" - „синтаксическое подчинение", например: отношение придаточного предложения к главному. - Прим. ред. книги [3, с. 510-513]).

Как только синтаксические субъекты оказываются вписанными в нарративную перспективу, появляется возможность их определить - для каждой из соединенных НП - при помощи той позиции, которую они занимают (или которую занимает НП, частью которой они являются) в ПН, опираясь на особенности наделенных значимостью объектов, с которыми они вступают в соединение. В первом приближении можно назвать это двойное определение синтаксического актанта актантной ролью [там же].

"ПН заключает в себе, следовательно, столько актантных ролей, сколько НП ее образуют: поэтому совокупность актантных ролей той или иной ПН может быть названа актантом или - чтобы отличить его от синтаксических актантов НП - актантом функциональным (или синтагматическим). При таком определении актант не является понятием, фиксированным раз и навсегда, но некоторой потенциальной возможностью (виртуальным явлением), покрывающей ПН в целом" [там же].

От выбора базовой НП зависит актуализированная форма ПН в целом (то есть та, которая будет переведена в дискурс). Таким образом, ПН трансформируется посредством введения некоторых процедур усложнения (которые можно сформулировать в виде правил) в операциональное программирование [3, с. 517].

Актант понимается как предмет или существо, совершающие акт (действие) или подвергающиеся действию. "Согласно Л.Теньеру, у которого заимствован этот термин, "актанты - это существа или предметы, участвующие в процессе в любом виде и в любой роли, пусть даже в качестве простых фигурантов или самым пассивным образом" [цит. по: 3, с. 483]. С этой точки зрения А. будет означать определенный тип формальной синтаксической единицы, еще не получившей семантическую и/или идеологическую нагрузку" [3, с. 483].

В литературоведческой семиотике термину "актант" соответствуют термины "персонаж" и "действующее лицо", причем важно помнить о том, что действующее лицо определяется еще и как "фигура", т. е. пустое пространство, куда "вкладываются как формы синтаксические, так и семантические" [3, с. 383-384].

Чтобы уяснить процедуру заполнения "пустого пространства" "действующего лица" (актанта), следует рассмотреть оставшиеся семиотические понятия - "интенсионал - экстенсионал" (в другой семиологической школе функционирует еще понятие "симулякр") и "возможные миры". Поскольку актант представляет собой функцию, т.е. конечный результат каких-либо отношений, смысл его следует искать в точке пересечения этих отношений.

"Под интенсионалом вообще понимается совокупность семантических признаков, а под экстенсионалом - совокупность предметов внешнего мира, которые - если говорить не об их существовании, а об их определении - определяются этой совокупностью признаков. (Иногда говорят, что интенсионал - это содержание, а экстенсионал-это объем понятия, но это определение более абстрактное, не такое наглядное)" [20, с. 20-21].

"Интенсионал есть функция (производное) от возможных миров к объектам соответствующего типа, выбирающая экстенсионал лексической единицы в каждом возможном мире" [16, с. 290]. (Возможный мир в семиотике - "мир, состоящий из предметов, индивидов, сущностей, соответствующих интенсионалам какого-либо языка. /.../ Возможный мир строится по законам логики, он внутренне целесообразен и логичен, но его интенсионалы не завершены экстенсионалами, для них в определенном /.../ смысле нет необходимости находить существующие "вещи" в актуальном мире" [20, с. 22-23]). С каким из этих понятий соотносится понятие симулякра, вполне явствует из его определения: (от франц. - стереотип, псевдовещь, пустая форма) - "образ отсутствующей действительности, правдоподобное подобие, лишенное подлинника, поверхностный, гиперреалистический объект, за которым не стоит какая-либо реальность. Это пустая форма, самореференциальный знак, артефакт, основанный лишь на собственной реальности" [10, с. 423]. Однако оперировать термином "симулякр" в избранной для данного исследовании системе теоретических координат (обусловленных принадлежностью к определенной семиологической школе) не представляется возможным - главным образом по причине некорректности исходной позиции в определении понятия. Основные "точки несогласия" с подобной "синонимизацией" симулякра таковы: 1) недопустимость использования оценочного компонента в научном определении; 2) специфика функционирования категорий "истинное-ложное" (в данном случае представленных выражением "правдоподобное подобие") в семиотической теории. Ни для синтактики, ни для семантики, ни даже для прагматики понятие "существования" (досемиотический аналог указанных категорий) не является "расчленяемым" на противоположные пары: "пропозициональная функция, составляющая основу предложения-высказывания, сама по себе не является ни "истиной", ни "ложью", стоит над тем и другим", а основания "так понимаемой прагматики заключены в более общем свойстве языка, пронизывающем все его стороны, - в его "субъективности" [20, с. 25-36]. Поясним это на примере семиотического определения литературного дискурса: "дискурс, в котором предложения-высказывания и вообще выражения интенсионально истинны, но не обязательно экстенсионально истинны (экстенсионально неопределенны). Это дискурс, интенсионалы которого не обязательно имеют экстенсионалы в актуальном мире и который, следовательно, описывает один из возможных миров" [20, с. 23]. Выражаясь еще более "нормальным" языком, "образы искусства ведут особое существование: они не суть ни простая наличная действительность, ни создание чистой и отрешенной мечты. Им принадлежит как бы срединное бытие - между непосредственно осязаемой реальностью и между видением чистой идеальности....Будучи воспроизведением не случайных черт наличной действительности, но черт существенных, образы искусства в этом смысле не только представляют нечто срединное между наличным бытием и бытием, постигаемым мыслью, но даже обладают - как запечатление существенного - как бы высшей реальностью" [Асмус В.Ф. Круг идей Лермонтова (1941). - Избр. философские труды, т.1. М., 1969, с. 35; цит. по: 20, с. 25].

