КНЯЗЬ МЫШКИН - verte - СМЕРДЯКОВ

(предикативная сущность
творческого акта Достоевского)

Писатель привносит в свое творение только то, что имеет внутри себя как жизненный опыт и изначально данные ему внутренние (экзистенциальные - сущностные) силы (физические, эмоциональные, рациональные, а также религиозные представления, воображение, волю) и специальные - в данном случае художественные - способности.

Как существует внутри человека эмоция, мысль, побуждение, воображение, воля - на этот вопрос, в какой-то степени, могут ответить разве что физиологи и психологи. В литературно-художественном произведении всё это внутреннее содержание человека предстает в объективированной форме, т. е. в выражении не непосредственном (эмоция - в мимике; мысль, побуждение, воля - в действии), а опосредованном - через слово и образ.

В произведениях Достоевского объективируется определенное эмоционально-психическое состояние человека, прошедшего через нищету, жизненные и творческие взлеты и падения, подверженного нервным расстройствам и эпилепсии, человека страстного по своей натуре, испытавшего чувство расставания с жизнью, десять лет проведшего на каторге и в ссылке, многие годы отдавшего страсти - игре в карты. В то же время это был человек огромной психической и умственной энергии, понимающий все грехи своей жизни, осуждающий их, но часто не имеющий воли их преодолеть.

Достоевский - "православный писатель" (И. А. Ильин), "проповедник возрождения" (митр. Антоний)... - всё это так, но внутри этого - того, что часто было в рассуждениях персонажей, в публицистике писателя, его письмах и дневниках, - таились сложнейшие переживания человека, изнутри своей противоречивости, изнутри своего нервно-психического комплекса увидевшего человека и сострадающего ему, что запечатлено прежде всего в его художественных произведениях. Всё это в своеобразных, сложных, опосредованных формах и проявлялось в творчестве, приписывалось создаваемой картине жизни и персонажам.

* * *

Предикация - основа основ человеческого мышления, в том числе и художественного.

"Имя - предикат, имя - предикат, имя - предикат, и так далее, до бесконеч­ности, - это и есть человеческое мышление"; <это и есть> "самый бурный и управ­ляемый реактор на Земле" (Артсег 1993: 99-100, 277).

Автор высказывания (суждения, литературно-художественного произведения) сначала указывает на человека (на предмет, явление), затем дает ему имя (Раскольников, Мармеладов...), далее - приписывает этому поименованному персонажу различные душевные состояния, действия, слова.

В лингвистике предикация - соединение компонентов предложения, выражающих отношение предмета и признака, основа высказывания.

Художественная предикация - одно из основных понятий аналитической филологии, позволяющее рассматривать любое текстуальное явление как производное от деятеля (автора), как форму объективации экзистенциальных сил автора.

Художественная предикация - всё то, что приписывается (предикатируется) автором художественному образу - будь то образ персонажа, образ предмета или явления.

Как бы ни был характерно очерчен персонаж, каким бы он ни был "объективным", в основе его создания - предикативные способности автора. Следовательно, в глубине мышления, слова и мировидения персонажа будут всё те же авторские способности приписать своему созданию различные свойства, обстоятельства, материальную оболочку и определенную духовную сущность. И всё это автор может взять только из себя, из своего мировидения, мирочувствования и миропонимания.

§ 1. Объективация видения человека в его социальной определенности

Персонаж и социальная среда

Автор видит человека в его социально-классовой принадлежности и материальном состоянии.

Человек Достоевского - человек общественный, причем человек эпохи вступившего в силу капитализма, такого общества, которое резко разделило людей на бедных и богатых.

Именно критика общественного устройства и защита "бедных", "униженных" и "оскобленных" были отмечены идеологами революционно-демократического направления (В. Г. Белинским, Н. А. Добролюбовым, Н. Г. Чернышевским).

В. Г. Белинский о "Бедных людях": "Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и в подвалах и говорит о них обитателям раззолоченных палат: "Ведь это тоже люди, ваши братья!" (Статья "Петербургский сборник") (Белинский 1948. 3: 72).

Н. А. Добролюбов об "Униженных и оскорбленных": "В забитом, потерянном, обезличенном человеке он отыскивает и показывает нам живые, никогда не заглушенные стремления и потребности человеческой природы, вынимает в самой глубине души запрятанный протест личности против внешнего, насильственного давления и представляет его на наш суд и сочувствие" (Статья "Забитые люди") (Добролюбов 1961-1964. 7: 248).

Здесь человек социально прикреплен и главная его забота - преодоление нищеты, стремление разбогатеть. Наследство и служба - два основных вида дохода. Служить - значит иметь материальный достаток, место в обществе. В плане сопоставления персонажа и среды главный пафос творчества Достоевского естественно может быть понят как борьба с "овеществленным человеком".

"...Главный пафос всего творчества Достоевского, как со стороны его формы, так и со стороны содержания, есть борьба с овеществлением человека, человеческих отношений и всех человеческих ценностей в условиях капитализма. Достоевский, правда, не понимал с полною ясностью глубинных экономических корней овеществления, он, насколько нам известно, нигде не употреблял самого термина "овеществление", но именно этот термин лучше всего выражает глубинный смысл его борьбы за человека" (Бахтин 1979: 73).

Персонаж в его социальном видении мира и человека

Расколотость общества на бедных и богатых выражается не только в судьбах людей, но и проникает вглубь их взаимоотношений, вглубь их видения друг друга.

Мармеладов, каким он предстает перед Раскольниковым (и читателем), находится в самом жалком виде: он пять дней пьет, ночует на сенных баржах, он в лохмотьях - и всё-таки и в этом виде он видится повествователем и персонажем (Раскольниковым) как "отставной чиновник". Даже лицо у Мармеладова - "было выбрито, по-чиновничьи".

"Да и в ухватках его действительно было что-то солидно-чиновничье" (6: 12).

И представляется он Раскольникову как чиновник, тут же интересуясь, служит ли Раскольников.

"...Состою титулярным советником. Мармеладов - такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь узнать, служить изволили?" (6: 12).

Социальная дифференциация проникла вглубь сознания каждого человека и определяет его отношение к другим.

"На остальных же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения, как бы на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить" (6: 12).

Оценка жены дается Мармеладовым опять же с точки зрения происхождения и социального положения: "особа образованная и урожденная штаб-офицерская дочь".

Двойственность авторской позиции

Рассказ Мармеладова, судьба Катерины Ивановны, Сони - обвинение бесчеловечного существующего строя. Картина эта усиливается описанием каморок, трущоб, вонючих лестниц.

Разбогатеть хотят все персонажи Достоевского. И так получается, что обеспеченными оказываются и семья Мармеладовых, и сестра Раскольникова Дуня. И даже бессребреник князь Лев Николаевич Мышкин ("Идиот") оказывается обеспечен материально, получив наследство. Но когда такое случается, это автором как бы не принимается в расчет - в том смысле, что не является оправданием жизни, "плюсом" окружающей среде, которая даже в самой изображенной картине жизни оказывается не такой уж беспросветной.

Переживания персонажей Достоевского настолько сильны и так ярко и подробно выписаны, автор и персонажи постоянно обращаются к этическим и религиозным категориям (совесть, гордость, подлость, свобода, Бог) - всё это несколько затушевывает реальную материально-классовую подоплеку конфликтов, но именно социальное и материальное неравенство находится в основе изображаемой картины человеческих страданий.

