Юлия Вишницкая. Мифологемы Александра Блока в русском этнокультурном пространстве

Юлия Васильевна Вишницкая
МИФОЛОГЕМЫ АЛЕКСАНДРА БЛОКА В РУССКОМ ЭТНОКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

2.3. "Окно" как маргинальный объект в художественных текстах А.Блока
Окно – "око" дома, которое обеспечивает связь с внешним миром. Функция "смотреть" предоставляет "окну" статус открытости, что проявляется в его векторной проницаемости: с одной стороны – это – выход в мир живой, одухотворенной природы:
"Герман:
Да, я ушел из дому,
Я понял приказания ветра,
Я увидал в окне ее,
Я услыхал песню судьбы!
Разве преступно смотреть в окно?" (IV-143; см. еще:
I-84, 257, 328, II-69, 290, IV-9, 113, 115, 446, 388, III-15, V-214), – который наполнен дивными воспоминаниями и несбыточными мечтами:
Опять откроется окно,
И ночь опять пахнет прохладой...
Былое вновь воскрешено
С его отравой и отрадой (I-433-4, см. I-445).
Этот выход влечет за собой обратную связь: в дом входят, "врываются" космические, природные стихии:
"Елена:
Что же там в окне?
Герман:
Я увидал огромный мир, Елена, синий, неизвестный, влекущий. Ветер ворвался в окно, запахло землей и теплым снегом" (IV-106, см. I-212, 219, II-272, 258, 64, 209, 269, III-41, V-70).
Так "окно" входит в пределы миров теистического верха:
Толпятся ангельские рати
За плотной завесой окна,
Но с нами ночь – буйна, хмельна... (II-271).
Будучи атрибутом хронотопа стихий, "окно" становится материализованным способом перехода в мир христианского монотеизма:
Мы вместе ждали смерти или сна.
Томительные проходили миги.
Вдруг ветерком пахнуло из окна,
Зашевелился лист священной книги.
(I-202, см. II-72)
Мир божественный с наибольшей силой проявляет себя, "пробиваясь" "в окно тюрьмы":
Кто взманил меня на путь знакомый,
Усмехнулся мне в окно тюрьмы?
Или – каменным путем влекомый –
Нищий, распевающий псалмы? (II-75,см. II-84)
Через окно (соединенное со Священной Книгой предназначением "показывать") происходит обмен информацией в пространствах антифактивности: видений, снов и живой природы – на уровне запахов, звуков, прикосновений:
... Яркая роза
Рыцарю в окна дохнула своим
Ароматным дыханьем" (I-374, см. I-220, 375, 380, 426, 405, 410, 295, II-170, 111).
Информационный поток часто превращается в процесс вовлечения "окна" в космический вихрь – окно, попадая "под опеку" природы, становится ее равноправным "существом" и даже – хтоническим объектом:
Вот вечер кутает окно
Сплошными белыми тенями.
Вход же в миры "за окном, внутри дома" граничит с выходом в миры состояния или в мир воспоминаний (который часто вызван какой-то "деталью" "окна": (Изора, глядя на розу в окне):
Вот такой был цветок
У него на груди! (IV-215, см. 1-257, IV-117).
(Да и само "окно" может материализоваться, став психологическим ассоциативом: мифологизированным прошлым (см. I-258, V-397).
Причем это соприкосновение может превратить окно – простое отверстие в строении для света и для воздуха – в средоточие ирреальных явлений и существ: "Люди, берегитесь, не подходите к лирику... В ваших руках засверкают тонкие орудия убийства, и в окне вашем лунной ночью закачается тень убийцы" (V-132).
Итак, "окно" интегрирует два мира: внешний и тот, который "изнутри окна": внешне населен стихиями и явлениями природы: ветром, вьюгой, весной, ночью, водой, насыщенными звуками, музыкой: "Они скованы холодом зимней вьюги, которая голосит за окнами в полях" (IV-301).
