ДУША И ВЕЩИ

 

От окраины к центру...

В большом городе всегда начинаешь искать себя. Даже когда тебе кажется, что ты ищешь что-то другое. Даже когда ты переполнен впечатлениями и, не зная усталости, готов впитывать их бесконечно. Так происходило со мной в Лондоне, когда я часами бродил по его вечерним улицам, разглядывал витрины магазинов и ресторанчиков, заходил в книжные лавки и спускался в букинистические подвальчики, бережно хранящие восхитительные россыпи и запахи старых книжек с пожелтевшими хрупкими страницами. Несколько раз я заходил и в пабы с их непередаваемой атмосферой, с их удивительным сочетанием веселых шумных компаний, утопающих в плотных клубах сигаретного дыма, и какого-то особого уюта, который присущ, вероятно, исключительно этой стране и является уже давно частью ее мифа. Миф этот, впрочем, гораздо более осязаем и реален, чем те же пресловутые лондонские туманы, которые действительно большей частью красивый миф, прочно укоренившийся в нашем представлении о Лондоне. Позже, когда я приехал в этот город в третий раз и прожил в нем год, я видел туман всего один раз за все это время, но зато уж это был настоящий туман, такой, что буквально не было видно дальше 2-3 метров.

Но сейчас я хотел бы поговорить о другом. А именно об ощущении потерянности в большом городе, которое, как мне кажется, всегда подсознательно присутствует у каждого, кто впервые попадает в такой мегаполис, как например, Лондон или Москва. Впрочем, с полной уверенностью могу говорить только о своем собственном опыте. Так вот у меня в Лондоне сразу появилось чувство невероятной свободы, когда кажется, что можно идти куда угодно и делать все что угодно. Но если первая часть довольно в большой степени совпадала с реальностью, то вторая - была, разумеется, сильно ограничена такой прозаической деталью, как количество бумажек с портретом королевы или их знаменитого классика, любимого нами, кажется, даже больше, чем самими британцами.

Потерянность всегда бывает по отношению к чему-то. Мы можем потеряться в чужом городе, когда нам нужно куда-то попасть, а мы заблудились. Бывают, правда, случаи когда мы бродим по чужому городу безо всякой определенной цели и тем не менее ощущаем такого рода потерянность. Так было, например, со мной в Алма-Ате, когда сама топография, сама структура города навевала на меня какую-то подсознательную тоску. Дело в том, что этот город имеет четко выраженную прямоугольную структуру. Т.е. он разбит ровными прямыми улицами на кварталы, так что в нем очень легко найти практический любой адрес, зная, на пересечении каких улиц он находится (или между какими), как в шахматах. Но из-за такой топографии в Алма-Ате нет четко выраженного центра, центра как некоего средоточия всего самого главного в городе, своего рода сердца города. Такой центр очень ярко выражен, конечно же, в Москве, но и в других городах он почти всегда более или менее локализован. Санкт-Петербург как из ствола дерева растет из Невского проспекта, хотя там есть и Васильевский остров, и Литейный проспект. Тем не менее, для нас этот город прежде всего связан с Невским, Эрмитажем, Исаакиевским собором, Медным Всадником - все эти замечательные объекты и составляют центр. В Лондоне это, наверное, Big Ben, Trafalgar square, Piccadili circles, в Париже – Елисейские поля и т.д.

Так вот в Алма-Ате ничего подобного нет и в помине. В результате некуда идти, нет центра притяжения города, куда можно было бы стремиться и где можно было бы бродить, изучать, наблюдать жизнь города. Поэтому я и ощущал себя там какую-то жуткую потерянность и неприкаянность, было как-то не по себе и хотелось поскорей вернуться на квартиру, где мы остановились. Помню, тогда мне подумалось о том, что, возможно, вообще наше сознание по природе своей моноцентрично, т.е. для него как бы необходимо наличие центра - города, мира, Вселенной. Сознание наше не выносит относительности, нужна какая-то привязка, точка отсчета, центр координат. И в пространстве географическом, и в пространстве душевном, не говоря уже о духовном, нам нужно то, от чего мы могли бы отталкиваться, точнее, к чему мы могли бы притягиваться. Мы как бы соизмеряем свое местоположение с этим центром и оцениваем, как далеко от него мы находимся.

Интересно, что и в литературе встречается тема центра (и окраины, соответственно). Первое, что приходит в голову - "Москва - Петушки" (Веничка так и не дошел до Кремля) и "От окраины к центру" Бродского.

Таким образом, соотнесение своего местонахождения с определенной точкой в пространстве (в нашем случае, с центром) есть своего рода стремление человека к уменьшению энтропии, то есть как бы психологическое противодействие второму закону термодинамики. Нужен ли нам центр сам по себе как некая область пространства? Ведь мы, живя в наших городах, не так уж часто ходим в центр, так только, по мере необходимости. Подозреваю, что нам больше необходим не столько сам центр, сколько сознание того, что он существует. Это придает нашей жизни некую устойчивость и ритмичность, удерживая нас на орбите повседневного быта. Независимо от геометрии нашего перемещения, центростремительно ориентированное сознание удерживает нас от внутреннего хаоса.