За таким отрицанием капиталистического мира естественно бы следовало признание необходимости преобразования существующего строя жизни. С этого начинал Достоевский, в кружке Петрашевского. После ссылки Достоевский меняет свои убеждения, обращаясь к православию. Но во всех изображениях ужасов жизни чувствуется прежняя жажда справедливости, справедливости социальной.

§ 2. Объективация эмоционально-психического состояния

Отрицательный эмоциональный комплекс

Автор с настойчивостью и постоянством предикатирует своим персонажам отрицательный эмоциональный комплекс, вплоть до указаний на явно болезненное состояние или конкретную болезнь.

Раскольников в начале повествования по отношению ко всему окружающему испытывает чувство "бесконечного отвращения", "неприятное и раздражительное чувство отвращения", преобладающее его внутреннее состояние - тоска, сосредоточенная тоска, мрачное возбуждение. "Он шел по тротуару как пьяный", "голова его кружилась". И так фактически на протяжении всего романа. Он сам и многие другие люди понимают, что он болен.

"Порой овладевала им болезненно-мучительная тревога, перерождавшаяся даже в панический страх. Но он помнил тоже, что бывали минуты, часы даже, может быть, дни, полные апатии, овладевшей им, как бы в противоположность прежнему страху, - апатии, похожей на болезненно-равнодушное состояние иных умирающих" (курсив здесь и далее во всех цитатах этого параграфа мой. - И. К. ) (6: 335).

"Он бродил без цели. Солнце заходило. Какая-то особенная тоска начала сказываться ему в последнее время. В ней не было чего-нибудь особенно едкого, жгучего; но от нее веяло чем-то постоянным, вечным, предчувствовались безысходные годы этой холодной, мертвящей тоски, предчувствовалась какая-то вечность на "аршине пространства". В вечерний час это ощущение обыкновенно еще сильней начинало его мучить" (6: 327).

Мармеладов тоже характеризуется примечательно: он беспокоен, во взгляде его "мелькало как будто и безумие".

"Но что-то было в нем очень странное; во взгляде его светилась как будто даже восторженность, - пожалуй, был и смысл и ум, - но в то же время мелькало как будто и безумие" (6: 12).

Все главные герои Достоевского - люди не только нравственно или "идейно" страдающие, они наделяются автором неустойчивой психикой: они нервозны, на грани безумия или сходят с ума, убивают или заканчивают жизнь самоубийством. Это явление называется в достоевсковедении гиперболизацией страстей и страданий и определяется как "способ художественного обобщения, в котором художественная образность достигается путем намеренного преувеличения степени переживания героев" (Достоевский 1997: 146).

Раскольников, Свидригайлов, Мармеладов, Соня, Катерина Ивановна - в "Преступлении и наказании", Мышкин и Рогожин - в "Идиоте", Кириллов и Ставрогин - в "Бесах", Версилов и Долгоруков - в "Подростке", Иван и Дмитрий Карамазовы, Смердяков - в "Братьях Карамазовых" - это только концентрированное выражение авторской эмоциональности, кроме того, она разлита в описаниях многих других персонажей, в создании мрачной окружающей социально-бытовой среды, общей нервной напряженности в отношениях между персонажами.

Основные черты эмоционального комплекса, присущие православному человеку, - иные: кротость, смирение, благодарное приятие мира, сердечное сокрушение, умиление.

Русские писатели знали этот эмоциональный комплекс, носителем которого часто являлись персонажи праведного образа жизни, православного умонастроения и мирочувствования: Г. Р. Державин (ода "Бог"), А. С. Пушкин ("Отцы пустынники и жены непорочны", многие произведения), М. Ю. Лермонтов ("Ветка Палестины"), И. С. Тургенев ("Живые мощи"), А. К. Толстой (многие произведения), Н. А. Некрасов ("Тишина"), Н. С. Лесков ("Соборяне"), А. П. Чехов ("Студент"), И. С. Шмелев ("Лето Господне", "Богомолье").

Приблизился к изображению этой эмоциональной основы религиозного сознания и Достоевский в образах старца Зосимы ("Братья Карамазовы") и архиерея Тихона ("Бесы"), но не эти образы определяют основной эмоциональный тон повествований Достоевского.

Нервно-психическая неустойчивость настолько проникает во все сферы повествования, что нельзя не видеть в этом объективации авторской эмоциональности, авторских психических комплексов. И парадокс Достоевского заключается в том, что в пределах этой нервно-психической неустойчивости постоянно поднимается религиозная проблематика. Именно персонажи, находящиеся в состоянии, часто, по словам автора, - на грани безумия, провозглашают свое приятие или неприятие Бога.

Болезнь, тоска, припадок

Болезнь

Ключевыми словами (лексемами) в описании нервно-психического состояния персонажа являются болезнь, тоска, припадок. Первое слово указывает на ненормальность состояния персонажа или на конкретную болезнь, второе - на основное испытываемое персонажем чувство, третье - на внешнюю форму проявления болезни.

Авторское указание на болезнь персонажа присутствует почти во всех произведениях Достоевского (о чем писали и пишут многие исследователи, особенно фрейдистско-юнгианского направления) (См.: Классический психоанализ 2002, Фрейд 1994, Фрейд 1995, Адлер 1995).

Однако, что интересно для филолога, болезнь - и порой довольно серьезная - не мешает персонажам активно участвовать в межличностных отношениях, а также испытывать самые разнообразные по силе и содержанию чувства, даже создавать и переживать идеи, теории, концепции мира, человека, Бога.

Значений слова "болезнь" - непосредственных и контекстуальных - в произведениях Достоевского настолько много, что этим словом обозначаются огромное количество явлений, прежде всего, конечно, внутренней - умственной и душевной - жизни человека.

Если проследить тему болезни, учитывая частотность лексемы "болезнь", по основным текстам Достоевского, то мы увидим, как сфера болезни расширяется, т. е. расширяется круг явлений внутренней жизни человека, именуемых этим словом или сопоставляемых с прямым значением слова. (Ограничусь некоторыми примерами, достаточными для предварительных выводов, соответствующих выборочному анализируемому материалу.)

В "Бедных людях" болезнь - физиологическое состояние человека.

"...Матушка последнее здоровье свое потеряла на работе: она слабела с каждым днем. Болезнь, как червь, видимо подтачивала жизнь ее и близила к гробу. Я всё видела, всё чувствовала, всё выстрадала; всё это было на глазах моих! (Варвара Алексеевна о своей матери) ("Бедные люди") (1: 31).

В "Хозяйке" болезнь уже охватывает всего человека.

"Ордынов не слыхал ничего более; он вышел как полоумный.

Он не мог вынести более; он был как убитый; сознание его цепенело. Он глухо чувствовал, что его душит болезнь, но холодное отчаяние воцарялось в душе его, и только слышал он, что какая-то глухая боль ломит, томит, сосет ему грудь" ("Хозяйка") (1: 316).

В "Униженных и оскорбленных" начинается череда больных персонажей: болеет рассказчик ("неудавшийся литератор" Иван Петрович), главные героини - Нелли-Елена (эпилепсия, болезнь сердца), Наташа.