Вдруг – минутный ливень, ветр прохладный,
За окном открытым – громкий хор (III-68, см. II-47, 292, III-52, 50, 38, I-266, 198, 432, IV-144, 181);
космосом, представленным небесными светилами ("За окном горит яркая звезда. Падает голубой снег, такой же голубой, как вицмундир исчезнувшего Звездочета" и – существами из мира жизни после смерти, видениями, призраками:
Отворяются двери – там мерцания,
И за ярким окошком – виденья (I-272, см. IV-70).
Не случайно потому "окно" как средство перехода в стихийный хронотоп (в "пространство – время" ветра, вьюги, бури и т.п.) получает статус предвестника: Третий мистик:
Уже близко прибытие.
За окном нам ветер подал знак(IV-6; см.: III-51, IV-313).
Так окно обеспечивает связь с миром жизни после смерти: вертикаль – эксплицирована: космическая принадлежность окна подчеркнута локусно:
Окна ложные на небе черном.. .(III-10, см. III-25)
и колоративно: природным цветом окна – ока, а значит – света, является золотой, отмеченный "огненной стихией":
Но заалелся переплет окна
Под утренним, холодным поцелуем,
И странно розовеет тишина(III-10, см. II-89, IV-149).
Естественной в данных контекстах является открытость окна, которое становится символом надежды и света: "Все погружено в полный мрак, только большое окно Елены открыто" (IV-111, см. IV-100). (Здесь "открытость" тождественна "свету".) Символика огня, света репрезентирует основную функцию окна, оно – источник света. "Внутренний мир: за окном" освещен огнем, исходящим от свечи: "Заприметила в окошке красный огонек" (I-279, см. II-198, 240, 162, III-24, 39, IV-109) – и озвучен музыкой стихий.
Внутренний мир "за окном", светлый, излучающий огонь, становится локусом любви, мечты – миром абсолютного счастья:
Там – голубое окно Коломбины,
Розовый вечер, уснувший карниз...
То, что в окне, – розовей надвечерий
То, что вверху, – ослепительней дня!
Там Коломбина! О, люди! О, звери!
Будьте как дети, поймите меня! (I-288, см.: II-267)_;
так как это – окна Ее терема, в которых – "слабое пламя свечи" (1-481). Окно как атрибут Ее мира (II-83) – не только символ неземного света (I-320, 74, II-200), радости ("открыла веселые окна"), чистоты (I-364), любви и разлуки, печали (I-263), мечты, соблазна (II-86), надежды (II-199), но и свидетель и место встречи:
Гадай и жди. Среди полночи
В твоем окошке, милый друг,
Зажгутся дерзостные очи,
Послышится условный стук ( I-171 , II-64, IV-374)_,
центр Вселенcкой Души и Центр пересечения сомкнутых пространств:
Дышит утро в окошко твое,
Вдохновенное сердце мое.
Пролетают забытые сны,
Воскресают виденья весны,
И на розовом облаке грез
В вышине чью-то душу пронес
Молодой народившийся бог... (I-25).
Экспрессивно маркированное "окошко" моделирует "интимно душевный" контекст Дома. Дематериализуясь, "окошко" утрачивает свою "вещно-реальную" принадлежность "дому", оно "вырывается" из рамок атрибутивности, модифицируясь в нечто единичное, особенное, не зависящее от "каркаса жилья". Оно олицетворяется, "антропометафоризуется": "окошко" – сердце, душа, очи. Это уже – смысловой центр бытия человека. "Окошко" (в отличие от "Ее окна") – не атрибут и не символ, не знак, а психологический онтологически-гносеологический ассоциатив, "размыкающий" и "смыкающий" круги хронотопа.
Широкий мифосимволический спектр "окна" в Ее мире превращает его в объект магических действий: с окном связывается ритуал гаданий, заклинаний:
Я ночью ворожил перед окном светлицы.
Не отворилось мне дрожащее окно (I-508, I-264)
и две обрядовые ситуации: ожидания у окна и под окном.
Ситуация "ожидания под окном" сопряжена с "любовной" символикой "окна": Я прошел под окно и, любовью горя,
Я безумные речи шептал...