Лексическая семантика "связана с особой интенсиональной моделью, приписывающей тот или иной интенсионал каждой базовой лексической единице" [там же]. "Интенсионалы сами по себе, как функции от возможных миров к объектам различного вида, являются абстрактными объектами, могущими существовать независимо от людей, подобно числам; но то, чем определяется, что некоторый интенсионал является именно интенсионалом какой-то лексической единицы в каком-то естественном языке, - это должно зависеть от явлений и фактов, связанных с данным естественным языком, и, следовательно, должно зависеть от свойств людей -носителей этого языка [16, с. 296].

Как утверждает Б.Парти, для человека, обучающегося языку, существует два способа узнать что-либо об интенсионалах слов этого языка: переходить от этого языка к другому и переходить от этого языка к миру. Переход от языка к языку совершается так, что некоторые предложения принимаются как истинные, для этой цели особенно подходят предложения, которые в данной языковой общности рассматриваются как недоступные опровержению данными опыта (это своеобразные способы кодирования общепринятых мнений об отношениях между интенсионалами различных миров). Но даже самое большое количество таких межъязыковых соответствий не помогает связать внеязыковое содержание с интенсионалами, потому что должно быть еще и некоторое соотнесение языка и мира (в этом и состоит роль лексической семантики) [16, с. 298].

Эта цель достигается благодаря существованию гармонии врожденных механизмов перцептивного восприятия и индуктивных способностей живых существ (человек - природа; человек - человек). Именно это "позволяет нам если не "схватить мыслью" интенсионалы, то все же связать с ними известное знание, достаточное для того, чтобы вступать в коммуникацию друг с другом и использовать предложения, условия истинности которых не установимы на основе нашего собственного внутреннего психического состояния"[16, с. 298-300].

На наш взгляд, понятию семиотико-нарративных структур (в истолковании французских авторов) у исследователя другой школы Б.М.Гаспарова соответствует содержащийся в памяти каждого носителя языка "гигантский запас коммуникативно заряженных частиц языковой ткани разного объема, фактуры, разной степени отчетливости и законченности: отдельные словоформы /.../, готовые словесные группы /.../; синтактико-интонационные фигуры /.../; целые готовые реплики-высказывания /.../; различные риторические "жесты", за которыми проглядывают более крупные речевые блоки и даже целые тексты, ассоциируемые с такими "жестами"; наконец, отдельные куски текстов и речений, устных и письменных, прозаических и поэтических, относящихся к различным сферам и жанрам языкового существования, которые говорящий помнит с разной степенью отчетливости - будь то точное знание наизусть, или приблизительное, размываемое лакунами воспоминание, или смутный, едва просвечивающий в памяти образ" [1, с. 104-105]. А понятие функции можно соотнести с наблюдением Б.Гаспарова о том, что в каждой отдельной языковой частице, присутствующей в памяти говорящего, "проглядывают очертания всей потенциальной коммуникации, частью которой эта частица может являться: целый спектр возможных тем, тон общения или повествования, жанровый модус, социальные и психологические портреты потенциальных участников, различные сопутствующие обстоятельства [там же]. "То, что мы не производим на пустом месте нужный нам результат, а скорее "отыскиваем" его в данной нам среде, только на первый взгляд делает нашу роль более пассивной; в действительности именно такой способ обеспечивает открытость и неповторимость нашей языковой деятельности" [1, с. 11-112].

Тамара Борисова