Но интересно отметить, - и это, кстати, вносит существенную коррективу во все вышеприведенные размышления, - что присутствие в человеке духовного центра или, точнее, центра духовной жизни (если таковая имеет место быть), делает его существование практически независимым как от географии его жизни вообще, так и от центра физического в частности. Тот, кто концентрирует всю свою жизнь вокруг духовного центра, не только создает этим самым абсолютную систему духовных координат, в которой все остальное становится и в буквальном, и в переносном смысле относительным, но и получает при этом внутреннюю свободу перемещения в пространстве (и, кстати, во времени тоже). Наш духовный центр зависит от нашей воли и чистоты, и следует помнить, что он является лишь зеркалом, в котором, если оно, конечно, чисто, отражается другой Центр, высший центр мироздания, его Творец. Царство Божие в нашем сердце и горе нам, если мы не пытаемся пробиться к нему и построить свою жизнь вокруг этого Центра. Ведь в этом печальном случае мы всю жизнь обречены на духовное изгнание и голод, на бессмысленные и истощающие поиски городов и их центров с дурной бесконечностью магазинов, на бесконечные поиски того несуществующего центра в несуществующей столице, где мы могли бы забыться в тяжелом сне, состоящем из бесконечной смены работы и развлечений, и не вспоминать мучительно свое настоящее имя, свое настоящее прошлое и свой настоящий центр, в котором все еще ждет нас, словно брошенный и беспомощный ребенок, наше истинное "я", в глаза которого мы так боимся взглянуть, дабы не увидеть в них нечто такое, что навсегда разрушит наши уютные иллюзии и лишит нас столь ненадежного покоя, возведенного лукавым временем на руинах нашей души...

Декабрь 1998

* * *

...В Лондоне в метро я видел женщину, и до сих пор у меня перед глазами ее лицо. У нее было обычное, ничем не примечательное на первый взгляд лицо и все-таки оно было другое. Напротив нее сидел мальчик лет 12-ти, ее сын. Мальчик болен чем-то вроде болезни Дауна. Большие круглые глаза, полуоткрытый рот, бледное худощавое лицо. Время от времени в его пустых отсутствующих глазах возникала тревога и тогда он смотрел на мать, а она ему что-то ласково начинала говорить и улыбалась.. Ее лицо несло на себе тот отпечаток, который мы почти сразу замечаем у людей, будь то мимолетное видение на улице или какая-то недолгая встреча в транспорте, когда у нас есть несколько минут для того, чтобы рассмотреть человека. Это было лицо человека, прошедшего через сильные страдания, прожившего нелегкие годы один на один с болезнью сына и, тем не менее, не сломленного, не отчаявшегося, но постигшего великую силу любви к слабому больному существу, которое не сможет выжить без этой любви. С какой чистой нежностью смотрела она на сына, какая теплота и любовь светились в ее глазах, когда она брала его за руку, что-то спрашивала, успокаивала и уговаривала. Мы, считающие себя здоровыми людьми, никогда не сможем постичь неведомый нам мир человека, который волей Всевышнего пришел в жизнь лишенный разума и погружен в глухую тьму своего безумия. Но сквозь эту тьму, рассеивая ее, пробивается мощный свет материнской любви, ибо любовь в самом ее чистом, бескорыстном, христианском виде - это единственный язык, который сможет понять и принять этот мальчик. И это единственное лекарство, которое может помочь ему выжить. Без этой любви он бы оказался в аду своего безумия, насмешек и одиночества и вряд ли бы выдержал долго. Но тихая жертвенная любовь его матери превращает этот ад почти в рай, в котором он чувствует себя спокойным и защищенным. Любовь - это единственная нить, связывающая его с жизнью, ибо она и есть его жизнь. И ему не надо ей учиться, поскольку он не способен больше ни на что другое, как только на ответную любовь к тем, кто его любит. Это язык его общения с миром, других языков для него не существует и они для него погибельны, как гусеница бульдозера для хрупкого цветка, случайно и одиноко выросшего на пустыре...

Как разительно отличалось лицо этой женщины в лондонской подземке от скучающих, пустых лиц, как отличались ее глаза, ее взгляд, от глаз этих людей, поглощенных чтением газет, рекламы или бестселлеров, занятых какими-то своими подсчетами или просто погруженных в тяжелое забытье. Она, наверное, сможет понять их заботы, поскольку все это имеется и у нее, но им вряд ли понять ее, ибо у нее есть что-то еще, что-то очень важное: неведомая им забота, которой, к счастью, они не знают, неведомый им дар, которого, к несчастью, они лишены.

20 апреля 1998

 

УТРЕННИЕ ЗАМЕТКИ

Музей

(Отрывок из дневника туриста)

...Впереди, на вершине холма, белело высокое здание. Через полчаса мы подошли к нему и увидели, что это был большой музей круглой формы, увенчанный огромным стеклянным куполом. В здании было несколько этажей, и в этом, конечно же, не было ничего необычного. Но само расположение картин по этажам, их классификация - вот что было удивительно. Создатель музея, сэр Исаак Роджерс, развесил картины, подчиняясь лишь одному ему ведомой логике. На первый взгляд в этом не было никакой системы, и в одном зале вы могли увидеть висящие рядом картины Кандинского, Веронезе и Хокусая. Но побродив по музею, пройдя несколько этажей вверх, - а именно в таком порядке должен был происходить осмотр, - мы начали угадывать скрытую тему каждого зала и этажа. Картины подбирались не по эпохам, направлениям или художникам, а единственно по тематическому критерию. Например, был зал, посвященный экологии, и в нем вы могли найти великолепные образцы китайской и японской пейзажной живописи, полотна Левитана, Мане, Айвазовского и... Босха. Причем отнюдь не все из них были написаны в жанре пейзажа. Тем не менее, тема экологии звучала в каждой картине этого зала.

