Юлия Вишницкая. Мифологемы Александра Блока в русском этнокультурном пространстве

Юлия Васильевна Вишницкая
МИФОЛОГЕМЫ АЛЕКСАНДРА БЛОКА В РУССКОМ ЭТНОКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

2.4. "Стена" как маргинальный объект
Контурно дом очерчен стенами, да и само здание потому и здание, что держится, стоит благодаря стенам. "Закрепленность" стен "здесь", а не "где-то там, в небесах", подчеркивается, во-первых, вхождением их в "бытоописательный" ряд лексем: "стекла окон" (ІІ-149), "белые простыни" (ІІІ-85), "электрические лампы" (ІV-90), а во-вторых, "стены" количественно-геометризуются: в текстах эксплицируется лексический трюизм:
Я в четырех стенах – убитый
Земной заботой и нуждой (ІІ-197).
Более того, эта "земная закрепленность", а значит – прочность, стойкость – превращает "стены" в символ надежности, непоколебимости, в символ вечности:
Ты различишь домов тяжелый ряд
И башни, и зубцы бойниц его суровых,
И стены гордые твердынь многовековых.
На уровне тематико-мотивной аналогии мифосимволический дескриптор "прочности" конвергирует в мире мифологизированного прошлого, причем аналогичная символика определяется в контекстах воспоминания количественно-масштабными характеристиками (а не антропоморфно-метафорическими, как в вышеуказанных контекстах):
Воспоминанья величаво,
Как тучи, обняли закат,
Нагромоздили груду башен,
Воздвигли стены, города... ( І-336)
Образ "стен" выходит за рамки "строительного" артефакта, и происходит это благодаря колоративно-астральной оппозитивной экспликативности: с одной стороны – контуры "стен" "замыкаются" "земной заботой и нуждой" (ІІ-197), "тоской безысходной" (ІІІ-85):
А в небе – золотом расшитый
Наряд бледнеет голубой (ІІ- 197),
Все закатом залито (ІІ-149);
а с другой стороны, "стены" – не преграда Идущему, Ищущему в Пути:
Но в страстный час стена низка,
Запретный цвет любим.
По следу первого цветка
Откроешь путь другим (І-246).
Так "стены" включены в число объектов, моделирующих идею вертикальной оси мира [23: 215]. (Сравните фактическое моделирование стен в нереальном мире видений (ІV-432) и в стихийном хронотопе: "Он (снег) построил белые стены на канве деревьев, вдоль стен домов, на телеграфных проволоках <...> Снежные стены уплотняются. Они кажутся близкими одна к другой. Понемногу открывается "Третье видение" (ІV-89).
Вертикаль – темпоральна: она связывает прошлое с настоящим, а значит, способна сомкнуть невидимые миры, сомкнуть "здесь" и "там".
Высоко с темнотой сливается стена,
Там – светлое окно и светлое молчанье (І- 158).
Стена как модель сомкнутых пространств и темпоральный медиатор "создает" многие ирреальности, вплоть до "вживания" в них как однородный объект-субъект. В антифактуальном пространстве оживших артефактов "стена" такой же персонифицированный объект, как "окно", " карниз":
Там, наверху окно смотрело вниз,
Завешенное неподвижной шторой,
И, словно лоб наморщенный, карниз
Гримасу придавал стене – и взоры... (І-192).
Так в рамках антифактуального мифодискурса "стена" теряет естественную (читай – артефактную) референцию. В мифомире сна (І-298) "стена" превращается в аутотентичный "тайный" знак темного мира (см. маркированные формы интенсионала: "глухая, непробудная стена" (І-236). Причем образ "стен" как бы персонифицирует "невидимую, закрытую для всех" сущность того, кто – "недвижный, черный" (І-302), у кого – "скорбные очи" (І-432):
Тень лампадки вздрогнет и встревожит,
Кто-то, отделившись от стены,
Подойдет и медленно положит
Нежный саван снежной белизны (І-303).
Имманентную знаковую модель "стены" создают в противоположном мире – живой, одухотворенной природы. Там им отведена более скромная роль – быть локусом "игры" небесных светил:
Солнце небо опояшет,
Вот и вечер – весь в огне.
Зайчик розовый запляшет
По цветочкам на стене (І-313; см. І-374).
"Стена" как маргинальный объект в одной из функций ("отбивать", "отражать") идентифицируется с "зеркалом" и "водой" (І-426). Если "стена" исключает визуально-тактильные контакты, то "ограда" их предполагает, причем носят они (контакты) характер "безобидного", "незапятнанного" "общения" (так как и сублимируется образ в объективированной форме целого: "церковная, монастырская ограда" (ІІ-283).