Утро двигалось тихо, вставала заря,
Ветерок по деревьям порхал... (и далее – I-381, см.: I-518, 167, 512, 365, 266, 521, II-95, IV-405, 417).
Эта ситуация, кроме того, репрезентирует средневековый миф о рыцарях, оберегающих своих возлюбленных: "Бертран, помогая Алискану взобраться в окно госпожи, встает на стражу у окна счастливых любовников" (IV-441, IV-163, 166), и поющих им серенады:
Пьеро:
Я пойду бренчать печальной гитарою
Под окно, где ты пляшешь в хоре подруг! (IV-6).
Ожидание свойственно не только рыцарю "под окном", но и Ей – "у окна" (есть случаи, когда у окна ожидает Он – IV-6, III-16):
Я шел во тьме дождливой ночи
И в старом доме, у окна,
Узнал задумчивые очи
Моей тоски.
В слезах, одна,
Она смотрела в даль сырую... (VI, см.: I-60, 292, II-4, 179, 27, 192, 186, IV-97).
Ее красотой, чистотой заражаются и атрибуты Ее дома – на окнах "занавески в узорных кружевах" (II-164), "желтые бархатца", а сами окна – "кисейные" и светятся огоньками:
Поздним вечером ждала
У кисейного окна
Вплоть до раннего утра (II-209).
Поэтический атрибутив "кисейное окно" не что иное, как манифестация женского начала, женственности, "домашности". Временные рамки ожидания (от позднего вечера до раннего утра) эксплицируют обратную, "внерамочную" модель "у окна": "кисейное окно" – символ уюта, спокойствия, воплощения мечты о Доме, о свете, который не только от свечей и лампад, но и от самих вещей, объектов, атрибутов дома, охваченных этим свечением, – уже подернуто "синим пологом" ночи, "белым саваном" смерти. "Кисея" жизни, уюта, любви превращается в "нити, паутины судьбы", красота гипертрофируется, обезображивается и ткет "мертвый рот" (см. стихотворение "Не пришел на свидание" – II-209). Мгновенное превращение "кисейного окна" в "дыру смерти" – это опрокидывание "верха" в "низ", это – "выворачивание наизнанку невинных вещей", это – "просвечивание" того мира, который внутри вещи.
Неслучайно внутренний мир, там "за окном", населен хтоническими существами: из миров нетипичного хронотопа, где пространства и времена беспорядочно соединены:
А в провале глухих окон
Смутный шелест многих знамен.
Звон, и трубы, и конский топот,
И качается тяжкий гроб (III-40; см: III-78; I-210, II-194, 65). Эта звуко-колоративная насыщенность внутреннего пространства "за окном" рождает новый хронотоп: "окно" уже не просто символ пустоты ("зияющие дыры потухших окон" – V-73) и предвестник смерти (см. выше), оно – хтонический хронотоп, в котором артефакты, звуки, предполагающие присутствие неживых существ: "шелест знамен", "темный гроб", – живут в своем определенном времени и пространстве.
Итак, вертикаль, выстраиваемая образом "окна", проявляет его медиальную природу: окно служит средством перехода в мир космический и в мир мертвых. Переход в космические миры соотнесен со светом, со стихиями, с живой, одухотворенной природой, он – регламентирован, ибо – естественен: окно обеспечивает связь с жизнью. Миры же жизни после смерти накладывают на "окно" отпечаток непроницаемости, труднопроходимости. Только через "узкие", "маленькие оконца" могут "прошмыгнуть" те, кто предпочитает для выхода не дверь, а окно.
Яромир:
Наступает час решений.
Дела требует, зовет
Час зловещих привидений!
Вот – окно! Вперед! Вперед!
Солдат:
Капитан, вот здесь в окне
Видел я, мелькнуло что-то,
Мне казалось, человек
В это узкое отверстье
Торопливо проскользнул (IV-420; см. IV-365).