"Я взглянул, - Елена, стоявшая как без чувств, вдруг с страшным, неестественным криком ударилась оземь и билась в страшных судорогах. Лицо ее исказилось. С ней был припадок падучей болезни" ("Униженные и оскорбленные") (3: 260).

Постепенно не только увеличивается количество больных персонажей, но расширяется и семантика слова. "Болезнь" может быть и метафорой нервно-психического состояния персонажа, и указанием на все сферы внутренней и социальной жизни человека.

1) Болезни, конечно, сопутствует тяжелое физическое состояние, но часто Достоевский отмечает зависимость "болезни" персонажа от "нравственных причин". Болезнь и "больная" мысль, болезнь и "больная" совесть оказываются неразрывно связанными, таким образом "болезнь" выступает семантическим эквивалентом явлений нравственной - и шире - ментальной сферы человека.

"Восемь дней он не выходил из дому и не являлся в должность. Он был болен, мучительно болен, но более нравственно, чем физически. В эти восемь дней он выжил целый ад, и, должно быть, они зачлись ему на том свете" ("Скверный анекдот") (5: 43).

Раскольников тоже целый месяц обдумывает свою идею, дойдя до физического и нервного истощения.

"Собственно о больном он выразился, что находит его в настоящую минуту в весьма удовлетворительном состоянии. По наблюдениям же его, болезнь пациента, кроме дурной материальной обстановки последних месяцев жизни, имеет еще некоторые нравственные причины, "есть, так сказать, продукт многих сложных нравственных и материальных влияний, тревог, опасений, забот, некоторых идей... и прочего" ("Преступление и наказание") (6: 157).

"В ночи со Степаном Трофимовичем приключился столь известный мне и всем друзьям его припадок холерины - обыкновенный исход всех нервных напряжений и нравственных его потрясений" ("Бесы") (10: 495).

"Князь был действительно нездоров и сидел дома один с обвязанной мокрым полотенцем головой. Он очень ждал меня; но не голова одна у него болела, а скорее он весь был болен нравственно" ("Подросток") (13: 244).

"Больной спал крепко, без движения, тихо и ровно дыша. Алеша взял подушку и лег на диване не раздеваясь. Засыпая помолился о Мите и об Иване. Ему становилась понятною болезнь Ивана: "Муки гордого решения, глубокая совесть!" ("Братья Карамазовы") (15: 89).

Повторяемость и однотипность данных сопоставлений указывает нам на особую "философию" болезни, такого сведения всех сюжетных линий и особенностей межличностных отношений персонажей к нервно-психическому и умственному состоянию человека, которое становится обязательным элементом художественного мира Достоевского. Без "болезни" оказывается нельзя обойтись, так же как без давящей на персонаж внешней социально-бытовой среды.

2) "Болезнь" становится обозначением всего, что переходит "через меру".

Свидригайлов рассказывает Раскольникову о своих любовных увлечениях. "Чему же тут радоваться? Это болезнь, и опасная", - говорит Раскольников.

Свидригайлов: "- А, вот вы куда! Я согласен, что это болезнь, как и всё переходящее через меру..." (6: 362).

Если всё, что "через меру", является болезнью, то собственно болезнь как отклонение от соматической и психической нормы отсутствует, тогда болезнь есть не отклонение, а особое состояние, обязательный элемент неординарности человека. В этом случае в качестве формы для выражения авторской эмоциональности становятся идентичными явления вроде бы несопоставимые в других аспектах - два эпилептика: князь Мышкин - и Смердяков.

3) Болезнью может быть "чрезмерное" сознание человека, т. е. способность к размышлению и пониманию.

"Клянусь вам, господа, что слишком сознавать - это болезнь, настоящая, полная болезнь" (5: 101), "Но всё-таки я крепко убежден, что не только очень много сознания, но даже и всякое сознание болезнь" ("Записки из подполья") (5: 102).

4) Болезнью может быть назван "материальный" носитель больной идеи персонажа - человек или поступок (убийство). У Раскольникова это "старушонка", у Ивана Карамазова - примерещившейся ему черт.

"Старушонка вздор! - думал он горячо и порывисто, - старуха, пожалуй что, и ошибка, не в ней и дело! Старуха была только болезнь..." (6: 211).

"- Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную правду, - как-то яростно даже вскричал Иван. - Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак" (15: 72).

5) Болезнью может быть "чрезмерное" чувство, например, ревности, любви.

Князь Мышкин - Рогожину: "- Всё это ревность, Парфен, всё это болезнь, всё это ты безмерно преувеличил... - пробормотал князь в чрезвычайном волнении" ("Идиот") (8: 180).

Тоска

Тоска - постоянное состояние персонажей ранних произведений Достоевского.

Тоска как чувство одиночества; тоска, уныние как спутники старости.

"С самого утра меня стала мучить какая-то удивительная тоска. Мне вдруг показалось, что меня, одинокого, все покидают и что все от меня отступаются" ("Белые ночи") (2: 102).

"Еще пройдут годы, и за ними придет угрюмое одиночество, придет с клюкой трясучая старость, а за ними тоска и уныние" ("Белые ночи") (2: 119).

В переписке между Макаром Девушкиным и Варварой Доброселовой ("Бедные люди") постоянные указания на чувства тоски, грусти, скуки, ужаса.

"Ну, прощайте. Сегодня и тоска, и скучно, и грустно! Знать, уж день такой! Прощайте. Ваша Варвара Доброселова" (1: 19), "А дома у нас по целым дням была страшная тоска и скука" (1: 27), "Мною овладела досада, тоска, какое-то бешенство" (1: 36), "Мне стало отчего-то страшно, какой-то ужас напал на меня; воображение мое взволновано было ужасным сном; тоска сдавила мое сердце..." (1: 37), "Ну, грустно было! а на ту пору дождь, слякоть, тоска была страшная!.." (1: 67).

"Цепенея и леденея от ужаса, просыпался герой наш и, цепенея и леденея от ужаса, чувствовал, что и наяву едва ли веселее проводится время... Тяжело, мучительно было... Тоска подходила такая, как будто кто сердце выедал из груди..." ("Двойник") (1: 187).

"Тоска", также как и "болезнь", - от произведения к произведению расширяется значение этих слов, как укрупняется и описание именуемого чувства.

Тоска Ивана Карамазова - не только временное, частое или постоянное состояние персонажа, в описании тоски Ивана автор соединяет только что произошедшие события (отвращение к родительскому дому, встреча с Алешей) с указанием на тревожное будущее персонажа, автор выражает две способности персонажа - чувствовать и тут же обдумывать свое чувство.

"Но странное дело, на него напала вдруг тоска нестерпимая и, главное, с каждым шагом, по мере приближения к дому, всё более и более нараставшая. Не в тоске была странность, а в том, что Иван Федорович никак не мог определить, в чем тоска состояла. Тосковать ему случалось часто и прежде и не диво бы, что пришла она в такую минуту, когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить на новый, совершенно неведомый путь, и опять совсем одиноким, как прежде, много надеясь, но не зная на что, многого, слишком многого ожидая от жизни, но ничего не умея сам определить, ни в ожиданиях, ни даже в желаниях своих" (14: 241).

Припадок

В пределах общего - и как видим почти всеобъемлющего - наименования "болезнь" в произведениях Достоевского конкретное проявление болезни именуется "припадком".