Другой зал был посвящен теме книг в живописи, третий - медицине и так далее. Кроме того, каждый следующий этаж был немного меньше предыдущего и, соответственно, меньше в нем было и произведений. В путеводителе по музею было написано: "Добро пожаловать в музей "Путь к чистоте". Осмотрев нашу экспозицию, вы обретете свой взгляд на мир и пройдете путем чистоты. Каждый следующий этаж будет приближать вас к первоисточнику всех картин и скульптур, а в завершение темы вам будет дана уникальная возможность ознакомиться с самой великой картиной всех времен, которая называется "Небо". Этот шедевр выполнен столь искусно, что меняется в зависимости от освещения. Более того, вы можете любоваться им даже ночью, при отсутствии любого освещения. Картина расположена на последнем этаже".

Язык и стиль этого небольшого текста показался нам немного вычурным и высокопарным, но тем не менее мы были заинтригованы и, минуя восьмой и девятый этажи, поднялись на последний, десятый этаж. Там, в небольшом, тихом и светлом зале, мы увидели только несколько очень старых икон, с образами Спасителя, Богоматери и апостолов. Одна из икон была посвящена теме страшного суда. Больше в этом зале ничего не было.

Мы удивленно посмотрели вокруг, но картины "Небо" не было. В этот момент к нам подошла старушка-смотрительница и сказала, что это еще не последний этаж. Есть еще надстройка, и там мы найдем то, что ищем. Узкой лестницей мы поднялись наверх и оказались в большом круглом зале, залитым ярким солнечным цветом. Но и там мы не увидели ни одной картины. Не было и старушки, чтобы спросить, где же все-таки находится эта картина и не врет ли путеводитель. Мы уже хотели вернуться назад, когда друг мой заметил небольшую табличку где-то наверху на стене. На ней было написано только одно слово "Небо", и рядом помещалась стрелочка, указывающая наверх. Мы подняли головы и тут только увидели, что находимся под необыкновенно прозрачным стеклянным куполом. И над нами была бездонная глубина ярко-голубого, бесконечного и чистого, без единого облачка неба... Это и была обещанная картина.

Ноябрь 1998

 

Душа и вещи

Мы можем быть или не быть в нужном или ненужном месте. Но всегда есть время и место, которые сохраняют следы нашего присутствия, видимые лишь для некоторых. Нас там нет, и все-таки мы там. Наши следы остались на одежде, небрежно накинутой на стул, на смятом покрывале дивана, на раскрытой книге, которую мы забыли закрыть и оставили на столе в немом и терпеливом ожидании...

И, может, чашка с остатками чая еще каким-то чудом хранит тепло наших рук, как хранят его старые конверты с письмами наших друзей.

Как услышать эту тихую мелодию со-присутствия? Как увидеть эти бледные отпечатки нашей души, которые светятся в темноте пустой комнаты? Мы заполняем пустоты мира своим отсутствием - это наш способ борьбы с пустотой, это наш ответ времени и попытка удержаться на его скользком краю, перед тем как навсегда низринуться в бездну.

Уходим ли мы из дома или из жизни, после нас остаются наши вещи. Они живут и говорят за нас, они - наш автопортрет, самый точный из всех возможных. Наши рубашки сохраняют запах и форму нашего тела, так же как наши книги сохраняют форму и образ нашей души. Их молчание красноречивее наших слов, их печаль прозрачна как годы, которые мы могли бы прожить, но не прожили, потому что... Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Потому что мы ведь сами пошли по другому пути и захватили с собой все эти книги, письма и фотографии, чтобы построить в них маленький домик своего прошлого, чтобы укрываться в нем от холодных ветров настоящего.

Как явственно мы присутствуем в местах, где нас нет, и в годах, которые мы не прожили. И чем сильнее мы присутствуем там, тем меньше нас здесь. Вот почему на долю наших близких так часто выпадает наше отсутствие. Не физическое, душевное, не говоря уже о духовном.

Мы не умеем жить настоящим, мы почти всегда или в прошлом, или в будущем. Мы там, где нас нет. И нас нет там, где мы есть...

Мы думаем о вещах и книгах больше, чем о близких людях. А они живут рядом с нами, едят за одним столом с нами и спят в одной постели. И терпеливо ждут, когда мы их заметим и вернемся из далекого прошлого... Потому что только так можно победить время, только так можно уйти от его ревущей черной бездны и увидеть свет и свободу.

Мы все это понимаем. Мы сами хотим вырваться из плена прошлого. Мы хотим обрести себя, свой грустный мир, свою молчаливую свободу... Потому что с каждым разом нам все труднее и труднее совершать путешествия в прошлое, где нас ждут наши любимые, которых мы там навсегда бросили. Все труднее и труднее смотреть в их грустные глаза и знать, что они никогда не смогут вырваться из того времени и что мы обречены перечитывать этот недописанный рассказ, в котором нельзя изменить ни одной буквы, ни одного звука или взгляда.

Так может, лучше менять то, что мы можем, - настоящее?.. Пока оно еще не стало прошлым. Может, тогда придет полнота присутствия и понимание, что все, что мы прожили, никогда не будет меньше того, что мы не прожили. Что между ними стоит невидимый знак равенства - два отрезка параллельных прямых, которые никогда не пересекутся в этой жизни, но сойдутся в бесконечности, как сходятся в ней боль и радость, отчаяние и надежда, ужас и свет, сомнение и вера.

