КАРНАВАЛЬНЫЙ МИР

Система уроков по "Гаргантюа и Пантагрюэлю"

"Гаргантюа и Пантагрюэль" - произведение своеобразное, поэтому необходимо создать на уроках соответствующий культурологический фон для его чтения и анализа. Таким фоном-кодом для понимания текстового пространства является народная культура средневековья и Ренессанса.

ПЕРВЫЙ УРОК целесообразно провести лекционно: "Карнавальная культура" (по книге М.Бахтина "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса").

Средневековью присуще мировосприятие сквозь призму игры: именно жизнь разыгрывает иную форму своего существования - карнавал, не ограниченный сферой искусства, а имеющий вселенский масштаб.

Карнавал - это праздничная жизнь, которая становится такой лишь когда к обычному - повседневному труду и отдыху - присоединяется сверхобыденное: из области духа. Именно сакрализация обыденности обусловливает особое карнавальное мироощущение. В отличие от официального праздника карнавал манифестирует временное освобождение от существующего порядка, упразднение всех привилегий, норм, правил. Упразднение во время карнавала всех иерархических зависимостей приводит к тому, что человек словно перерождается для новых, "космизированных" отношений.

1. Рождается новый тип отношений между людьми: карнавально-площадной (напр., похлопывание по животу, использование фамильярно-бытового языка, даже непристойностей; брани). Все это было сакрализовано; ныне исходное сакральное содержание утрачено.

2. Карнавальной культуре присуща логика "вывернутости наизнанку", логика "наоборот", логика беспрерывных смещений верха и низа (профанация, снижение). Это преобладание материально-телесного начала жизни: образов самого тела, еды, питья, пола. Эти образы к тому же преувеличенно-гиперболизированны.

Так возникает особый тип мировоззрения: гротескный реализм. Материально-телесное начало в гротескном реализме принимает всенародные, праздничные и утопические формы. Тело и телесная жизнь получают здесь космический размах, это вовсе не тело и не физиология в узком и точном современном смысле. Доминирует во всех этих образах материально-телесной жизни плодородие, рост, бьющий через край избыток.

Среди особенностей гротескного реализма - снижение: переведение любой высокой церемонии и обрядовости в материально-телесный план. "Верх" и "низ" имеют здесь определенное топографическое значение: верх - это небо, низ - земля. Земля поглощает (могила, чрево), а также рождает и возрождает (материнское лоно).

В собственно телесном аспекте, который нигде четко не отделяется от космического, верх - это лицо (голова), низ - живот, зад, половые органы. Такое топографическое значение верха и низа является характерным для гротескного реализма. Таким образом, "переворачивание" телесной могилы вверх - "новое рождение" - приводит к установлению особого принципа - амбивалентности (соединение в одном противоположных начал).

В Эрмитаже есть странные фигурки смеющихся беременных старушек. В древних образах воплощено понятие циклического амбивалентного времени природной и биологической жизни: зачатие, беременность, роды, телесный рост, старость, разложение тела и т.д. Гротескный образ объединяет два тела в одном: одно - родившееся и отмирающее, второе - зачинаемое, вынашиваемое, рождаемое. Конечно, с точки зрения современной эстетики, такое тело - это нечто бесформенное, уродливое, чудовищно-смешное.

Гротескный смех - праздничный, ведь он - карнавальный, всеобщий, универсальный, амбивалентный.

Чтобы лучше понять гротеск Ренессанса, сравним:

Романтический гротеск	Ренессансный гротеск
Отношение к страшному
Мир романтического гротеска - страшный и отчужденный от человека. В обычном и нестрашном одновременно внезапно открывается страшное (чужое - в своем)	Страшное - только в форме смешных страшилищ
Образы романтического гротеска выражают страх перед миром и передают этот страх читателям	Образы совершенно нестрашные
Мотив бессмыслицы
Темный, трагический оттенок индивидуального отчуждения	Праздничная бессмыслица, веселая пародия на официальный ум, одностороннюю серьезность официального смысла
Мотив маски
Маска что-то прикрывает, скрывает, обманывает	Маска соединена с радостью изменений и перевоплощений. Карикатура, гримаса, кривлянье - соответствия ренессансной маски
Образ черта
Черту присущ характер чего-то страшного, меланхолического, трагического	Черт - веселый амбивалентный носитель неофициальных точек зрения, святости навыворот, представитель материального, телесного низа
Тип гротеска
Ночной гротеск	Светлый, весенний, утренний гротеск

Охарактеризовав культурологический фон текста, можно перейти и к его анализу.