Это может быть припадок "какой-то болезненной совестливости" ("Скверный анекдот") или "казенный припадок байроновской тоски" ("Бесы"), когда слово указывает на нравственную сферу человека или ориентацию на "модное" состояние-поведение. Но в основном - слово выражает стихию нервно-психических расстройств огромного количества персонажей Достоевского.

"Припадок злости ("Белые ночи"), припадки безысходной грусти ("Неточка Незванова"), припадок - "магнетический сон" ("Село Степанчиково и его обитатели"), опасный нервический припадок, "припадок, вроде обмирания" ("Униженные и оскорбленные"), "- Да-с, припадочек у нас был-с! Этак вы опять, голубчик, прежнюю болезнь себе возвратите, - закудахтал с дружественным участием Порфирий Петрович..." ("Преступление и наказание"), "У ней какие-то припадки нервные, чуть не ежедневные, и ей память отбивают, так что она после них всё забывает, что сейчас было, и всегда время перепутывает" ("Бесы") (10: 115); "Версилов уверял серьезно (и заметно горячо), что помешательства с ним вовсе не было, а был лишь какой-то нервный припадок" (13: 20), "лихорадочный припадок", "припадки, почти истерические" ("Подросток").

Болезнь как чрезмерность чего-либо и припадок сливаются в едином именовании человеческого чувства любви.

"Если бы она вышла за него, он бы наутро, после первой ночи, прогнал бы ее пинками... потому что это бывает. Потому что этакая насильственная, дикая любовь действует как припадок, как мертвая петля, как болезнь, и - чуть достиг удовлетворения - тотчас же упадает пелена и является противоположное чувство: отвращение и ненависть, желание истребить, раздавить" ("Подросток") (13: 420).

Эстетика и поэтика "припадка"

Описания эпилептического припадка, его изображение настолько важны в произведениях Достоевского (особенно в романе "Идиот"), что позволяют говорить об эстетике и поэтике этого явления.

Размышление князя Мышкина о своих эпилептических припадках строится по следующей схеме: 1) описание состояния перед припадком - 2) описание состояния во время припадка - 3) оценка состояния во время припадка - 4) описание состояния после припадка и оценка этого заключительного состояния.

Последнюю оценку мы не выводим в самостоятельный этап рассуждений, потому что она не обсуждается персонажем, на нее только указывается (это ­ вид подмены, мыслительного, тематического и мотивационного сдвига).

Припадок разделяется на две фазы. Первая называется "степенью", "мгновениями", "моментами". Вторая - "секундой", "мгновением".

В третьей части описания эпилептическое состояние не только оценивается, но и дополняется его содержание. Автор указывает на то, что персонаж передает свои ощущения в "туманных выражениях", которые, однако, "казались ему самому очень понятными", т. е. автор понимает возможное непонимание "выражений" персонажа читателем.

1) Состояние перед припадком: грусть, душевный мрак, давление, сомнение, волнения, беспокойство.

"Он задумался между прочим о том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень почти пред самым припадком (если только припадок приходил наяву), когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг, и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его" (8: 187-188).

Если такое состояние - обязательный элемент припадка, значит, человек будет притягивать к себе именно такие обстоятельства и переживания, которые вызовут сам припадок.

Здесь мы обращаемся к тому, что было сказано в предыдущем параграфе, - к нагнетанию изображения мрачной социально-бытовой среды.

2) Самочувствие во время припадка (стадия "степени"): воспламеняется мозг, напрягаются все "жизненных силы", "удесятеряется" ощущение жизни и самосознания, высшее спокойствие, ясная, гармоническая радость и надежда...

"Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся как молния. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины. Но эти моменты, эти проблески были еще только предчувствием той окончательной секунды (никогда не более секунды), с которой начинался самый припадок. Эта секунда была, конечно, невыносима" (8: 188).

В состоянии "секунды", которая "была, конечно, невыносима" (вероятно, по нервно-психической напряженности и содержанию) - "проблески высшего самоощущения и самосознания", "высшего бытия". В осмыслении состояние этой стадии определяется как "высшая степень гармонии, красоты, полноты, меры, примирения и встревоженного молитвенного слияния с самым высшим синтезом жизни", "беспредельное счастье", особое ощущение времени (отсутствие времени).

"Раздумывая об этом мгновении впоследствии, уже в здоровом состоянии, он часто говорил сам себе: что ведь все эти молнии и проблески высшего самоощущения и самосознания, а стало быть и "высшего бытия", не что иное как болезнь, как нарушение нормального состояния, а если так, то это вовсе не высшее бытие, а, напротив, должно быть причислено к самому низшему. И однако же он всё-таки дошел, наконец, до чрезвычайно парадоксального вывода: "Что же в том, что это болезнь?" - решил он наконец. - "Какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и встревоженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?" Эти туманные выражения казались ему самому очень понятными, хотя еще слишком слабыми. В том же, что это действительно "красота и молитва", что это действительно "высший синтез жизни", в этом он сомневаться не мог, да и сомнений не мог допустить" (8: 188).

3) В рассуждениях и оценке припадка испытанное состояние отделяется от состояния опьянения гашишем, опиумом или вином, потому что припадок сопровождался не видениями (видения "унижают рассудок", "искажают душу"), а "только необыкновенным усилением самосознания", непосредственным самоощущением.

"Ведь не видения же какие-нибудь снились ему в этот момент, как от хашиша, опиума или вина, унижающие рассудок и искажающие душу, ненормальные и несуществующие? Об этом он здраво мог судить по окончании болезненного состояния. Мгновения эти были именно одним только необыкновенным усилением самосознания, - если бы надо было выразить это состояние одним словом, - самосознания и в то же время самоощущения в высшей степени непосредственного. Если в ту секунду, то-есть в самый последний сознательный момент пред припадком, ему случалось успевать ясно и сознательно сказать тебе: "Да, за этот момент можно отдать всю жизнь!", - то, конечно, этот момент сам по себе и стоил всей жизни" (8: 188).

Вывод князя Мышкина: за эти мгновения можно отдать жизнь, эта секунда "пожалуй, и могла бы стоить всей жизни".

Автор прямо указывает на противоречивость мышления, оценок и выводов персонажа. С одной стороны, испытанное состояние - болезнь, с другой - пусть это болезнь, но дающая ощущение гармонии.

"В выводе, то-есть в его оценке этой минуты, без сомнения, заключалась ошибка, но действительность ощущения всё-таки несколько смущала его. Что же в самом деле делать с действительностью? Ведь это самое бывало же, ведь он сам же успевал сказать себе в ту самую секунду, что эта секунда, по беспредельному счастию, им вполне ощущаемому, пожалуй, и могла бы стоить всей жизни" (8: 188-189).

Несмотря на то, что автор указывает на ошибки и противоречивость рассуждений персонажа, последний довод его более убедителен.

"Что же в самом деле делать с действительностью?" - примечательный вопрос, уравнивающий действительность жизни и действительность испытываемого в эпилептической припадке состояния.

4) Доводом против вывода и оценки персонажа может быть указание на состояние после припадка.

"Впрочем, за диалектическую часть своего вывода он не стоял: отупение, душевный мрак, идиотизм стояли пред ним ярким последствием этих "высочайших минут". Серьезно, разумеется, он не стал бы спорить" (8: 188).

Но этот довод: состояние после припадка, - не обсуждается ни автором, ни его персонажем.