Все это сольется когда-то в одну точку и переплавится в огне безграничной Божественной любви. И может, тогда мы поймем, наконец, что такое Любовь и Свобода...

Конечно, только если сами этого захотим.

 

Дуччо ди Буонинсенья. Маэста. Дорога в Эммаус (1308-1311)

Репродукция взята с сайта www.elibron.com

 

Не-встречи и встречи

(Лондонский цикл)

...Молчание, в котором все слова,

И серый день, в котором все дожди,

Однажды встретились, присели на скамейку

И ждут с надеждой нового дождя.

Они на небо смотрят: слишком близко.

Они на время смотрят: слишком поздно,

Да и сама погода давит слишком.

И серый день роняет: я устал...

Встает и растворяется в толпе.

В толпе людей, похожих друг на друга,

И на него.

Молчанье остается,

Поскольку ему некуда идти.

Вот разве что зайти в библиотеку

И спрятаться в старинном фолианте,

И там уснуть, и спать века, пока

Какой-нибудь старик полубезумный

его однажды в сумерках откроет,

найдет Молчанье и возьмет к себе

в каморку, как бездомную собаку,

а вместо кости даст ему на ужин

воспоминаний жалкую похлебку...

 

* * *

"А может, завтра я умру?"

С.К.

...А может, завтра я умру?

Зато воскресну послезавтра.

Ведь смерти нет и это правда,

и я надежду соберу,

осколки склею, и опять

возникнет, словно чудо, ваза.

И незаконченная фраза,

как прежде сможет прозвучать,

не с середины, не с конца,

а снова с самого начала,

так чтобы тихо зазвучала

все та же музыка лица.

Есть откровенье красоты.

И свет, дарованный нам свыше.

...Мой друг в окно однажды вышел.

Но он умел летать. А ты?..

 

Почти дневник от 31 октября 1999 г.

...Сегодня было три не-встречи.

И я остался слушать речи

о смерти, о любви, о вере*.

Я слушал и смотрел на двери...

Потом на Oxford-street поехал:

еще одна не-встреча – эхо

не-встречи первой и второй,

точней, их следствие.

Настрой

был у меня меланхоличный.

Я кофе взял (он был отличный),

за столик сел и стал читать

слова про Облако Незнанья...

Но думал я про ожиданье.

Я думал: странно, можно ждать,

не ожидая ничего.

Не ожидая, ждать всего,

включая изгнанное чудо,

что мирно спит на дне сосуда

и ждет прикосновенья веры,

чтоб зазвучать. Нужны примеры?

Сперва скажите, для чего?

...Я ждал и думал: ничего

уже сегодня не случится,

и выпал день легко, как спица,

но он свое лицо обрел

и за тихо за собой повел

меня и двух моих друзей...

Куда теперь пойти? В музей?

Зачем? Ведь я и так в музее**,

что ждет таких же ротозеев,

чтоб поглотить их с потрохами.

Они не замечают сами,

как книги время их крадут,

их жизнь, их музыку, их труд.

И что взамен? Чужое бремя,

чужие сны, и боль, и время.

Чужое прошлое и опыт,

советов злых лукавый шепот

и вечный спор о том, как жить...

А книгу так легко открыть

и погрузиться в мир манящий,

приняв его за настоящий.

Но это только шум и ярость.

А дальше что? Приходит старость

в один осенний вечер к нам.

...Так я бродил по этажам,

а рядом время шелестело,

но близко подойти не смело.

Я видел грусть в его глазах.

Но скоро стрелки на часах

струной застынут вертикальной –

мир закрывается, пора

вновь возвращаться в нереальность

вечерних улиц, тусклых бра.

...Я выхожу и целый вечер

ловлю совсем иные речи

о жизни, о любви, о вере.

И я опять смотрю на двери

и окна светлые кофеен,

слегка от голода рассеян...

Вокруг толпа, мелькают лица,

а я хочу уединиться.

Но, наконец, тот паб чудесный,

уютный и немного тесный.

В нем весело горит камин.

Огонь, - о чудо! - настоящий,

а ты, за столиком сидящий,

предмет поэзии иной.

Ты вновь становишься собой.

Берешь блокнот и пишешь стих,

и ощущаешь: шум утих.

Осталось счастье: ты один,

и пинта пива, и камин.

*Беседа Владыки Анатолия о смерти.

** Книжный универмаг "Borders" на Oxford-street.

 

* * *

...я знаю, ты будешь смеяться, но

мы постарели еще на одну не-встречу,

стали богаче еще на один вечер

одиночества странного, бесцветного одиночества,

от которого устаешь настолько,

что даже плакать не хочется,

не то что писать, объясняться, придумывать теорию...

Просто каждый из нас пишет свою историю

жизни, порой торопится, делает кучу ошибок,

и тогда его шарахает током

боли, молчания и тех улыбок,

что пришли из прошлого, запутавшись во временах,

как плохой ученик - в наречиях и именах.

...И что остается тогда – утешать себя тем, что каждый

мог пропустить запятую, нужное слово, мог ошибиться?

Но этот дневник никогда не пишется дважды,

и в нем никогда нельзя просто перевернуть страницу.

 

Лики города

1.

... мы живем в пространстве встреч и не-встреч.

И за каждой не-встречей – надежда.