ВТОРОЙ И ТРЕТИЙ УРОКИ - об отражении карнавальной культуры средневековья и Ренесанса в произведении (Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль / Пер. Н.Любимова, илл. Г.Доре. М. , 1981).

1. Смешно или страшно?

У Рабле - смешные чудовища.

Их исполинские размеры и многочисленность "составляющих" подчеркивает прием "абсурдного подтверждения цифрой":

"...На камзол пошло тысяча восемьсот локтей ярко-синего бархата", "кошелек его был сделан из слоновой мошонки", "на его плащ пошло девять тысяч пятьсот девяносто девять и две трети локтей синего бархата", "на шее он носил золотую цепь весом в двадцать пять тысяч шестьдесят три золотые марки".

Смешат также и странные истории происхождения того или того явления, топонима: "С этими словами он, посмеиваясь, отстегнул свой несравненный гульфик, извлек оттуда нечто и столь обильно оросил собравшихся, что двести шестьдесят тысяч четыреста восемнадцать человек утонули, не считая женщин и детей". "Так с тех пор и назвали этот город - Париж, а прежде, как утверждает в кн. IV Страбон, он назывался Левкецией...", "В таком виде поганый злюка зашагал дальше: когда же он перебрался через реку у Пор-Юо, то повстречал старую колдунью и поведал ей свои злоключения, она же в ответ прорекла, что королевство будет ему возвращено, когда рак свистнет. С тех пор о Пикрохоле ни слуху ни духу. Слыхал я, однако ж, что он теперь в Лионе, простым поденщиком, и все такой же злюка, и кто ни приедет в Лион, он сейчас же с вопросом: не слыхать ли, чтоб где-нибудь свистнул рак?".

Смещение страшного и смешного происходит и благодаря метаморфозному явлению перевоплощения.

Хтонический мифомир (художественный мир умерших, теней, привидений и т.п.) разворачивает на своем пространстве причудливые причинно-следственные отношения: "Таким образом, те, что были важными господами на этом свете, терпят нужду и влачат жалкое и унизительное существование на том. И наоборот: философы и все те, кто на этом свете бедствовал, стали на том свете важными господами. Я видел, как Диоген, в пурпуровой тоге и со скипетром в правой руке, своим великолепием пускал пыль в глаза Александру Великому и колотил его палкой за то, что тот плохо вычинил ему штаны".

Мифомир хтонического низа Рабле можно сравнить с "Адом" Данте, однако если у последнего круги ада - это и вправду страшное, трагическое явление, то раблезианский "тот свет", представляя в приниженно-сниженном виде образы материального порядка, сводит и трагедию, и комедию воедино: "А теперь нам вот что любопытно знать: как там обходятся с ростовщиками? - Я видел, как все они копались в грязи и собирали ржавые булавки и старые гвозди, - отвечал Эпистемон, - точь-в-точь как здесь у нас, на земле, разные оборванцы, но за квинтал этой дребедени дают не больше ломтя хлеба, да и вообще там торговля плохая. Оттого у них, у горемык, иной раз по три недели, а то и больше, крошки хлеба во рту не бывает, а работают они с утра до ночи и все надеются, что будет и на их улице праздник. И неутомимы же они, окаянные: с затратой сил не считаются, о своем бедственном положении забывают, только бы им заработать к концу года несколько несчастных денье".

