ИГРА-В-Я

Что такое "игра-в-я" – не знаю. Может быть, это такая огромная-преогромная "вещь-в-себе".

Бытую (от "бытия", а не от "быта") на кухне, в Москве, у приютившей меня дамы, которая через комнату стучит на машинке: пишет очередную диссертацию. И мне бы надо подиссертациировать: берусь за ручку, чтобы сделать вставку в статью "Автор и авторолог как субъекты деятельности", чтобы уточнить понятие "игра":

Игра – это...

Но дальше рука сама собой выводит:

Я – Ф. И. О. Я – борода. Я – 42 года. Я – литературовед. Я – дачник. Я – отец.

Я – сын. Я – муж. Я – любовник. Я – автолюбитель. Я – баритон. Я – мужчина...

И – далее в строчку (не столбиком):

Я – человек среднего достатка,

т. е. тот, кто после зарплаты курит More (Mentol Filter cigarettes. Made in U.S.A.), а до – Беломорканал. Папиросы. Класс третий (точнее, пятый). 25 шт. А/О "Моршанская табачная фабрика". ГОСТ 150581.

Вдруг приходит на ум, что просто...

Я – лошадь

Я – лошадь. Я перевожу-переношу грузы с Киевского вокзала на Юго-Запад. Я волочу за собой тележку с чемоданом, сумкой и коробкой, которая, коробка, то и дело – на то ей и дело? – падает на асфальт и так содержательно, а не формально хрякает. На ней надпись: "Кухонный сервиз". Волочу – от метро до общежития, во славу, кажется, Цуммермана (или Зудермана), которого диссертациирует моя знакомая, коллега, хозяйка грузов.

О, Цуммерман мой, Цуммерман... пою я. У меня мягкий красивый, как говорят женщины, баритон. И думаю: был я аспирантом и также что-то нес, вез, волочил на подкашивающихся колесиках. Теперь я на десять лет "старее и хуже" – ка фэ эн и стар. научн. сотрудник (как только этот мир не обзовет человека!), вроде бы тоже пишу – автора-баловника-игромана, но я по-прежнему что-то волочу за собой. Потею в жарком июльском солнце, прыгаю, чтобы поймать на лету надпись "кухонный сервиз", чтобы три других упряжки, поотставшие от меня, не заметили, какой кухонно-сервизный...

Я – шутник

Я – шутник.

У меня нет пропуска в общежитие. И чтобы меня мальчишко-по-видимому-омоновский охранник легче затормозил, я шучу – играю на снижение:

– Вода есть?

Я знаю, что теплой воды в общежитии нет.

– Загнанных лошадей надо напоить, – опять вышучиваюсь я.

Мне хочется сказать: "Загнанных лошадей надо обмыть". Но я не говорю так, потому что сам не понимаю, чего хочу, чтобы обмыли мое влажное тело прохладной водой, или чтобы скорее выпить обещанного хозяйкой груза холодного шампанского с ананасом. А может быть, мне, как литературоведу, хочется процитировать: "Загнанных лошадей пристреливают...". Не правда ли...

Я – человек

Я – человек, "приятственный" в общении. Груз доставлен, раскидан по комнате. Другие лошади – тройка докторантствующих дам, отдышавшись и отпоившись шампанским (с селедкой), словесно допотевают – политикой, национальным вопросом, бытом переселения из независимой Украины в независимую Россию.

Интересно, что у подвыпивших дам разговор "исчерепывается" теми же темами, что и у подвыпивших мужиков.

Мне нудновато, и я перебираю книги, журналы, валяющиеся вокруг, и мечтаю побывать с этими дамами на Ялтинских чтениях, чтобы, как мне обещает хозяйка, присосаться к бочонку вина в каких-то там шикарных подвалах. У меня ради такого дела уже и доклад написан: "Чехов и Бунин: два типа авторства".

Но мечты мои прерывают: "Перестаньте нутрировать", – цитируют мне "из народа". Я вспоминаю, что я в дамском обществе, и разливаю всем чай. И дамы весело хвалят меня – за то, что я, мужчина, и вот таким кухонночайным образом элегантно ухаживаю за ними, и еще хвалят – за то, что я, мужик, а трезвее всех.

Мне внутренне улыбчиво забавно: и это – я, слушатель литературоведок... и это – я, разлей-чай-дамам. Эх, на Ялтинские бы чтения: я бы там понаразливался.

Я – взрослый мужчина

Я – взрослый мужчина. Милая обижена: не сказал ей, что опять удираю на три года – ты куда, Улисс? как у Джойса, – в докторантуру.