А за каждою встречей – не-встреча,

в которой может быть все, что угодно:

дешевый рай большого города,

или маленький рай одиночества.

Но где бы мы не брели,

Надежда никогда не отводит лица,

снова и снова обещая нам встречу.

Но каждая не-встреча может обернуться любовью,

каждая любовь – пыткой,

а каждая пытка – усталостью...

...В бесконечных переходах метро,

в прокуренных пабах и полупустых кофейнях,

везде, куда ты приводишь за собой,

словно бездомного пса, слепое свое ожидание,

оно тебя спрашивает:

"И здесь нет?"

и когда ты устало отвечаешь "нет...",

ожидание каждый раз повторяет:

"А ты уверен?.."

 

2.

По дороге в книжный

увидел в телефонной будке

маленькую японку.

...Еще одно отражение одиночества.

 

3.

...да нет, мы просто живем на разных этажах мира.

Иногда ходим друг к другу в гости.

Когда пригласят,

когда впустят,

когда дадут визу.

Но всегда приходится возвращаться на свой этаж,

и мы снова живем на нем

и терпеливо ждем

Когда пригласят,

когда впустят,

когда дадут визу.

Но проходит год, и еще год,

и еще одна осень,

а нас все не приглашают,

и не пускают,

и не дают визу...

И тогда мир становится маленьким,

как косточка от вишни,

которую мы слишком рано съели.

28 декабря 1999

 

Доктор МакФил

(перевод с английского)

...Доктор МакФил

после работы

по пабам ходил,

и в каждом он пил

разное пиво,

чтобы казаться себе счастливым,

нежным и мудрым,

слегка ироничным,

в меру циничным...

Ни с кем не вступал он в прения

И соглашался со всеми,

Поскольку считал, что споры и трения –

Слишком тяжелое бремя.

Его знали бармены и завсегдатаи пабов,

А он постоянно путал их имена

И говорил: сегодня моя жена

меня не ждет, хотя и могла бы...

Но все хорошо знали, что нет никакой жены.

И он знал, что все это знали.

Нет, алкоголиком его не считали,

Скорее поэтом темного пива, верящим в сны.

А он был физик и притом весьма неплохой.

И днем это был совершенно другой человек.

Сдержанный, умный, почти сухой

в обращении с коллегами, державший всех

аспирантов в плену дисциплины и правил.

За его спиной шептали: вот наш педант,

уж лучше б он нас в покое оставил.

Но все, как один, соглашались: талант,

каких мало, генератор идей.

Потрясающий нюх, интуиция, глубина.

Чем бы была наука без таких вот людей,

Умеющих видеть до самого дна?

.......................................................

И никто из коллег не знал, что по вечерам

доктор Макфил уходит от времени,

садится за стол со стаканом, и в темени

стучит все одно и то же, и по утрам

все трудней и трудней просыпаться

и вспоминать свое имя или название станции точное,

где ему выходить и бежать, а потом улыбаться

коллегам, студентам и прочим, стоящим цепочкою,

вокруг его жизни, которая давно закончилась,

но по инерции ищет свое продолжение,

как душа ищет выхода, в темнице тела ворочаясь,

как суббота ждет с нетерпением первых часов Воскресения.

 

* * *

...Сегодня день воспоминаний...

И в тесноте высоких зданий,

среди толпы пустой и шумной

старик блуждает полоумный.

И с непокрытой головою

он под дождем идет. Тоскою

иль страхом времени гоним.

Они же тешатся над ним...

Он потерял воспоминанья.

А это хуже, чем сознанье

терять - тебе его вернут.

А память разве вновь найдут?

Старик бредет, глядит на стекла

витрин (вся борода намокла),

а в них сверканье ярких красок,

чужих вещей, холодных масок...

Но нет его воспоминаний.

И только груз печальных знаний

на плечи давит и гнетет.

Старик сомнамбулой бредет

Из ниоткуда в никуда.

А скоро сумерки - беда...

Он темноты теперь боится,

он не выносит эти лица,

чужие лица... Город-страх

навек застыл в его глазах.

И на обман надежды нет...

Воспоминаньем не согрет,

он весь дрожит, в кафе заходит,

берет сто грамм, но не проходит

его тоска, его безумье.

Он пьет таблетку полнолунья,

чтобы забыть себя совсем...

Не замечаемый никем,

он из кафе с трудом выходит

и, как часы, свой страх заводит -

ведь вечер долгий впереди,

и боль стучит в его груди

с уставшим сердцем в унисон.

Своим безумием несом,

как лодка без гребца, вперед,

он память ищет и зовет.

...А память сзади, словно тень,

за ним ходила целый день.

17-18 марта 1998

 

Стихи без границ

Странные мысли о зарплате

...А вспомни, как мечтал когда-то,

получишь первую зарплату

и купишь вкусностей, вина,

зайдешь в кафе, закажешь кофе

и нарисуешь чей-то профиль...

Но день пришел и чья вина,

что ни кафе, ни шоколадки,

что на судьбе одни заплатки,

приличный кофе не найти...

Работа, вечная работа,

и как обычно, спать охота,

или куда-нибудь уйти.

"Паши, паши, - мне шепчет время, -

в шесть ноль один уйдешь со всеми.

А о свободе позабудь.

Ее ты продал не моргая.

"До скорой встречи, дорогая,

Увидимся когда-нибудь..."

О ядовитейшие речи!..

Я выхожу в осенний вечер.