Метаморфоза пронизывает и мир Мифосна: "Тут заговорил сам Панург: - Я, ни дать ни взять, сновидец Гийо. Мне что-то много чего снилось, да только я ровным счетом ничего не понял. Запомнил я лишь, что привиделось мне, будто у меня есть жена, молодая, статная, красавица писаная, и будто обходится и забавляется она со мной, как с малым ребенком. Так я был рад-доволен, что и сказать нельзя. Уж она меня и ласкала, и щекотала, и цапала, и лапала, и целовала, и обнимала, и для потехи приставляла к моему лбу пару хорошеньких маленьких рожек. Я в шутку стал уговаривать ее приставить мне рожки под глаза, чтобы лучше видеть, куда мне ее бодать, и чтобы Мом не признал то место, которое выбрала она, неудачным и неподходящим, каковым он в свое время нашел положение бычьих рогов. Сумасбродка моя, однако ж, не сдавалась на уговоры и приставляла мне рожки все выше и выше. При этом - удивительное дело! - мне совсем не было больно. Немного погодя мне почудилось, будто я неизвестно каким образом превратился в барабан, а она в сову". Для раблезианского текста весьма характерно явление перевоплощения, преобразования. Поэтому следует определиться с методом дешифровки образов.

Анализ текста "Гаргантюа и Пантагрюэль" свидетельствует, что наиболее пригодными для расшифровки образов являются такие коды.

Зооморфный код:

"Мгновенно выскочив из воды, взбегал на гору и потом так же легко сбегал, лазил по деревьям, как кошка, прыгал с одного на другое, как белка, ломал толстые сучья, как второй Милон. С помощью двух отточенных кинжалов и двух прочных шильев проворно, как крыса, взбирался на кровлю дома, а спускаясь, принимал такое положение, при котором падение не представляло для него опасности"; "город без колоколов - все равно что слепец без клюки, осел без пахвей, корова без бубенчиков. Пока вы нам их не вернете, мы будем взывать к вам, как слепец, потерявший клюку, верещать, как осел без пахвей, и реветь, как корова без бубенчиков".

Кроме простого сопоставления, текст интегрирует и двойное сравнение: монахи - обезьяны - ослы, овцы, кони: "обезьяна не сторожит дома в отличие от собаки, не тащит плуга в отличие от вола, не дает ни молока, ни шерсти в отличие от овцы, не возит тяжестей в отличие от коня. Она только всюду гадит и все портит, за что и получает от всех насмешки да колотушки. Равным образом монах (я разумею монахов-тунеядцев..."; ядра - мухи - слепни: "- Понократ, друг мой! От этих мух у меня рябит в глазах! Сломайте мне ивовую ветку, я буду ею отмахиваться. Он вообразил, что свинцовые и каменные ядра - это всего-навсего слепни. Понократ же ему объяснил, что это вовсе не мухи, а орудийные выстрелы и что ядра летят из замка..."

Атрибутивный код:

"Воины же, все до одного, так понаторели в военном искусстве, так хорошо были вооружены, так хорошо умели различать знамена своих отрядов, так хорошо соображали, чего от них требуют начальники, и так беспрекословно им повиновались, так легки были в беге, так тяжелы на руку, так осмотрительны во всех своих действиях, что скорей походили на гармонично звучащий орган или же на слаженный часовой механизм, нежели на армию и ополчение".

Зооморфный и атрибутивный коды дешифровки образов текста дают возможность выделить устойчивые концепты в художественной системе Рабле. Сопоставление образов с физическим, материальным началом - еще одно проявление особенностей гротескного реализма в произведении. И отсюда - тот эффект стирания граней, когда сравнения на удивление просты, комичны, странны, а порой даже абсурдны.

Такое же снижение происходит и в процессе дешифровки образов демонически-хтоническим кодом (когда образы сравниваются с чертями, бесами и другими хтоническими существами):

"-А почему бы нет, черт возьми? - молвил монах. - Неужто вы судите о людях по их численности, а не по их доблести и отваге? - И, недолго думая, он крикнул: - Ударим, черти, ударим! Когда до врагов донеслись эти крики, они, разумеется, подумали, что это самые настоящие черти, и, бросив поводья, обратились в бегство".