Окно же в качестве атрибута ирреального, придуманного пространства – атрибута балагана (IV-67) – провоцирует этот нерегламентированный выход (ведь в балагане – все наоборот).
Арлекин:
Здесь никто любить не умеет,
Здесь живу в печальном сне!
Здравствуй, мир! Ты вновь со мною!
Твоя душа близка мне давно!
Иду дышать твоей весною
В твое золотое окно.
Прыгает в окно. Даль, взмывая в окне_, оказывается нарисованной на бумаге. Бумага лопнула. Арлекин полетел вверх ногами в пустоту" (IV-17, см. далее там же).
Антифактуальное пространство связывает все "окна" различных полимиров нетипичного хронотопа (видений, теней) (вызванных часто состояниями воображения, галлюцинаций): "окно" словно втягивается в "вихрь" ирреальных явлений: "кружения в шумном танце" (I – 227), "шатаний, извиваний", "брожений" (I-495) , "неясности" (I-38), "темноты" (II-237) , да и само "окно – почти неразличимо: "окно туманное" (I-499, II-204). Окно этих невидимых миров – проницаемо, даже если оно и закрыто. Оно – проводник в иные пространства:
Вот в окно, где спокойно текла
Пыльно-серая мгла,
Луч вонзился в прожженное сердце стекла,
Как игла (II-151).
В мирах сомкнутых пространств, которые объединены состоянием пути, "окно" мотивирует мифосимволический дескриптор недостижимости (в текстах эти "окна" чаще всего – "далекие"):
Мы, два старца, бредем одинокие,
Сырая простерлась мгла.
Перед нами – окна далекие,
Голубая даль светла (I-153, II-11, 61, 196).
Имплицитный колоратив "голубизны", присутствующий в "дали", проецирует ряд экспликаторов: "далекие окна" "дышат ленивым / И белым размером Весны" (II-9), "звенит окно" (I-228). "Весенний" звуко-колоратив "окна" реализован в символике счастья (V-127).
Но если в мирах видений и галлюцинаций "окна", "занавешенные" туманами и мглою, – проницаемы "лучом-иглой", то смыкаются пространства (сна и яви, прошедшего и будущего) благодаря миру живой, одухотворенной природы. Предвестниками благодати выступают птицы, которые именно через окно "пророчат счастье" (I-328; см. III-95).
Медиальная сущность окна как объекта, принадлежащего сразу нескольким мирам, состоит и в особенностях контакта:
В окошко закрытое
Горькая мудрость стучит.
Все ликованье забытое
Перелетело в зенит (I-50; см.: I-40, 288, 273).
Само действие "ввечеру постучусь в оконце" (I-273, см.: I-40, 28, 500) трансформируется в символ уюта, дома (см. еще V-131).
Итак, "окно" – атрибут дома: земного, небесного, дома иных миров. И в зависимости от принадлежности тому или иному "дому" "окно" идентифицируется со "своим" мифомиром. "Верхнее окно" – это или его месторасположение в "доме", в "верхнем этаже":
Я смотрю на слепое людское строенье –
Под крышей медленно зажигалось окно (I-248, см.: I-192, 526; II-164) (сравните: "низкое окно – II-130),
или релевантное окну "небесному". Оно насыщено адекватной "небу" символикой: света, всепонимания, всевидения, открытости в бездну миров. "Небесное окно" как локус абсолютного счастья, воплощенного рая:
Старость мертвая бродит вокруг,
В зеленях утонула дорожка.
Я пилю наверху полукруг –
Я пилю слуховое окошко (II-73; см.: I-158, V-379).
"Верхнее окно" – амбивалентный образ, выстраиваемый в "здесь – там" вертикаль. "Здесь – мир" вводит "окно" в контексты "несветлые": "узкие комнаты" (II-43), "скрипят болты" (I-302), "пальто" (II-149), "хмурая столица" (II-193), "морозное окно" (III-29) (см. еще: II-140, 39, 63, I-294). Через окно открывается реальность жизни:
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине (II-191, V-395).