Троллейбус едет - я в него.

И вот сижу, опустошенный,

в пустом троллейбусе, законный

свой отработав трудодень.

Уснул и еду в бесконечность,

а рядом спит старушка-вечность,

похожая на чью-то тень.

Ноябрь 2000

 

1.

...Это неправда,

что время не ждет.

Иногда оно останавливается,

чтобы посмотреть на нас,

чтобы понять, что мы делаем и куда идем.

Оно смотрит на нас внимательно,

но мы не замечаем его и проходим мимо.

Потому что это мы не умеем остановиться,

и услышать одинокий голос человека,

или негромкий голос времени, похожий на голос старушки,

забывшей дорогу домой...

А время ждет и смотрит,

и потом идет дальше,

так никого и не дождавшись...

 

2.

В цветных лабиринтах надежды

бывают свои тупики.

В них строят дома и квартиры,

играют в четыре руки.

Но кто-то приходит оттуда,

где странствиям нету конца.

Он верит в нежданное чудо,

И в светлую мудрость Творца.

Он дарит нам музыку света,

а с ней - простоту и простор.

Молчанье мудрее ответа,

А боль - это только зазор

меж тем, что могло бы случиться,

но мимо прошло навсегда,

и тем, как ночами не спится

в огромном дому изо льда...

 

3.

Наша история, то есть биография,

это ведь тоже почти география,

сердца извилистый путь...

Горы, долины, болота зеленые.

Нежность, надежда и слезы соленые,

вечная жажда уснуть.

Вечная жажда найти настоящее

и одиночество, рядом стоящее...

Вечный туман впереди.

Как же вернуться назад всем нам хочется!..

.....

Руку подай мне, мое одиночество,

и, как слепого, веди....

Январь 2001

 

Рассказ о словах

целый день он искал нужное слово:

перебирал разные слова,

расставлял их в разном порядке

и снова отбрасывал в сторону,

устав от бесконечных попыток.

...А вечером слова пришли к нему сами,

пришли все сразу.

И стали умолять оставить их в покое,

потому что они устали быть текстом,

письмом или стихотворением...

Они хотели быть просто словами,

без прошлого и без будущего,

без боли и без страха, без страдания и без смысла.

Хотели быть просто словами

или тихим радостным шепотом

в темном лесу безумия,

или просто маленькими зверятами,

спящими на белых простынях бумаги

и укрытыми теплым одеялом безмолвия...

P.S.

Но он отказался оставить их в покое...

И тогда у него на глазах слова превратились в зверей

и нужное слово набросилось первым

 

Сам себе режиссер

рот на замок и молчок

сердце закрой на крючок

глупый свой стих оборви

и снова спокойно живи

а как станешь ты глух и нем

не будет больше проблем

будешь смотреть в окно

жизни чужой кино

стань сам себе режиссер

пересними свой вздор

сделай счастливый конец

понял все? молодец!

 

* * *

...Если это письмо до тебя вдруг дойдет

(без насмешки пишу - не работает почта),

если что-то сегодня и произойдет,

то, конечно, и это случится не точно,

а в окрестностях где-то, в начале весны,

между строчек сухих и в ячейках отчетов,

где напрасно стараются старые сны

нам внушить невозможность и тщетность полетов.

Приблизительность - это скорее девиз,

чем каприз, потому что размыты надежды...

Если жизнь превратить в ожидание виз,

каждый день проверяя судьбу и одежду -

все ли взял, не оставил ли белый блокнот,

не забыл ли в конвертах волшебные годы? -

то посланье от старости утром придет,

где она сообщит тебе адрес свободы.

Но и это тебя остановит едва ль,

ты ведь тоже надолго отравлен эпохой...

За тобою, как нищенка, ходит печаль,

собирая разбитую душу по крохам.

Так в окрестностях веры мы бродим впотьмах,

и в окрестностях боли как будто бы плачем,

и как будто любовь нас встречает в домах,

чтоб мы снова забыли, что можно иначе.

...Приблизительность жизни и точность конца -

век дешевых забав, посылаемых снизу.

В мутном зеркале века не видно лица,

или просто лицо заменили на визу?..

Приблизительность чувств, как спасательный круг,

для людей, что боятся любви и свободы.

И все дальше и дальше единственный звук

камертона, спасавшего в прежние годы.

1 марта 2001

 

Нейтралитет как текст

(Опыт распознавания)

...был текст

о смысле жизни чужой

о нейтралитете надежд

почти текст...

потому что наш долг....

...и медицинская ответственность за людей

которых мы лечим

гаснет экран

..............

три минуты черноты

....и маленький хорал, усыпляющий время

...и облегчать страдания людей

............

и уже на экране исчезают слова

(как в черной проруби корм рыбам...)

...и текст

осыпается песком слов,

словно в черную дыру нейтралитета

...........

....и помочь страждущим

и накормить голодных....

..........

говорят, настала весна

а здесь

у каждого своя музыка

и своя чернота экрана

своя пустота текста

и своя чашка кофе с горьким привкусом

несказанных слов

................

и утешить плачущих

и спасти погибающих

и напоить алчущих

......

...был текст о смысле

не помню чего...

он рассыпался,

оставив молитву о смысле

послушаю дома...

шепот безумного сталкера...

...и вот наступило великое безмолвие....

 

О переводах и не только о них

1.