С чем мы в данном случае имеем дело: с болезнью? или с провозглашением особой значимости состояния эпилептического припадка? В последнем случае творчество Достоевского рассматривается психоаналитиками как объективация эпилептического (невротического) состояния. Может быть, это и крайность, заданная З. Фрейдом, однако текстуальный анализ приводит нас к выводу о том, что "болезнь", нервно-психическая неустойчивость, преобладающий отрицательный эмоциональный комплекс - всё это является той средой, в которой только и могла быть реализована собственная эмоциональность и нервно-психическое состояние Достоевского. Наполнением этого "каркаса" художественного мира становилось содержание, которое было доступно автору из непосредственного жизненного опыта (жизненные обстоятельства, вещественная обстановка), и содержанием, извлекаемым из авторской идеологии.

Личностная основа эмоционального комплекса

"Нервный, увлекающийся и доходящий во всём до самых последних пределов человек", - так писала о Достоевском его жена (Достоевская 1987: 182).

Страстная натура Достоевского требовала реализации, воплощения, объективации. В жизни это проявлялось порой самым трагическим образом. Почти девять лет Достоевский был страстным игроком, проигрывая последнее, даже вещи жены. И дело было не только в желании выиграть, разбогатеть, расплатиться с долгами, но и в самом стремлении к тому комплексу ощущений, который пробуждает в человеке процесс игры - нервному возбуждению, лихорадочному напряжению, полному упадку сил (как после эпилептического припадка) и новому возгоранию.

В воспоминаниях жены вполне определенно описываются обстоятельства этой страсти Достоевского и его эмоционально-психическое состояние.

"...У нас было, сравнительно говоря, немного денег и полная невозможность, в случае неудачи, откуда-либо их получить. И вот не прошло недели, как Федор Михайлович проиграл все наличные, и тут начались волнения по поводу того, откуда их достать, чтобы продолжать игру. Пришлось прибегнуть к закладам вещей <...>. Опять шли заклады, но так как драгоценных вещей у нас было немного, то скоро источники эти истощились" (Достоевская 1987: 182-183).

"Сначала мне представлялось странным, как это Федор Михайлович, с таким мужеством перенесший в своей жизни столько разнородных страданий (заключение в крепости, эшафот, ссылку, смерть любимого брата, жены), как он не имеет настолько силы воли, чтобы сдержать себя, остановиться на известной доле проигрыша, не рисковать своим последним талером. Мне казалось это даже некоторым унижением, недостойным его возвышенного характера, и мне было больно и обидно признать эту слабость в моем дорогом муже. Но скоро я поняла, что это не простая "слабость воли", а всепоглощающая человека страсть, нечто стихийное, против чего даже твердый характер бороться не может. С этим надо было примириться, смотреть на увлечение игрой как на болезнь, против которой не имеется средств" (Достоевская 1987: 183-184).

"...Он возвращался с рулетки <...> бледный, изможденный, едва держась на ногах, просил у меня денег (он все деньги отдавал мне), уходил и через полчаса возвращался еще более расстроенный, за деньгами, и это до тех пор, пока не проиграет всё, что у нас имеется.

Когда идти на рулетку было не с чем и неоткуда было достать денег, Федор Михайлович бывал так удручен, что начинал рыдать, становился предо мною на колени, умолял меня простить его за то, что мучает меня своими поступками, приходил в крайнее отчаяние" (Достоевская 1987: 184).

"Всепоглощающая человека страсть, нечто стихийное, против чего даже твердый характер бороться не может", "крайнее отчаяние" (вспомним Мармеладова), т. е. Достоевский понимал всю порочность своей страсти. Это для нас очень важно - понимал и осуждал. Это вошло в его произведения, привело к своеобразной мотивировке поведения персонажей.

В процессе творчества Достоевский мог изнутри себя чувствовать другого человека, даже душевные движения отрицательных своих персонажей. И часто они - носители порока, страсти, зла (Мармеладов, Раскольников, Свидригайлов, Иван Карамазов) получались ярче, убедительней в своем облике и силе своего мышления, а значит и соблазнительней для читателя, чем герои положительные (Соня Мармеладова, князь Мышкин, Алеша Карамазов), что отмечали многие исследователи разной идеологической и эстетической ориентации (См. самые "полюсные" примеры: Луначарский 1976; Анастасий 1998).

Образы отрицательных персонажей как бы раздваиваются в читательском восприятии: они и убийцы, и самоубийцы, и развратники, и вроде бы автор показывает не только их преступление, но и наказание - душевное разложение, их душевные муки, и тем не менее Достоевский для каждого из своих злодеев находил какое-нибудь оправдание, какое-либо смягчающее обстоятельство. Мармеладов пьет, потому что "черта моя наступила", Раскольников так страдает и совершает столько благородных поступков, что и за это уже достоин прощения, Свидригайлов-самоубийца перед смертью облагодетельствовал семью Мармеладовых, Иван Карамазов-самоубийца сочиняет "поэму" о Великом инквизиторе, о которой вполне можно сказать, что в ней автор дал "самую большую битву своему собственному сомнению" (А. В. Луначарский).

§ 3. Объективация способа мышления

Логика обобщения

Автор в художественных произведениях Достоевского предикатирует персонажам (героям-идеологам) не только определенное содержание мышления (в категориях этики и религии), но и определенную логику мышления как движение от факта к обобщению.

Всем героям Достоевского "надобно мысль разрешить", все они стремятся как-то по-своему осмыслить мир: князь Валковский ("Униженные и оскорбленные"), Раскольников ("Преступление и наказание"), Терентьев ("Идиот"), Ставрогин, Кириллов, Шапов ("Бесы"), Аркадий Долгоруков ("Подросток"), Иван Карамазов ("Братья Карамазовы").

Автор приписывает всем персонажам мышление, которое не только отмечает факт, но и обобщает его, что воплощается в постоянном выражении персонажами своих мыслей в афористической форме, в последовательности рассуждения как факта - афоризма - развертывании афоризма - конкретизации факта.

Мармеладов. Факт: положение человека в нищете и ее крайней степени - бедности. Факт обозначается сначала описанием внешнего вида Мармеладова, затем наблюдением Мармеладова над внешним видом Раскольникова ("не в значительном виде").

Афоризм: "...бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета - порок-с" (6: 13).

Развертывание афоризма: "В бедности вы еще сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять себя. И отсюда питейное!" (6: 13).

Конкретизация факта: рассказ о том, как "супругу мою избил господин Лебезятников", общее положение семьи.

Свидригайлов - в беседе с Раскольниковым в трактире (тоже своего рода "исповедь" персонажа). Факт: начало взаимоотношений с Авдотьей Романовной (сестрой Раскольникова), Свидригайлов пытается соблазнить девушку Парашу, Авдотья Романовна "требует" оставить "бедную Парашу в покое". Свидригайлов использует такое начало отношений с Авдотьей Романовной, которую он полюбил, до такой степени "врезался", как он сам говорит, что мог отравить жену. Чтобы обольстить Авдотью Романовну, он делает вид, что согласен с нею, раскаивается, т. е. льстит ей.

Афоризм: "Нет ничего в мире труднее прямодушия, и нет ничего легче лести" (6: 366).