Кроме того, "стена", "ограда" в том же мире христианского монотеизма ретроспектирует психологический ассоциатив – центр человеческой души:
Я насадил мой светлый рай
И оградил высоким тыном,
И в синий воздух, в дивный край
Приходит мать за милым сыном.
Все тихо. Знает ли она,
Что сердце зреет за оградой?
Что прежней радости не надо
Вкусившим райского вина? (ІІ-201).
Так "стены" в дихотомических мирах жизни – смерти, выдвигая на поверхностный уровень "физически воспринимаемую" оппозицию между "неуловимым", "фиктивным", "иллюзорным" и "явным", "фактичным", "эмпирически данным", на глубинном уровне символизирует оппозицию "внутреннего" (замкнутость [см. далее символику цепей, плена – Ю.В.]) и "внешнего" (отторженность), "мнимого" (посюстороннего) и "сущего" (потустороннего) [256: 89] и "компенсирует", уравновешивает разрушительно-созидательную свою силу. Амбивалентность "стен" как раз и проявляется в дихотомии пространства и времени: в мире христианского монотеизма (верх) и в мирах жизни после смерти (низ). Интересно, что внешний/внутренний мир объективируют оппозитивные дескрипторы: "центр человеческой души" / "фиктивный локус ирреальных явлений и существ" (см. также ниже – "лунные стены").
Потому проектируется модель "за стеной", идентичная миру ирреальности, "закодированного" "негативной" семантикой: за стеной – "раскрылась странная повесть" (І- 527), плачет один мучительный, глубокий "тоскливый призрак молодой" (V-387). Это, по сути, тот же (иногда – модифицированный) мир теней. "Стены" в нем – "распредмечиваются", превращаясь вновь в природно-космическую данность (уже не артефакт, а творение Космоса), и "предстают как моментальный снимок метаморфозы" [256: 225]. "Стены" расщепляются, распадаются, растворяются в хаосе метаморфоз, диких танцев и гипертрофируются, геометрически-пространственно видоизменяясь, "сдавливаясь" "кругом":
При желтом свете веселись,
Всю ночь у стен сжимаясь, круг,
Ряды танцующих двоились,
И мнился неотступный друг (І- 224, см. : І-227).
В перманентной смене двойственных круговращений "стены" становятся космическими атрибутами, обособленными носителями антифактуального, дьяволического, "лунного начала":
И крадусь я, как тень, у лунных стен.
Меняются, темнеют, глохнут стены.
Мне сладостно от всяких перемен,
Мне каждый день рождает перемены (І-217), –
потому что и сами "стены" являются местом рождения "лунности", "домом" луны:
Шли мы – луна поднималась
Выше из темных оград,
Ложной дорога казалась –
Я не вернулась назад (І-26).
"Стена" как трансформация "темных сторон", "лунных" знаков бытия ретро- и проспектирует "темноту" – одно из проявлений "непроницаемости", "мнимости". "Черные стены" (І-365) – персонифицированная проекция представлений о мире теней, где все негативно манифестируется:
Никого ей не надо из скромных,
Ей не ум и не глупость нужны,
И не любит, наверное, темных,
Прислоненных, как я, у стены (ІІ-276, см.: ІІ-183).
Метаморфозы коснулись всего "околостенного" пространства: оно становится тератоморфным:
В переулке у мокрого забора над телом
Спящей девушки – трясется, бормочет голова;
Безобразный карлик... (ІІ-146-7).
Ожидание у стен перерастает в состояние несвободы, "стена" усугубляет закрытость во внешний мир, она замыкает того, кто "за стеной", "у стены", и в процессе разрушительной авторефлексии (стена "возвращает к себе", а значит – не дает выхода, сковывает и убивает движение) еще сильнее его (их, все) охватывает, пленит эта гибельность: мир живой природы семиотизируется: красный колоратив в нем становится знаком смерти:
У высоких заброшенных стен,
Где впервые запомнил ты плен,
Там кусты притаились вербен
Ярко-красных, кровавых вербен (І-519).
"Прозрачные" эпитеты и контекстуальные лексемы "старая стена", "ветхая стена" (ІІ-133 ), "старик" (ІІ-159) (см. еще : І-516, ІІ-163) актуализируют символику смерти, разрушения. А в экспрессивно-маркированной форме "мертвая людская стена" (V-387) символика смерти выходит за пределы ирреальности и распространяется на миры реального бытия.
