ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЕ ИНТЕРФЕЙСЫ:

Глава 7

Флэш-моб и суицид

Проблемой современной культуры стало то, что явления, репрезентируемые как новейшие вызовы и называемые "современным искусством", безнадежно устаревают. Новаторские эксперименты становятся историческими хрониками, и только логика политической экономии знака не дает уйти им со сцены. Постоянно обновляемые имиджи, как тоска по новизне, обретают сегодня конкретные выражения.

Флэш-моб возник совершенно неожиданно и случайно. Это явление еще переживает стадию формирования, его дальнейшая судьба совершенно не ясна, и тем не менее флэш-моб очень важен для понимания тех инициатив, которые выдвигает субъект в ответ на перцептуальные и коммуникативные вызовы со стороны интерфейса.

Флэш-моб переводится как "вспышка толпы". Это "мгновенное появление в определенном месте n-ного количества людей, которые действуют по определенному сценарию, т.е. выполняют некий порядок действий, причем люди не знакомы друг с другом, а сценарий не имеет конкретной цели. Обычно флэш-мобы проводятся без особой цели, а просто для получения удовольствия".¹⁾

Однако этот внешний экстаз удовольствия имеет более глубинный смысл. Ведь и сам принцип удовольствия, как показал еще Зигмунд Фрейд, намного глубже, и за ним стоит не только влечение, соблазн, но и смерть...

Кажется, сопоставления флэш-моба с хеппенингами и перфомансами (например, организованные в 80-е группами "Коллективные действия" и "Медицинская герменевтика", которые с любовью описывает Борис Гройс,²⁾  ) или с волнами хеппенингов, захлестнувших Нью-Йорк, прозрачны и наглядны. Они напрашиваются сами собой и их можно делать до бесконечности. Однако такие сравнения внешни. Ведь во флэш-мобе нет ни структуры, ни послания, ни смысла. Флэш-моб пытается походить на деконструкцию Дерриды, которая, как известно, не критика, не метод, не процесс, но только во флэш-мобе доводится до своего этимологического отрицания. Это деконструкция, которая больше не является деконструкцией и тем сильнее обнаруживает себя как деконструкция.

Если перфоманс можно рассматривать как демократизированный театр, а хеппенинг как еще более демократизированный перфоманс, то флэш-моб слишком демократичен по отношению к этим почтенным явлениям. А потому, являясь по сути воплощением идей смерти автора, самостоятельной жизни текста, пульсирующей эстетики, он оказался мало востребованным художественной элитой.

В этом отсутствии смысла, которое только потому не становится абсурдом, что сохраняет способность к действиям, заключается отличительная черта флэш-моба. Какова же социальная или культурная инициатива флэш-моба? Ее просто не существует. Но важно другое: флэш-моб в социальном и экзистенциальном отношениях кристаллизует трагедию массовых застроек – этих коллективных могил, кладбищ от функциональной машины современной архитектуры, и выплескивается наружу в виде коллективного, непринужденного и бессознательного символического суицида. Флэш-моб обнаруживает важный процесс ложной экзистенциальности, выражающий себя как смещенную социализацию и самоидентификацию камикадзе.

Отличительной и положительной чертой флэш-моба является то, что его философия действия не только отрекается от метафизики и этики, но и стремится к эстетической пустоте.

Флэш-моб ценен для его участников по факту своего существования. Такому строгому императиву на самом деле чрезвычайно трудно следовать и соответствовать. Скорее флэш-моб соответствует принципу "остранения" в литературе. В качестве примера такого остранения В. Руднев приводит описание оперного спектакля у Толстого в романе "Война и мир": "На сцене были ровные доски посередине, с боков стояли крашеные деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо, на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками. Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене кланяться".³⁾ Но способны ли мы так воспринимать это явление? В флэш-мобе происходит остранение коллективного восприятия. Недаром в инструкциях по участию в мобах настоятельно рекомендуется не общаться с другими участниками ни до, ни после проведения флэш-моба, никак себя не проявлять во время его проведения. Просто делать свое дело и расходиться.

Именно в отсутствии всякой структуры, организации, аудитории и заключается ценность флэш-моба. О флэш-мобе следует говорить как о "как таковом".