Таким образом, образы-хтонизмы разворачивают перед нами картину топографического низа: земля в своей амбивалентности: ад (поглощающая функция земли - хтонический мир) и реальное бытие (зооморфный и антропоморфный миры). Хронотопы умерших и живых связаны через образ еды.

2. Образы материально-телесного низа. Прежде всего это еда. Образ еды пронизывает все уровни человеческой жизни:

1) Физиологический уровень:

"Между тем из Понтиля и Бреемона было доставлено семнадцать тысяч девятьсот тринадцать коров, каковые должны были поить его молоком, ибо во всей стране не нашлось ни одной подходящей кормилицы - так много молока требовалось для его кормления. Впрочем, иные ученые скоттисты утверждали, что его выкормила мать и что она могла нацедить из своих сосцов тысячу четыреста две бочки и девять горшков молока зараз, однако это неправдоподобно..."; "Тут подали ужин, для которого, помимо всего прочего, было зажарено шестнадцать быков, три телки, тридцать два бычка, шестьдесят три молочных козленка, девяносто пять баранов, триста молочных поросят под превосходным соусом, двести двадцать куропаток, семьсот бекасов, четыреста судейских и корнуальских каплунов, шесть тысяч цыплят и столько же голубей, шестьсот рябчиков, тысяча четыреста зайцев, триста три дрофы и тысяча семьсот каплунят. Дичины сразу не удалось достать сколько требовалось; впрочем, настоятель Тюрпенейского аббатства прислал одиннадцать кабанов; сеньор де Гранмон прислал в дар восемнадцать туш красного зверя; сеньор Дезессар прислал сто сорок фазанов, да еще набралось несколько десятков диких голубей, а также речной птицы, чирков, выпей, кроншнепов, ржанок, лесных куропаток, казарок, сукальней, чибисят, турпанов, колпиц, цапель, молодых цаплят, водяных курочек, белых хохлатых цапель, аистов, стрепетов, красноперых фламинго (так называемых феникоптеров), индеек; сверх того, было подано изрядное количество супов и рагу".

На физиологическом уровне проявляется мотив разинутого рта:

"С этими словами Гимнаст откупорил свою флягу и, накренив ее, отпил на совесть. Разбойники разинули пасти и высунули языки, точно борзые собаки, в чаянии допить после него"; "Ну и здоровенная же она у тебя!.." Он имел в виду глотку".

Мотив обливания мочой: "Кобыле между тем припала охота помочиться, и столь обильным оказалось это мочеиспускание, что вскоре на семь миль кругом все было затоплено, моча же ее стекла к Ведскому броду и так подняла в нем уровень воды, что вся шайка врагов, охваченная ужасом, потонула, за исключением очень немногих - тех, кто взял левей, по направлению к холмам. Когда Гаргантюа приблизился к Ведскому лесу, Эвдемон довел до его сведения, что остатки вражеских полчищ укрылись в замке".

2) Телесно-физический уровень.

Мотив физической силы:

"Для того чтобы Гаргантюа укрепил себе сухожилия, ему отлили из свинца две громадные болванки в восемь тысяч семьсот квинталов весом каждая, - он их называл гирями; он поднимал их с полу и неподвижно держал над головою, по одной в каждой руке, три четверти часа, а то и больше, что обличало в нем силу непомерную. В брусья он играл с первыми силачами; когда наступал его черед, он держался на ногах необычайно твердо и, как некогда Милон, уступал только наиболее отважным, кому удавалось сдвинуть его с места".

3) Психологически-духовный уровень.