Развертывание афоризма: "Если в прямодушии только одна сотая доля нотки фальшивая, то происходит тотчас диссонанс, а за ним - скандал. Если же в лести даже всё до последней нотки фальшивое, и тогда она приятна и слушается не без удовольствия; хотя бы и с грубым удовольствием, но всё-таки с удовольствием. И как бы ни груба была лесть, в ней непременно, по крайней мере, половина кажется правдою" (6: 366).

Конкретизация факта: Свидригайлов рассказывает, как лесть помогала ему в отношениях с женщинами и как не помогла в отношениях с Авдотьей Романовной.

Порфирий Петрович. Факт: обсуждение преступления Раскольникова и последствий преступления (каторга, переход в "другой разряд людей"...).

Афоризм: "Станьте солнцем, вас все и увидят" (6: 352).

Развертывание афоризма (в данном случае - краткое): "Солнцу прежде всего надо быть солнцем" (6: 352).

Конкретизация факта переносится в обсуждение межличностных отношений (Порфирий Петрович - Раскольников), потому что внутренним смысловым контекстом эпизода является обсуждение преступления Раскольникова, в котором он еще не признался.

Единообразие мышления автора и его героев имеет и ряд внутренних (функциональных) особенностей, к которым можно отнести логику подмены и логику оправдания.

Логика подмены

Авторское художественное мышление определяется логикой подмены: фактическая причина обстоятельства подменяется сопутствующим обстоятельству эмоционально-психическим состоянием человека, что предикатируется и персонажу.

Логика подмены причины и следствия

Хозяин распивочной спрашивает Мармеладова: почему не служишь, если чиновник?

"- Забавник! - громко проговорил хозяин. - А для ча не работаешь, для ча не служите, коли чиновник?" (6: 14).

Вопрос предполагает ответ: не служу, потому что пью, в очередной раз выгнали со службы. Но Мармеладов отвечает не так, не связывает свое неслужение с непосредственной причиной (пьянством), отвечает вопросом на вопрос: а разве я не страдаю? Таким образом он уходит от прямого ответа на вопрос, фактическая причина обстоятельства (не службы) подменяется указанием на собственное эмоционально-психическое состояние, которое выдвигается в качестве аргумента в защиту себя, аргумента в размышлении о себе и человеке. Размышление это - Мармеладова и молчащего Раскольникова, что является одной из причин, почему Мармеладов обращается "исключительно" к Раскольникову.

"- Для чего я не служу, милостивый государь, - подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, - для чего не служу? А разве сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне?" (6: 14).

Данный пример сам по себе может выглядеть довольно незначительным, не подтверждающим определение одной из важнейших черт авторского мышления. Но логика подмены определяет мотивировку поведения и внутреннего состояния персонажа.

Логика подмены и мотивировка

Пьянство Мармеладова как виновность (тем более как грех) не оценивается, она как бы "сверхиндивидуальна" (З. Фрейд) (так же как страсть к картам самого Достоевского - в воспоминаниях жены).

Несмотря на то, что Раскольников не раз говорит, что его бес толкнул на злодеяние, всё-таки главным остается то, что не старуху убил, а себя (или принцип, мысль). Он и не вспоминает о загубленных двух жизнях, хотя автор говорит, что он сам этому удивляется, т. е. вроде бы автор отстраняется от точки зрения персонажа. Но ведь автор изобразил убиенных (Алену Ивановну и ее сестру Лизавету) настолько неприглядно (как хозяина распивочной, в которой встречаются Раскольников и Мармеладов: лицо - "как будто смазано маслом, точно железный замок"), что читателю их и жалеть не приходится.

Алена Ивановна (коллежская регистраторша, процентщица) - "Это была крошечная, сухая старушонка, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом и простоволосая. Белобрысые, мало поседевшие волосы ее были жирно смазаны маслом" (6: 8).

Лизавета - "Это была высокая, неуклюжая, робкая и смиренная девка, чуть не идиотка, тридцати пяти лет, бывшая в полном рабстве у сестры своей, работавшая на нее день и ночь, трепетавшая перед ней и терпевшая от нее даже побои" (6: 51).

Логика подмены в размышлениях персонажей

В логике подмены особенно значимы самые важные проблемы, решать которые автор побуждает своих персонажей.

После встречи с семьей Мармеладовых Раскольников воскликнул "вдруг невольно", т. е. мысль была ему дана как бы свыше, извне его (авторское указание на переход от факта к обобщению, к решению общей проблемы).

"- Ну а коли я соврал, - воскликнул он вдруг невольно, - коли действительно не подлец человек, весь вообще, весь род то есть человеческий, то значит, что остальное всё - предрассудки, одни только страхи напущенные, и нет никаких преград, и так тому и следует быть!.." (6: 25).

Через возведение в ранг всеобщего определит сущность поступка Раскольникова Порфирий Петрович.

"Теорию выдумал, да стыдно стало, что сорвалось, что уж очень не оригинально вышло! Вышло-то подло, это правда, да вы-то всё-таки не безнадежный подлец. Совсем не такой подлец!" (6: 351).

Человек не подлец - из этого тезиса не обязательно заключение: "нет никаких преград". Из этого тезиса можно вывести и антитезис: человек - добр. Можно не забыть, что человек - творение Божие, что человеку дана свобода воли, свобода выбора, и только вследствие своего падения человек подвержен греху.

Но у героев своя логика. Если человек не подлец, значит, и рассказанная Мармеладовым история семьи - история обыкновенная, значит, "так тому и следует быть", значит, и предстоящий Раскольникову поступок (убийство) ничем не хуже, чем то, что Мармеладов и его жена Катерина Ивановна, по существу, нравственно убили Соню.

В этическом смысле поведение всех героев идентично. Вспомним, Раскольников говорит о том, что он не "старушонку" (Алену Ивановну) убил, а себя.

"Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!.. " (6: 322).

* * *

Логика подмены - в основе размышлений и такого идеолога-бунтаря как Иван Карамазов ("Братья Карамазовы").

Иван не принимает мир как Божье творение ввиду того, что в нем и невинные дети обречены на страдания. Проблему религиозную он пытается решить с позиции социальной несправедливости, человеческой жестокости и отмщения.

В рассказе о зверском убийстве ребенка он использует аргумент к жалости, выбирая естественный для человека самый трагический случай из жизни (маленького мальчика генерал затравил собаками), приходя к выводам:

"Для чего познавать это чертово добро и зло, если оно столько стоит?"; "...От высшей гармонии совершенно отказываюсь".

Данную логику и содержание такого мышления Ивана Карамазова следующим образом определил Н. А. Бердяев.

"Он ставит вопрос свой не как христианин, верующий в божественный смысл жизни, а как атеист и нигилист, отрицающий божественный смысл жизни, видящий лишь бессмыслицу и неправду с ограниченной человеческой точки зрения. Это - распря человека с Богом, нежелание принять страдание и жертвы, постигнуть смысл нашей жизни как искупление. Весь бунтующий ход мыслей Ивана Карамазова есть проявление крайнего рационализма, есть отрицание тайны человеческой судьбы, непостижимой в пределах и границах этого отрывка земной, эмпирической жизни. Рационально постигнуть в пределах земной жизни, почему был замучен невинный ребенок, невозможно. Самая постановка такого вопроса - атеистична и безбожна. Вера в Бога и в Божественный миропорядок есть вера в глубокий, сокровенный смысл всех страданий и испытаний, выпадающих на долю всякого существа в его земном странствии. Утереть слезинку ребенка и облегчить его страдания есть дело любви. Но пафос Ивана не любовь, а бунт" (курсив мой. - И. К. ) (Бердяев 1993: 86).