...Еще дня три бродить по лабиринту

и слышать где-то там неясный шум

неясных слов, пытаясь разобрать

их темный смысл, и смутный их намек,

куда идти... Но с каждым поворотом

все дальше тот язык, чужой и темный,

все глуше шум, все ближе тишина...

И где-то в самом центре лабиринта

найдешь тупик с кроватью и столом,

с пустой надеждой, с полным книжным шкафом,

с оборванным и пыльным телефоном,

и с потолком высоким и прозрачным...

И шум чужой сюда не достигает,

и посвист слов с ума сводить не станет,

и даже время здесь неслышно ходит

и просит разрешения войти,

стучась негромко в дверь, которой нет.

...Поселишься и станешь жить и видеть

одно лишь небо, днем и ночью - небо.

И дальний свет вдруг сделается близким,

как шум дождя, стучащего по крыше,

и теплым, как рука твоей свободы,

которая придет тебя забрать

туда, где нет ни слов, ни лабиринтов,

ни времени, ни боли, только небо

и краски все свежи, сочны и ярки,

как в первый день творения в раю,

приснившимся тому, кто был тобою.

 

Дуччо ди Буонинсенья. Маэста. Призвание св.Петра и св. Андрея. (1308 - 1311)

Репродукция взята с сайта www.elibron.com

 

2.

...А если переводишь только время?

Из будущего - в прошлое, в молчанье...

А если ты не хочешь лабиринта,

но просишь шума, просишь старых слов,

пускай избитых, стертых и банальных,

зато всегда легко переводимых,

зато всегда понятных и спокойных,

и видимых, чтобы идти за ними,

и делать вид, что ничего не знаешь

и знать не хочешь... лишь переводить,

из прошлого - в пустое, из пустого -

куда-то в настоящее, в надежду,

которая настолько постарела,

что имени не помнит твоего,

тем более дороги в те края,

где ты за нею шел и был ребенком...

P.S.

В конце концов мы все туда приходим,

куда мы шли, порой не зная сами...

И получаем то, что мы хотели,

и плачем после в холоде постели.

29 марта 2001

 

* * *

Вещей обманчива поверхность,

и призрачен покой минут.

И испытание на верность,

не все, наверное, пройдут.

Непонимание нас лечит

и открывает нам глаза.

И замолкают наши речи,

там, где покой и образа.

И от пустых страниц "сегодня"

до полноты вчерашних дней,

лишь милость нас ведет Господня,

хоть мы не ведаем о ней.

А завтра снова шанс спасенья,

и снова в дверь негромкий стук.

И снова мягкий свет прощенья,

и теплота усталых рук.

И тихий вечер, дар чудесный...

В нем дышит Слово вместо слов.

И даже прошлому не тесно,

с его охапкой старых снов.

И происходит просто встреча,

которой ты уже не ждал.

И радость наполняет вечер,

что раньше ты не замечал.

...Поверхность дней и слов усталость

хранят иную глубину.

А значит все, что нам осталось, –

услышать эту тишину.

Услышать, вспомнить, поразиться

тому, как все мудрее нас...

И может, нам вся жизнь простится

за этот, чистой веры час.

5 июня 2001

 

О молчании

... Слова, похожие на шарик от пинг-понга,

И время, что провисло между строк.

И паузы, в которых спрятан опыт

надежд и безнадежности - все это

к молчанию стремится, словно к центру,

в котором все сольется в пониманье

безмерное, и, может быть, слепое,

и, может быть, безумное отчасти,

и радостное тоже, может быть...

Слова уже не в силах совладать

с их породившим разумом,

с надеждой...

с тяжелым сном, в котором кто-то плачет

и просит утешения, и держит...

Слова хотели б спрятаться, но поздно...

"Теперь, любимая, всегда мы будем вместе..."

Всегда во сне, на том же самом месте,

в той самой роще, в том же феврале,

в тот самый вечер на пустой Земле.

21 мая 2001

 

Имя

...время,

которое наполняет наше имя тяжестью непрожитых лет;

близкий друг,

который цепляется за него, как за последнюю соломинку;

любимая,

которая, уходя, дарит его нам и не требует взамен свое;

мальчишка на улице,

который откликается вместо нас,

и цепочка городов, которые внесли его в свой реестр, -

все эта симфония событий, людей и дней

звучит все тише и тише,

когда один за другим уходят музыканты

и остается только старый скрипач...

Он продолжает играть, потому что боится тишины,

в которой наше имя может прозвучать диссонансом

ко всей этой мучительной и нефальшивой музыке.

22 мая 2001

 

1.

В костюмах новых к нам приходят

чужие мысли и подвохи,

чужие радости и вздохи...

И ничего не происходит.

Все протекает в ритме чая:

беседы, паузы, привычки.

И даже маленькие спички

горят, тепла не излучая.

 

2.

Где строят много-много планов

из кирпичей надежд пустых,

там возникает бред обмана

средь истин нежных и простых.

И вот, все зданье обвалилось,

разрушено... разрешено...

...Вернулось или возвратилось

одно открытое окно.

Одно окно, и жизнь, и нежность,

и длинных писем нить одна.

И лес, сверкающий и снежный,

что виден из того окна.

Все обвалилось, на обломках

сидит бездомный идиот.

Сидит себе, смеется громко

и песню дикую поет.

Бродяга страшен, но, однако,

в нем есть определенный шарм.

А рядом с ним лежит собака,

зализывая свежий шрам.

 

3.

"Вот и все" - написал он в блокноте.

"Вот и все..." - прочитал на стене.