Это – окна города, в котором царит состояние сна:
Мы странствовали с ним по городам.
Из окон люди сонные смотрели (I-176), – впитывающие в себя всю негативную энергию (I-219) и как итог превращающиеся в "щели развратных притонов" (I-524). Так атрибут городского мира порождает спектр мифосимволических дескрипторов: окно – символ безысходности, печали, тоски, разврата, смерти.
Таким образом, через городское пространство "окно", концентрируя в себе негативную семантику, осуществляет связь с миром смерти, разложения. Именно "городские окна" мотивируют второй член оппозиции по вертикали "там – здесь", "небо – земля". В контексте города "окно", причем деформированное, эксплицитно-симптоматичное (двойное подчеркивание негатива-"симптома": "развратные", "притоны"), выступает основным элементом космической эсхатологии. Концентрация негативной семантики контекстов, связанных с "городскими "окнами", влечет появление в интенсиональном поле образа синдрома пустоты, который реализуется субъектом сопоставления: "окно" дешифруется посредством абстрактно-символического кода: "щели развратных притонов", "провал глухих окон", "зияющие дыры потухших окон". Заметим, что "синдром пустоты" актуализируется в "окне" его нерегламентированностью: "окна" (причем "узкие" или просто "щели) могут служить входом/выходом для хтонических существ (сравните аналогично у "двери" – см. выше параграф).
Аналогичную "диагностическую" природу проявляет окно в качестве медиатора: экспрессивно-эмоциональная и так называемая контекстная маркированность "окна" соотносит его с тем или иным хронотопом: миры теистического верха (христианского монотеизма, Ее мир) обозначены релевантными определениями слова "окно" ("далекое, "синее", "голубое", "высокое", "весеннее" и пр.); полимиры нетипичного хронотопа (миры видений, теней) спроектировали контурную иллюзорность "окон": они – "туманные"; стихийный хронотоп проявился в образе "окно" как гомогенный, абсолютно адекватный стихиям "объект": как имя ("окно" в ряду "ветер", "вьюга", "снег" и пр.). Эта нейтрализация слова в контекстах с "космическими стихиями" является своеобразным паролем, пропуском "окна" в мир стихий.
Но образ-медиатор в блоковских текстах настолько проницаем и реинкарнирован, что вбирает в себя все свойства того пространства, средством перехода в которое он является. И потому он уже – автономный объект определенного бытийного мифомира: "окно" – объект – атрибут хронотопа стихий, Ее мира, ирреальных пространств, хтонический объект, психологический ассоциатив, материализованный мир теистического верха, локус абсолютного счастья, воплощенного рая, средоточие ирреальных явлений и существ, локус любви, мечты, центр Вселенской Души. Кроме того, будучи проводником в иные миры и – в результате – центром пересечения сомкнутых пространств, "окно" само становится этим "миром"-хронотопом: средневековым, этнически языческим, и – особенным, оригинальным, блоковским – хтоническим.
Так "окно" является воплощением своих собственных мотивов, концентрируя их в качестве "локусов", "темпоралей" и "хронотопов". Рефлективно психологические ассоциативы проявляются в ряде мифосимволических декрипторов и на срезе предвестников. Происходит реконструкция этнокультурологической парадигмы образа-мифологемы (отражающей мифопоэтические миры через призму этнопредставлений – и в зеркале индивидуальной художественной системы поэта). Более того – воссоздается не только этническая сетка дескрипторов, но и заимствованная, фоново-культурологическая.
Читать дальше
К оглавлению
Библиографическая справка

© Вишницкая Юлия Васильевна. Мифологемы Александра Блока в русском этнокультурном пространстве
Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. – Киев, 2003. Институт языковедения имени А.А.Потебни Национальной академии наук Украины. Научный руководитель - Озерова Нина Григорьевна, доктор филологических наук, профессор

При оформлении страницы использован фрагмент работы Эдуарда Берн-Джонса "Принц вступает в заросли шиповника"
Репродукция взята с сайта www.elibron.com