В связи с таким толкованием мышления Ивана Карамазова подчеркнем, что этим мышлением персонаж наделяется автором. Достоевский "раскрыл диалектику русского нигилизма, его сокровенную метафизику" (Н. А. Бердяев), раскрыл изнутри внутреннего мира "бунтаря".

Иван Карамазов - не просто атеист и нигилист, он - бунтарь из мира Достоевского, человек, сострадающий людям, готовый остаться с "неотомщенным страданием". Но если путь Раскольникова - это искренняя вера Сони, то для Ивана дьявол создан человеком - "по своему образу и подобию" (в противоположность представлению, что человек создан Богом - по образу и подобию Своему). И автор "наказывает" Ивана и его мышление безумием, раздвоением личности, кошмаром, в котором ему является его второе "я" в облике черта.

Подмена религиозного и часто просто обыденно здравого помыслия мира различного рода эгоистическими, нигилистическими и мироотрицающими умствованиями - вот предмет авторского изображения и в романе "Преступление и наказание", и в романе "Братья Карамазовы".

Поэтому Соня восклицает во время вопроса-улыбки Раскольникова ("это ведь дьявол смущал меня? а? "):

"- Молчите! Не смейтесь, богохульник, ничего, ничего-то вы не понимаете! О Господи! Ничего-то, ничего-то он не поймет!" (6: 321).

Поэтому Алеша говорит Ивану после его рассказа об инквизиторе:

"- Но... это нелепость! - крикнул он, краснея. - Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула... как ты хотел того. И кто тебе поверит о свободе? Так ли, так ли надо ее понимать! " (14: 237).

Сложность феномена логики подмены у Достоевского состоит в том, что она одновременно является и субъективным свойством мышления писателя, и в то же время предметно выражается в мышлении мироотрицающем, которое опровергается Достоевским как содержание этого мышления.

Логика подмены - опасное средство человеческого мышления, не выявленное в художественное произведении как вполне ясное для читателя, она может порождать разное понимание того, насколько осознанно и целенаправленно пользуется ею автор.

* * *

По существу именно об авторской логике подмены писал Лев Шестов, сравнивая Достоевского и Ницше.

Шестов обращает внимание на слова Разумихина, который видит оригинальность идеи Раскольникова только в одном - в разрешении "крови по совести". Сама совесть как бы побуждает Раскольникова стать преступником.

"Правду сказал Разумихин - мысль совершенно оригинальная и целиком принадлежащая Достоевскому" (Шестов 1993: 232). "С кем боролся Достоевский? Ответ: с собой, и только с самим собой. Он один, во всём мире, позавидовал нравственному величию преступника - и, не смея прямо высказать свои настоящие мысли, создавал для них разного рода "обстоятельства" (Шестов 1993: 233); "Борясь со злом, он выдвинул в его защиту такие аргументы, о которых оно и мечтать не смело. Сама совесть взяла на себя дело зла!" (Шестов 1993: 233).

Логика оправдания (аргумент к жалости)

Автор предикатирует мышлению персонажа логику оправдания, в центре которой аргумент к жалости, тем самым объективируя свое трагическое понимание мира, в котором сердце человека является полем борьбы добра и зла, веры и безверия, греха и осознание своей греховности.

Аргумент к жалости - возбуждение в человеке (слушателе, читателе) жалости с намерением склонить его на свою сторону.

* * *

Как относиться к такому человек, как Мармеладов? Он, что называется, горький пьяница, обрекший на нищенское существование свою семью, дочь - на добывание денег для семьи проституцией.

Разве я не "свинья", не "прирожденный скот"? - спрашивает он Раскольникова.

"Позвольте, молодой человек: можете ли вы... Но нет, изъяснить сильнее и изобразительнее: не можете ли вы, а осмелитесь ли вы, взирая в сей час на меня, сказать утвердительно, что я не свинья? (курсив автора. - И. К. )" (6: 14).

Мармеладов рассказывает о случаях самого низкого своего падения.

"Знаете ли, знаете ли вы, государь мой, что я даже чулки ее пропил? Не башмаки-с, ибо это хотя сколько-нибудь походило бы на порядок вещей, а чулки, чулки ее пропил-с! Косыночку ее из козьего пуха тоже пропил, дареную, прежнюю, ее собственную, не мою; а живем мы в холодном угле, и она в эту зиму простудилась и кашлять пошла, уже кровью. Детей же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна в работе с утра до ночи скребет и моет и детей обмывает, ибо к чистоте с измалетства привыкла, а с грудью слабою и к чахотке наклонною, и я это чувствую" (6: 15).

Но вся речь Мармеладова строится, по существу, на самооправдании, на желании, чтобы его пожалели.

Обратим внимание на то, как выстраивается автором речь персонажа.

1) Мармеладов, сразу за представлением себя Раскольникову, говорит о бедности, о нищете, указывая на это как на причину пьянства.

"...В нищете я первый сам готов оскорблять себя. И отсюда питейное!" (6: 13).

2) Далее следует сообщение о том, что Лебезятников избил Катерину Ивановну, и задается вопрос, смысл которого - указание на неприкаянность Мармеладова.

"Позвольте еще вас спросить, так, хотя бы в виде простого любопытства: изволили вы ночевать на Неве, на сенных барках?" (6: 13).

3) В речи повествователя говорится об окружающих (вводится осуждающая Мармеладова точка зрения). Автор обобщает привычку Мармеладова-пьяницы высказываться на людях.

"Эта привычка обращается у иных пьющих в потребность, и преимущественно у тех из них, с которыми дома обходятся строго и которыми помыкают. Оттого-то в пьющей компании они и стараются всегда как будто выхлопотать себе оправдание, а если можно, то даже и уважение... (3: 13-14).

4) Мармеладов указывает на собственное страдание ("А разве сердце у меня не болит?...") - как на оправдание того, что он не служит.

5) После этого ставится вопрос о просьбе денег "взаймы безнадежно", т. е. без надежды, что деньги будут даны. Мармеладов может идти просить деньги, потому что "идти больше некуда". Ссылка на "господина Лебезятникова", т. е. на "новые мысли" ("сострадание в наше время даже наукой запрещено").

"- А коли не к кому, коли идти больше некуда! Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь да пойти!" (6: 14).

В этих высказываниях персонажа нельзя не видеть крайней степени отчаяния, тем более горестны они в контексте сообщения о дочери, которая "по желтому билету живет-с".

6) Рассуждение о Катерине Ивановне ("я подлец", она - "и сердца высокого, и чувств, облагороженных воспитанием, исполнена"). Мармеладов хочет, чтобы именно Катерина Ивановна его пожалела. Вновь восклицание обобщающего характера:

"...Ведь надо же, чтоб у всякого человека было хоть одно такое место, где бы и его пожалели!" (6: 14).

7) Пить Мармеладов начал потому, что "черта наступила" - ссылка на обстоятельство, которое сверх сил человека.

"И здесь я место достал... Достал и опять потерял. Понимаете-с? Тут уже по собственной вине потерял, ибо черта моя наступила...... (6: 16).

8) Уточнение семейного положения: трое детей, Катерина Ивановна всё время в работе, заболевание чахоткой. И вновь Мармеладов повторяет мысль о причине своего пьянства:

"Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу. Не веселья, а единой скорби ищу... Пью, ибо сугубо страдать хочу!" (6: 15).