"Вот и все" - улыбнулся в полете.

Вот и все, что случилось во сне...

Небо ближе, а нежность все дальше.

И меня как соринку несет.

...Нет на свете безжалостней фальши,

чем прощаясь, шептать "вот и все...".

А потом получай по заслугам:

слов обломки и дней пустоту.

А в письме: "Мы любили друг друга..."

Дунь на свечку... провал в черноту.

24 мая 2001

 

* * *

Я построил себе домик из чисел,

чтобы спрятаться от времени ветра.

Только нечем было щели замазать,

и меня продуло насмерть однажды...

Я лежал на единице холодной,

и смотрел я на окно из восьмерки.

Жизнь казалась мне чужой и свободной,

и отличной, хоть сейчас ставь пятерки...

А потом я пил из грусти настойку,

пил весь вечер и не мог опьянеть я.

И заплакал я, и умер на двойку...

И качнулись, словно тени, столетья.

17 октября 2001

 

* * *

... мне хочется уснуть, забыв о том,

как тело светится, как плачут наши руки,

бессильные найти во тьме другого...

забыть о той стене, что делит ложе,

о странном одиночестве, что любит

обоих нас сильней, чем мы – друг друга...

............

... проходит ночь, и всё, что остается, –

твой бледный силуэт на фоне утра,

и пустота над нами, в нас, за нами...

и старая, почти слепая жалость,

и время, что уснуло, как котенок,

на тающем тепле одежды нашей

Октябрь 2001

 

* * *

1.

Пятница. Вечер. Завтра зима.

Жмутся друг к дружке слепые дома.

Время от холода сжалось.

В пальцах - немая усталость...

В пальцах усталость, усталость в глазах...

Серый свинец в ледяных небесах.

Каждое слово, как камень,

Падает где-то за нами...

Пятница. Вечер. Завтра зима.

Кто-то тихонечко сходит с ума.

Кто-то кого-то прощает...

Кто-то вино наливает.

Кто-то уходит в свой призрачный мир.

Кто-то устроит безудержный пир.

Пусть одиночество платит!

И за него пусть поплачет...

 

2.

Красота этих улиц обманчива.

Высота этих зданий страшна.

Каждый раз я в том месте сворачивал,

И за мною следила луна...

Я терялся в толпе, я надеялся,

что забуду дорогу домой.

Я к чужим откровениям клеился

и себе становился чужой.

 

Но опять и опять возращение,

неизбежность и нежность судьбы...

И усталость, и снова прощение

за измену с бессмысленным "бы".

... Красота этих улиц обманчива.

Пустота этих зданий страшна.

Каждый раз я налево сворачивал,

Чтобы справа качнулась луна...

30 ноября 2001

 

* * *

Уехать, остаться, вернуться...

И вдруг, на бегу к самолету,

о детство случайно споткнуться,

случайно увидеть кого-то...

Уехать, вернуться, остаться...

Согреться в прокуренном баре.

Увидеть... и вдруг обознаться...

И вновь утонуть в перегаре.

В толпе, в неизвестность влекомой,

вечернее вечное бегство.

Дойти бы, дойти бы до дома!..

Дожить бы, дожить бы до детства...

18 декабря 2001

 

* * *

На английском слова ускользают...

На английском на скользком на льду.

И пустые места оставляют,

И по ним я вслепую бреду.

Слов лавины и звуков потоки

Все смывают волна за волной.

Лишь последние строки, как сроки,

До конца остаются со мной.

До конца, до упора, до грани...

До последних секунд тишины.

Бесконечная грусть пониманья

И усталая тень у стены.

Сон приходит и в руку, и в душу.

Ну а тело давно уже спит.

И становится память все суше,

И все меньше и меньше болит...

24 октября 2001

 

* * *

Вопрос:

...Жизни отравленный сладкий воздух

пьянит и пахнет весной...

Пленник стиха и мученик прозы,

куда ты идешь? Постой!

Постой, оглянись, все давно уже сделано.

Написаны ВСЕ стихи.

Пускай все листы остаются белыми,

чтоб были виднее грехи...

Зачем ты возводишь словесные башни?

И прячешься в них зачем?

Зачем за собою ты водишь вчерашний

свой день, уже ставший ничем?..

Написано все на вечные веки.

И что тебе добавлять?

Написано все, переполнены реки,

осталось лишь возле стоять... .

Ответ:

Из темных переулков да в светлые поля.

Закрыть свою шкатулку и все начать с нуля.

Дышать и жить словами, держаться до конца.

Проверить мир слезами, и постучать в сердца...

 

Дышать словами, Словом....Как трудно мне дышать!

И с криком детским снова рождается душа.

По перекресткам боли, по улицам любви

я шел в тот день с тобою и руки грел твои...

 

И был весенний космос наполнен тишиной.

И мир, глядящий косо, послушно шел за мной.

Забыть и снова вспомнить....И описать тот день.

Сегодня нелегко мне, а завтра - будет лень.

 

Я знаю, все на свете описано уже.

И смерть, и боль, и дети, и свет великих жертв.

Но снова, снова, снова, едва-едва дыша,

Приходит свыше слово, рождается душа.

 

Взрываются, как звезды, во мне миры миров.

Как рыба, бьется проза в сети шершавых слов...

И стих кричит от боли, рождаясь в пустоте,

в тоске по бывшей воле и бывшей красоте...

25 февраля 2003

 

БАХ