Мотив фантазии, ума:

Случай с деревянными лошадьми ("здоровенными балками"): "-Господи помилуй, ну и собеседник нам попался! - воскликнул дворецкий. - Много лет тебе здравствовать, балагур ты этакий, - уж больно ты речист! Спускаясь второпях с лестницы, дворецкий с конюшим уронили здоровенную балку, которой их нагрузил Гаргантюа. - Какие же вы после этого наездники, черт бы вас побрал! - воскликнул Гаргантюа. - Вам только на клячах и ездить. Если бы вам предстояло путешествие в Каюзак, что бы вы предпочли: ехать верхом на гусенке или же свинью вести на веревочке? - Я предпочитаю выпить, - сказал конюший. Тут они вошли в одну из нижних зал и, застав там остальную компанию, рассказали ей об этом происшествии и чуть не уморили всех со смеху".

Мотив щедрости, подарков:

"Засим он пожаловал ему отличную вьеннскую шпагу в золотых ножнах с украшениями в виде веточек винограда, ожерелье из драгоценных камней стоимостью в сто шестьдесят тысяч дукатов, каковые драгоценные камни были оправлены в золото, весившее семьсот две тысячи марок, и сверх того, в знак особой милости, десять тысяч экю наличными. После беседы с королем Фанфарон сел на своего коня. Гаргантюа дал ему охрану, состоявшую из тридцати латников и ста двадцати лучников под командой Гимнаста, и велел проводить его в случае надобности до самых ворот Ларош-Клермо".

Мотив радости, наслаждения:

"Цвета Гаргантюа, как вы знаете, были белый и голубой, - этим его отец хотел дать понять, что сын для него - радость, посланная с неба; надобно заметить, что белый цвет означал для него радость, удовольствие, усладу и веселье, голубой же - все, что имеет отношение к небу".

Упразднение иерархических отношений в обществе во время карнавала (воссозданием которого является раблезианский текст) проецируется и на отношение к церкви; характерно, что рядом с образом церкви всегда идут образы еды, питья:

"Далее, напрудив полный горшок, он садился обедать, а так как был он от природы флегматиком, то и начинал с нескольких десятков окороков, с копченых бычьих языков, икры, колбасы и других навинопозывающих закусок. Тем временем четверо слуг один за другим непрерывно кидали ему в рот полные лопаты горчицы; затем он, чтобы предотвратить раздражение почек, единым духом выпивал невесть сколько белого вина. После этого он ел мясо - какое именно, это зависело от времени года, ел сколько влезет и прекращал еду не прежде, чем у него начинало пучить живот. Зато для питья никаких пределов и никаких правил не существовало, ибо он держался мнения, что границей и рубежом для пьющего является тот миг, когда пробковые стельки его туфель разбухнут на полфута". <...> Затем Гаргантюа, еле ворочая языком, бормотал самый кончик благодарственной молитвы, выпивал разгонную и ковырял в зубах кабаньей костью, после чего начинал оживленно болтать со слугами"; "...монахи пожирают людские отбросы, то есть грехи, и, как дерьмоедам, им отводят места уединенные"; "Они вам без всякого смысла и толка пробормочут уйму житий и псалмов, прочтут бесчисленное множество раз "Pater noster" ["Отче наш" (лат.)] вперемежку с бесконечными "Ave Maria" ["Богородице, Дево, радуйся" (лат.)] и при этом сами не понимают, что такое они читают, - по-моему, это насмешка над Богом, а не молитва. Дай Бог, если они молятся в это время за нас, а не думают о своих хлебцах да жирных супах".

Умышленная параллелизация образов материально-телесного начала (еды, питья) и образов "высокого предназначения" (церковь и ее компоненты: крест, молитва, монахи) снижает роль церкви, а именно такой, какой ее увидели: антигуманной, механической организации. Рабле представляет нам карикатуру, сводя функции церкви к "пожиранию человеческих отбросов".

Итак, "Гаргантюа и Пантагрюэль" - это причудливая игра жизни, где в гротескном свете движутся карнавальные образы материально-телесного низа, разворачиваются остранненные панорамы обыденности.

Юлия Вишницкая

 

При оформлении страницы использована репродукция:

Kazimir Malevich. Taking in the Rye. (1912)