При
встрече с подлинным произведением искусства всегда возникает
соблазн его измерить, вычислить, найдя адекватную интерпретационную
единицу. Сергей Эйзенштейн считал, что "эстетика проверяема
локтем и дюймом", и жалел Сальери: "В его время не было кино
- главного средства, чтобы поверять алгеброй гармонию".
Во
все времена был и остается соблазн эстетической взаимопроверяемости,
опрокидывания, накладывания системы координат одного искусства
на другое. Павел Флоренский, исследуя "степени свободы организации
пространства", доказывал, что музыка и поэзия сближаются с наукой
и философией, архитектура, скульптура и театр - с техникой,
тогда как живопись и графика, являющиеся "художеством по преимуществу'',
занимают промежуточное место. Это нулевая точка - точка отсчета
- одновременно и водораздел, и зона притяжения. Тогда возможна
органика эстетической взаимопроверяемости графических работ
Людмилы Бруевич и музыкой, и театром, объединившимися в Опере.
Некоторые листы: "Ночь", "Доисторическое существо", "Трапеза",
"Коты" - провоцируют оперные аллюзии и в своей технико-эстетической
общности дают картину Оперы как цельного мира, "отрешенной реальности",
превращают и саму художницу в... оперную Примадонну.
Если
живопись и графика - "художества по преимуществу", нулевая точка,
то Примадонна есть высшая точка Оперы, некая метафизическая
субстанция, объединяющая Закулисье, Сцену и Зал.
Ночь
у художницы - персонаж из мифа о хамдамовских няньках. По фактуре
- несравненная Джесси Норман, но только выбеленная. По предполагаемому
голосу - россиниевское контральто с изысканной вязью колоратуры
и глубоким бархатом "низов". Эта примадонна - Ночь, вечно длящийся...
Полдень, бесконечное легато Дня, в котором - совокупность всех
существующих миров. Ее туалет - собрание реально-диковинных
птиц, зверей и растений. Ее состояние - высокая отрешенность,
принимаемая за предсценическую сосредоточенность. Ее движение
- из ирреальности Закулисья в реальность Сцены, где она (если
воспользоваться комментарием самой Л.Бруевич) "одна на всех"
и где все для нее.
Именно для нее, во имя ее как аксессуар выводится на сцену "доисторическое
существо" на поводке - обязательный персонаж оперного театра
эпохи барокко. По обнаженности своего замысловато-нехитрого
механизма оно из разряда сценических "чудес": бумажных птиц,
фанерных волн, жестяного грома с небес или "бога из машины".
По назначению - не испугать, а удивить, поразить, вызвать зрительское
"ах". Кстати, это неопределенное "ах" у профессионалов получило
вполне конкретное выражение: за работу "Доисторическое существо"
Л.Бруевич удостоена Гран-при на Всеукраинском триеннале "Графика-97".
"Отрешенная реальность" Оперы делает Сцену и Зал единым целым,
создает "оперную общность" - реальность, помещенную в золоченую
табакерку театра. Опера, подчиняя зрителя, определяет модель
его поведения, его пластику и туалет. Вот почему работа "Трапеза"
считывается как квинтэссенция ''священной праздности оперных
гурманов". Сакральный акт пребывания в Опере "длится в жизнь",
декорируя обыденную трапезу и превращая ее в момент счастья,
в оперный иероглиф.
Этот
момент поглощенности счастьем запечатлен в работе "Коты". Персонажи
Л.Бруевич - Коты, монаршие особы в Опере, полностью сосредоточенные
на "уловлении" оперного счастья, источаемого Сценой. "Статичные
и подвижные одновременно, рыбы, как счастье, могут выскользнуть
из лап котов в любое мгновение. Это тревога за мимолетное счастье",
- находим в авторском пояснении к работе.
Пояснительный текст к "Котам" есть лаконичное и полное выражение
технических и эстетических установок художницы, освобождающее
теоретика от изысков по поводу определения источников, составных
частей и единиц измерения. "Стремление соединить серьезные вещи
с легкой иронией, кич превратить в серьезное искусство, соединить
простоту с барочностью, вихрем форм, содержательными сюжетами.
Но прежде всего сохранить лаконичность". При этом в персонажах
достигается тот уровень символической обобщенности, который
свойствен героине оперной реальности и который позволяет художнику
"колебать мировые струны": "Коты как символ покоя, счастья от
простых вещей, нами не замечаемых, когда они есть".
Именно поэтому работы Людмилы Бруевич способны нравиться всем.
Профессионалам - по причине понимания того, "как это сделано",
и уважения к результатам виртуозного владения ремеслом. "Конченым
интеллектуалам" - возможностью построения изощренных интерпретационных
конструкций-лабиринтов, игры со смыслами и эстетическими системами,
казалось бы, исключающими друг друга. А наивному зрителю - по
совершенно необъяснимым причинам извечной тяги к "просто красоте",
преклонения перед всяким трудоемким ремеслом, возникновения
того "доисторического" восторга, который заставил воскликнуть
советскую колхозницу, увлеченную пением Тоти Даль Монте: "Выводит-то
как!"
Валерий Панасюк