9) Жизнь Мармеладова с Катериной Ивановной начинается с определенной жертвы с его стороны. Он берет замуж вдову с двумя детьми, потому что не может смотреть на их страдания.

"...Осталась в такой нищете безнадежной, что я хотя и много видал приключений различных, но даже и описать не в состоянии"; "И тогда-то милостивый государь, тогда я, тоже вдовец, и от первой жены четырнадцатилетнюю дочь имея, руку свою предложил, ибо не мог смотреть на такое страдание" (6: 16).

10) Наконец, всё его самооправдание заканчивается ссылкой на Иисуса Христа, на прощение в будущей жизни, т. е. на самый веский аргумент автора - обращение к вере.

"И всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных... И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: "Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!" И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: "Свиньи вы! Образа звериного и печати его; но приидите и вы!" И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: "Господи! почто сих приемлеши?" И скажет: "Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего..." И прострет к нам руце свои, и мы припадем... и заплачем... и всё поймем! Тогда всё поймем!.. и все поймут... и Катерина Ивановна... и она поймет... Господи, да приидет царствие твое!" (6: 21).

В уста Иисуса Христа влагаются мысли и логика вполне мармеладовская (и авторская): оправдание греховности людей, подобных Мармеладову, за то, что они осознавали свое ничтожество.

* * *

Есть еще один вид оправдания Мармеладова. Не забудем, что его речь оценивается с двух позиций - позиции жалости (Раскольников) и позиции осуждения (окружающие).

"- Да чего тебя жалеть-то? - крикнул хозяин, очутившийся опять подле них.

Раздался смех и даже ругательства. Смеялись и ругались слушавшие и неслушавшие, так, глядя только на одну фигуру отставного чиновника" (6: 20).

Позиция осуждения явно компрометируется сниженным изображением ее носителей (посетителей распивочной и ее хозяином).

Таким образом, в мотивировке поведения Мармеладова вопрос греха сначала подменяется вопросом голода (нищеты, нужды), потом - неопределенным "черта наступила", далее - жалостью, состраданием.

И главное в этой мотивировке: прощение - ввиду осознания своего положения, своей ничтожности - при абсолютном непринятии во внимание обстоятельства пьянства.

Речь Мармеладова строится на мысли о сострадании даже к падшему человеку. Однако - заметим! - необходимость сострадания и милосердия в христианской этике не снимает вопроса о личной ответственности человека за своей грех. Пьяницу может оправдать другой человек, но не сам пьяница оправдать себя. В данном эпизоде мотивировка своего состояния персонажем и автором совпадают.

Чтобы такая мотивировка была убедительной, для нее необходимы сочувствующий (Раскольников, который подобным образом тоже оправдан автором: над грехом убийства ставится выше грех против мысли) и грозное, безжалостное окружение (хозяин распивочной), "продавец" - в пренебрежительном именовании Мармеладова (социально-бытовая среда).

Последнее - нагнетание Достоевским мрачной зловонной предметно-бытовой среды и злых слушателей-зрителей - явно авторская трансформация, авторская гиперболизация. Хозяин распивочной вполне мог бы быть хорошим человеком, с утра до ночи работающим, кормящим свою семью.

Но чтобы состоялась логика оправдания, необходима какая-то сверхиндивидуальная сила - страсть (к вину, к картам, к идее), что довело бы человека до страдания, до самоуничижения, после чего только и может наступить или окончательное падение или возрождение.

Структура личности и ее мотивировка и у Мармеладова и у Раскольникова одинаковы. Случай с Раскольниковым только "облагорожен" его чистой любящей людей натурой и "возвышенностью" замысла (осчастливить он не себя стремится, а родных, в перспективе - многих). Случай с Мармеладовым - более прост, но зато и нагляднее показывает ущербность авторской мотивировки: на личном грехе пьянства построить оправдание человека трудно. "Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу" - здесь уже логика подмены и логика оправдания наслаиваются друг на друга, здесь человек изымается из межличностных отношений и ввергается в область... мазохизма.

* * *

Авторская логика оправдания имеет глубокое основание - во внутренней сложности самого Достоевского, изнутри натуры писателя исходила она и уже потом предикатировалась всем структурам его произведений: и характерам персонажей, и их способу мышления, и конфликтам, и предметно-бытовому миру.

"...Он себя оправдывает, и именно система оправдания и является самой интересной в этом отношении, система оправданий, которую гибкая, богатая ресурсами натура выдвигает, чтобы перед самим собою и перед другими оказаться чистым, оказаться правым. Достоевский был при этом так страшно силен внутреннее, что усилием своей воли сказал: буду Достоевским, верующим, что православие, самодержавие и народность - это правда, и докажу всему миру, что это правда. Но тут он наталкивался на не менее сильную подсознательную волю Достоевского, которая говорила: всё это ложь, всё это навязано, всё это насилие - правда лежит совсем в другом месте. А рядом с этим третий голос в нем говорил: а может быть, никакой правды и нет, а может быть, то наиболее пошлое, что живет в тебе, - устремление к деньгам, к наживе, к подлости, садистическое удовлетворение причинять другим боль и радоваться их страданиям, - всё это сатанинское и хищническое в человеке и есть самая настоящая человеческая натура" (Луначарский 1976: 374).

Такого усложненного самовыражения, такого разнообразия скрытого и явного предикатирования себя художественной структуре русская литература больше не знала.

Тем и велик.

Библиографическая справка

Адлер 1995: Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии. М., 1995.

Анастасий 1998: Анастасий (Грибановский), митр. Беседы с собственным сердцем: Размышления и заметки. 3-е изд. Канада, 1998.

Антоний 1965: Антоний (Храповицкий), митр. Ф. М. Достоевский как проповедник возрождения. Канада, 1965.

Артсег 1993: Артсег. Владелец вещи, или Онтология субъективности. Йошкар-Ола, Чебоксары, 1993.

Бахтин 1979: Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. 4-е изд. М., 1979.

Белинский 1948: Белинский В. Г. Собр. соч.: В 3 т. М., 1948.

Бердяев 1993: Бердяев Н. А. О русских классиках. М., 1993.

Добролюбов 1961-1964: Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. М., 1961-1964.

Достоевская 1987: Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1987.

Достоевский 1972-1990: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972-1990.

Достоевский 1997: Достоевский: Эстетика и поэтика: Словарь-справочник. Челябинск, 1997.

Ильин 1993-1999: Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. М., 1993-1999. Т. 6. Кн. III. ["Достоевский как человек и характер"; "Достоевский как художник"; "Достоевский как публицист"; "Образ Идиота у Достоевского"; "Николай Ставрогин (Достоевский. "Бесы")"].

Классический психоанализ 2002: Классический психоанализ и художественная литература. СПб., 2002.

Луначарский 1976: Луначарский А. В. Очерки по истории русской литературы. М., 1976.

Фрейд 1994: Фрейд Зигмунд, психоанализ и русская мысль. М., 1994.

Фрейд 1995: Фрейд З. Художник и фантазирование. М., 1995.

Шестов 1993: Шестов Л. Избранные сочинения. М., 1993.

Игорь Карпов

При оформлении страницы использована репродукция:
Vincent van Gogh.The State Lottery Office. 1882