Она плачет, через кухонный стол оплеушит меня моей веселой беззаботной давнишней аспирантской жизнью.

– Но сейчас-то ты – взрослый мужчина.

А мне внутренне недоуменно: оказывается, я еще и взрослый мужчина. Чем же я, сорокатрехлетний, отличаюсь от того, тридцатилетнего, который "жил только для себя", или двадцатилетнего – двадцатилетнепрекрасно давнишнего, который любил женщин, одиночество и свою вот такую белибердовую (бледней бредовой) писанину. Я и сейчас люблю то же самое, и все другое, но то, что в пределах женщин, одиночества, писанины. Вот такой...

Я – "непорядочный человек"

Я – "непорядочный человек". Это друг говорит мне, что он мог бы откликнуться на желание женщины, но он (он но, оННо) – порядочный человек, поэтому возвращается домой всегда вовремя, к ужину, а в гости ходит только с женой. Он говорит, а у меня внутри вопросительно-загадочно: я – кто же, если по друзьям и подругам я хожу, естественно, один, и домой, естественно, возвращаюсь, но редко, чтобы после завтрака. По договору мне надо позвонить и предупредить, если поиск вдохновения затянется (затянется – куда? кем или чем? Ну, могучий ты мой, русский язык)... за полночь. Естественно, звоню, если до полуночи вдохновение не найдено, а если найдено, иногда забываю, виноват. А на "вместе с женой" у нас есть вместемужеженины вечера, праздники. Я понимаю, ведь...

Я – муж

Я – муж. Хотя порой у меня внутри обалденно фантастично, как в статьях коллег – гринодеров, пишущих о "фантастическом" в рассказах и романах Александра Грина. Куда же денешься: жена - это тебе не "Бегущая по волнам", не переиздашь вторым изданием, исправленным и дополненным, и гонорара не получишь.

Я – эмбрион

Я – эмбрион. Милая пришла на кухню и облокотилась о стол. Это уже невтерпеж, хоть замужем, хоть с внезамужем (в смысле – хоть дома, хоть в докторантуре). Встаю – весь – и обнимаю, не дав выпрямиться... Впрыгнуть бы вовнутрь и поплыть туда – откуда когда-то выплыл, назад, в тот мир, где я был цельным, гармоничным, единым. А в этом мире к тому же ...

Я – эксплуататор женского труда

Я – эксплуататор женского труда. ...эксплуатируешь женский труд, а потом еще кричат о женской эмансипации, – говорит приютившая меня дама, перебирающая – видишь ли! – в одиночестве – гречку.

Она стоит у соседнего столика, упираясь линзами очков в гречневые зерна, выставив попу опасливо в сторону от меня.

Я внутренне сочувствую: да, коллега, ты встала рано, в пять часов утра, когда я добрался до твоей кухни, чуть позже завтрака (виноват, и тебя не предупредил), часам к двенадцати дня, уже все было готово и сервировано. Как прекрасен, сударыня, твой русский докторантский борщ – "Knorr Beef Bouillon". А скоро и гречневая каша – на второе – поспеет. Живем.

К тому же – между борщом и кашей – ты написала четыре страницы, а ночью, на другом конце Москвы, в моем сне ласковый твой шепот разбудил меня:

– Пойдем, пойдем, хочу написать тебе в ладошки.

Последнее из сна я не понял, зачем мне, эксплуататору женского труда, моча в ладошках. Иное дело, был бы...

Я – любовник - цыпленок в собственном соку

Я – любовник - цыпленок в собственном соку (состав: мясо бройлеров II категории на костях, соль, перец, морковь. Вес нетто: 325 гр. ТУ 10002011486), подаваемый к гречневой каше. Мясо на костях... кости на мясе... о, великий ты мой терпеливый русский язык!

Я – человек, который играет в-игру-в-я – Я.

* * *

Итак, теперь я могу ответить на вопрос, что такое игра, и закончить главу диссертации.

Прежде всего это – слово, которым я могу обозвать все, что угодно, и наполнить его моим отношением ко всему, что мне угодно. Ведь я – еще и субъект словесной деятельности, но я и объект чьей-то "чужой" практической, обыденной, эмпирической, теоретической, рефлектирующей... сыновней, "жениной", идеологической, докторантской... деятельности.

Теперь я могу зачеркнуть надпись "кухонный сервиз" и написать своим корявым почерком:

Я – человек, который играет в "игру-в-я" – Я.

Москва

10 июня 1995

Игорь Карпов

Иллюстрации Евгения Карпова

При оформлении страницы использована репродукция: Marcel Duchamp. Self-Portrait in Profile. 1958