Феномен флэш-моба действительно трудно объяснить с точки зрения искусства, с точки зрения социологии или даже с точки зрения психиатрии. Флэш-моб как коллективный акт больше всего похож на мгновенный коллективный суицид. Это своего рода экзистенциальный экстаз, в котором нет ни переживания, ни выбора, есть лишь формальная экзистенциальность. Вспышка, лишенная всякого смысла, а потому сама по себе прекрасная и требующая такого же немедленного умирания.

Флэш-моб рожден под знаком смерти старых коммуникаций и всегда будет неосознанно за ней следовать. Вот в чем заключается главное его отличие от всех радикальных художественных практик ХХ века, усиленно цеплявшихся за жизнь (вспомним то негодование, с каким встретил сюрреализм решительный натиск поп-арта).

Флэш-моб похож на религиозное собрание, где нет веры, нет катакомб, нет триумфа и нет поражения. В России можно провести аналогию с практикой старообрядческих самосожжений. Это своего рода современный псевдосектантский симулякр. Теперь эти действа развертываются в качестве самоотречения во имя служения знаку, растворения в знаке посредством отрицания смысла, функции и символического обмена.

Как текст, вырвавшийся на свободу и потому обреченный на неминуемую смерть, флэш-моб существует только благодаря извращенной теологии смерти. Ведь и таинство смерти по сути является действом. Флэш-моб – это своего рода мини-апокалипсис, лишенный всякого смысла и назначения и потерявший интерес со стороны как божественных, так и дьявольских сил. Это симулякр, который наступает раньше симуляции.

Для многих это всего лишь игра. Но от игры в флэш-мобе остаются только правила. Флэш-моб – это негативная игра, которая, как и всякая игра, являющаяся частью культуры, пытается стать операционной единицей экзистенциального интерфейса.

Впрочем, сама игра – явление достаточно сложное и исторически неоднородное. Йохан Хейзинга отмечает, например, что "подводя итог, о XIX веке можно свидетельствовать, что почти во всех явлениях культуры игровой фактор заметно отступает здесь на второй план. Как духовная, так и материальная организация общества были препятствием для сколько-нибудь явного воздействия этого фактора. Общество стало чересчур уж сознательно воспринимать свои стремления и интерес... Идеалы труда, всеобщего образования и демократии едва ли оставляли место вечному началу игры".⁴⁾

Но ведь большинство этих идеалов в той или иной форме уже достигнуты. XX век, таким образом, может считаться ответом XIX веку, произошедшим в качестве рецидива или возрождения игры в специфической и извращенной форме римского Колизея. Наверное, таким же образом в бесконечных зрелищах и играх на тему истории и мифологии Рим самоисчерпал свою историю и свою ауру...

Сами понятия удовлетворения, удовольствия, выгоды, присущие всякой игре, чрезвычайно размыты в флэш-мобе. Участники собираются только для того, чтобы поучаствовать в флэш-мобе. Такова истинная "мотивация" флэш-мобов.

Событие освобождается от всякого авторства, всякой причинности, всякой диалектики. Флэш-моб идет дальше простого радикализма, пытаясь уйти от документации, понимаемой и как форма искусства, и как его функция. Документация флэш-мобов носит скорее вынужденный эмпирический характер. Отсутствие документации – это идеально проведенный флэш-моб. Поэтому чем меньше сохраняется памяти о конкретных флэш-мобах, тем сильнее и монументальнее становится само это явление.

Флэш-моб пытается освободить себя от истории, а заодно и от действительности, с которыми так срослось современное искусство. Флэш-моб – это по сути девственная артикуляция без причин и последствий, приобретающая ценность благодаря своей неосознанной априорности и категоричности. Это своего рода усталость от мира насилия эмпиричности, скоростного и перенасыщенного интерфейса. Но эта априорная чистота и девственность означает не онтологичность, а эсхатологичность.

Ведь у флэш-моба слишком много соблазнов. Его социальный, политический и в особенности рекламный потенциал – очень велик. Представьте себе флэш-моб, где участники одновременно афишируют какую-нибудь известную торговую марку. Что может быть эффективнее такой добровольной и массовой рекламы? Возможно, в будущем нас ожидают даже принудительные флэш-мобы?

Флэш-моб – явление, возможно, временное, скорее всего оно превратится в одну из бесчисленных субкультур (уже сейчас можно вычленить такие модификации, как Smart mob, X-mob, Long mob, I-mob, Sms-mob, Mob-games). Важно то, что флэш-моб не дает ни постоянной формы, ни постоянного содержания.

Но в любом случае безрезультатно пытаться спасти флэш-моб от искажений, так как подмена уже произошла. Поэтому, к сожалению, флэш-моб, как социальная инициатива по возвращению себе права на администрирование культурного интерфейса, обречен на неудачу. Если не считать протестом самоубийство, как символический шаг, символически же совершаемый. Но вряд ли флэш-моб сможет сколько-нибудь серьезно повлиять на рациональную логику большой культуры, не желающей терять ни одного знака из своей меновой стоимости. В чистом виде он не сможет быть ни субкультурой, ни утопией. Массовость флэш-моба и его популярность, которая, возможно, будет только нарастать, не должны вводить в оптимистическое заблуждение.

Флэш-моб трудно воспринимать всерьез в качестве оппозиционной реакции на современную цивилизацию, а также как протест против порядка жизни. Поэтому флэш-моб не может в полной мере стать трансцендентным жизни. Он являет собой пример экстравертности, вывороченной наружу. Флэш-моб несет десублимацию, нацеленную на обуздание "способности к трансцендированию", достигнутую в одномерном обществе,⁵⁾  хотя эта новейшая форма десублимации и не опирается на институциализацию.

И чем больше флэш-моб будет пытаться сопротивляться знакам, ставшим обыденностью и содержанием существования, тем больше сам он будет становиться глобальным знаком, который, однако, не содержит ни коннотаций, ни денотаций и вообще крайне лоялен по отношению к этимологическим тонкостям и конструкциям. Это пародия на паразитарные свойства знака.

Флэш-моб – это идеальная холодная машина по производству текста. Несмотря на то, что она способна паразитировать на игре и на чувстве удовольствия, ради которого, казалось бы, и устраиваются флэш-мобы, на самом деле она безэмоциональна и бесчувственна (удовольствие быть сменяется удовольствием побывать, поучаствовать, посочувствовать...)

Флэш-моб может рассматриваться не как сверхновое явление экзистенциального интерфейса, а скорее в качестве финальной вспышки, пульсации или конвульсии растрачивающих себя мыслящих миров и коммуникации. Флэш-моб – это проявление конкретной социальной, культурной и семиургической эпистемы, то есть структуры, обуславливающей возможность современных интеллектуальных явлений, как ее определяет Фуко. Это то, что Бодрийяр называет "культурой смерти": "Всюду гонимая и цензурируемая, смерть отовсюду возникает вновь. Уже не в виде апокалиптических легенд, преследовавших живое воображаемое некоторых эпох, а именно очищенная от всякой воображаемой субстанции; она проникает в наибанальнейшую реальность, выглядит для нас как сам принцип рациональности, господствующий над нами".⁶⁾ Флэш-моб ритуализирует конец истории и смерть. Это диалектически фальшивый процесс приближения смерти, которая, тем не менее, отсрочена, а потому ритуал в высшей степени безопасный. Понимание этой эпистемы переносит остроту вопроса на всю нашу культуру, делая нас соучастниками и виновниками флэш-моба.

Флэш-моб постулирует чистое существование по факту, не накладывая никаких обязательств (ведь он ни к чему и никого не обязывает и не принуждает). Это лишение рая без нарушения заповедей, без познания запретного плода. И это вхождение в рай без подвига и мученичества. Флэш-моб – это беспредметная эсхатология (и в этом ее главная отличительная черта, например, от дизайна). Она выражает возможность действия без противодействия. Это не вызов и не ответ.

А значит, флэш-моб – явление конца истории, внутреннее его проявление. Флэш-моб – это символическая игра в смерть, но без неприятных атрибутов и знаков смерти. Это в высшей степени политкорректное явление.

Библиографическая справка

¹⁾ Подробнее с феноменом флэш-мобов можно ознакомиться на тематических сайтах, например, flashmob.ru или fmob.ru
²⁾ См. Гройс Бориc. Комментарии к искусству. М., 2003, с. 95-97.
³⁾ Цит. по: Руднев В. Энциклопедический словарь культуры ХХ века. М., 2003, с. 305-307.
⁴⁾ Хейзинга Йохан. Человек играющий. М., 2003, с. 193.
⁵⁾ См. Маркузе Герберт. Одномерный человек, с. 115.
⁶⁾ Бодрийяр Жан. Символический обмен и смерть, с. 321-322.

Павел Родькин

При оформлении страницы использована репродукция:

Marcel Duchamp. Nude Descending a Staircase No.2 1912