Так в качестве субъекта осмысления (СО) "стена" – основной атрибут строения – моделирует целую концепцию ирреальных миров, в которых она – и адекватный знак, и носитель антифактуального начала, и его метаморфоза, и медиатор вертикально сомкнутых пространств (семиотически моделирующая функциональность "стены" подчеркивается релевантной символикой: смерти, плена, разрушения и психологической ассоциативностью: локус "игры" космических явлений).
Как объект сопоставления (ОС) "стена" реализует непрямые, реверсивные дескрипторы. Идея семантической близости "стен" и "воды" воплощается в мотиве на основе признаков "чистый, белый" – как в мире живой, одухотворенной природы
(Мы подошли – и воды синие,
Как две расплеснутых стены (ІІ-94), так и в антропоморфном мире:
Лицо мое белее,
Чем белая стена... (ІІ-200).
Стихийный же хронотоп конвергирует объекты "воды", "стены", "земли" в абстрактном символическом локусе: "И даль земная, и даль речная поднялись белыми стенами, так что все бело, кроме сигнальных огней на кораблях и освещенных окон домов" (ІV-89).
Так косвенные дескрипторы дополняют "созидательную", "положительную" символику образа "стены" в мирах живой, одухотворенной природы и в мире христианского монотеизма, тогда как противоположную – разрушительную – "стена" объективирует в качестве субъекта сопоставления (СС).
Символика плена, скованности дешифруется с помощью абстрактно- символического кода:
А все милее новый плен.
Смотрю я в сумрак непробудный,
Но в долгий холод здешних стен
Порою страж нисходит чудный (І-146, см.: І-193, 198).
Мифомир сна, обращенный к гностическому мотиву земного бытия как "дурмана, сна, грез", синтезирует состояния "непробудного сумрака" и "томительных надежд" в пироморфном коде, где тот же красный, огненный цвет ретроспектирует смерть, иллюзию, призрачность:
Робкие томят ее надежды,
Грезятся несбыточные сны.
И внезапно – красные одежды
Дрогнули на золоте стены (ІІІ-118).
Так постепенно символика смерти, ирреальности, иллюзорности транспортируется из мифомира сна в мир гипертрофированного, тератоморфного бытия, где "стена" – материализованная и персонифицированная смерть – декодируется символически-объектно ("стена – как гроб" (ІІ-150) и аналитически-антропозооморфно: "Племя английских туристов и туристок отличается поистине поросячьей плодовитостью: "Тайная вечеря " Леонардо <...> при входе в сырую конюшню, где помещена картина, наталкиваешься, прежде всего, на забор из плоских досок: это – спины англичанок, сидящих рядком на стульях, как куры на нашесте. Голодной стаей бросаются на посетителя" (ІІ-387).
Итак, интенсиональное поле мифологемы, объективированное формами целого, именами с эпитетами, экспрессивно-эмоциональными маркированными формами, реконструирует симметрично-асимметричную парадигму. Наиболее информативной в ней является основная позиция, где мифологема представлена в качестве СО, причем чаще в мирах атипичного хронотопа (видений, призраков, сна, стихий), в мире состояний воспоминаний, грез... От объекта этих миров, материализованных состояний и до аутентичной модели мира – так модифицируется концептуально-дихотомическая дескрипторная актуализация образа "стены" как СО.
В коррелирующих позициях (объект – субъект) происходит развертывание, даже трансформация большинства дескрипторов. Так, симметричными, а значит доминирующими, являются мифосимволические дескрипторы (по сути, взаимоисключающие друг друга с позиций "созидательно-разрушительных" концепций) "символ смерти, плена" в ирреальных мирах призраков, теней, тератоморфных существ и "символ прочности, незыблемости, вечности", трансформируемый в "символ чистоты" в мирах живой природы и теистического верха (=христианского монотеизма). Кроме того, основная симметрическая модель, составляющая центр интенсионального поля мифологемы, ретроспектирует космическую вертикаль: медиатор между полимирами универсума (темпоральный медиатор), но и материализованная, "артефактная" модель сомкнутых пространств:

Дескрипторы

Позиции / количество текстоупотреблений

СО

СО

СС

атрибут дома
символ надежности, вечности, прочности
объект космической, вертикальной оси,
модель сомкнутых пространств, темпоральный медиатор
аутотентичный знак "темного" мира
локус "игры" небесных светил
психологический ассоциатив: центр человеческой души
символ чистоты
модель ирреального мира, носитель антифактуального начала, "дом" "лунности"
символ плена, несвободы
символ смерти, гибели, разрушений
персонифицированная проекция представлений о мире теней и тератоморфных существ

4
2

7
5
3

1
2

8
1
6

4

-
-

-
-
-

-
3

-
-
-

-

-
-
-
-
-
-
-

-
-
-

3

Итак, субъектно-объектные позиции образа дают возможность определить зоны симметрии/асимметрии в интенсиональном поле мифологемы. Центр – ядро интенсионального поля – представляют дескрипторы "символ разрушительности, смертности", "персонифицированная проекция представлений о мире теней и тератоморфных существ" и "символ чистоты", периферия – дескрипторы семиотически-креативного характера: " аутотентичный знак того мира", "модель сомкнутых пространств", " модель ирреального мира, носитель антифактуального начала", "локус лунности".
Выводы к части 1
В модели мира А. Блока одной из основополагающих мифологем можно считать "дом". "Дом", актуализирующий начало пути к культурологическому центру; "дом", связывающий различные мифопоэтические уровни в концептосфере поэта. Дом, принадлежа человеку, олицетворяет "целостный вещный мир" [см. 204: 65], семиотизируя, семантизируя пространство.
Так, "дом" выстраивает онтологическую пространственную парадигму города: семантика макроартефакта (города) в образе "дома" "дробится" на ряд дескрипторов мифологемы с негативной оценочностью. Синекдохически замещая "железно-серый город", "дом" как его атрибут эксплицирует срезы символов, знаков, предвестников, хронотопов, моделируя своеобразный аксиологический дескрипторный спектр.
Негативная семантика интенсионального поля мифологемы "дом - урбанистический атрибут " возрастает по мере удаления от центра поля (который характеризуется наибольшим количеством мифосимволических дескриптов) к его периферии:
Хтонический хронотоп, хтонический мутант
Предвестник смерти, душевного разлада
Знак разложения, знак судьбы
Символ обыденности, тоски, безвыходности, ухода.
"Дом", следовательно, модифицирует семантику обычного атрибута: не просто символизируется, семиотизируется, а выпадает из рамок антропологического бытия и подчиняется уже иным, панхронотопичным мирам. Комплекс фоново-энциклопедических признаков образа постепенно имплицируется, растворяется в тексте и в итоге исчезает, как исчезает реальность городского пространства: параллельно с ирреализацией бытия, текстовый образ проходит ряд преобразований: маркированная экспрессема типа "маленькие, каменные ящики", "большая, модно обставленная постылая хоромина" модифицируется:
1) в метафору с прозрачной негативной семантикой ("могилы домов", "груз тоски многоэтажный" (в контексте стихотворения последняя – парафраза "Флоренции");
2) в зооморфно-хтонический символ смерти ("чернозубые дома");
3) и, наконец, в процессе деперсонификации-"обезличивания" локусный артефакт гипертрофируется: он выходит из привычных "артефактных рамок" и функционирует уже как онтологическое существо: "хтонические мутанты" – "дома" поглощают живущих в них и прохожих. Так артефакт – атрибут реального пространства перевоплощается в антифактуальный объект. Переходя из атрибутивного разряда в хтонический, "дом" словно перестает подчиняться человеку, а значит – меняет свою функциональную значимость: не оберегает и защищает, а – губит, уничтожает, – самостоятельное замкнутое пространство "размыкается", гипертрофируется, семантически видоизменяясь. "Дом" превращается в угрозу человеку, который попадает под влияние им же сотворенного "мирка с четырьмя стенами": артефакт разлагает человека изнутри, вселяя в него безысходность, "липкие " привычки, равнодушие.
Миры теистического верха и панхронотопичного бытия (появление которых было спровоцировано уже в пространстве города), моделируя различные виды архитектурных строений, эксплицируют пространственную оппозицию "внутренний – внешний".
"Дом" – "терем", "келья" становятся оберегом для путника; "дворец", "горница" в мирах стихий суть локусы отдохновения, спокойствия и защиты. Амбивалентная же символика репрезентируется мифологемой из заимствованного, средневекового хронотопа: в нем "замок", "дворец" и "башня" – средоточие богатства и нищеты, символ красоты и ужаса, вечности и смерти.
Народнопоэтическая ипостась мифологемы "дом" в наибольшей степени отразилась в объективированной форме интенсионала образа – "изба". Именно "изба" стала точкой пересечения горизонтально-вертикальных парадигм образа "дом". "Изба" как материализованное земное существование открывает выход во множество полимиров универсума, потому она – локус сомкнутых пространств и центр магических обрядов. Ритуально медиируя "верх – низ" бытия, "изба" сакрализует все "околодомное" пространство. "Изба" в определенном смысле совмещает аниматические локусы вертикальной онтологической оси: микромир – центр человеческой души – и макромир – центр Вселенской Души. Так локус "дома" дешифруется ассоциативно-аниматическим кодом.
Именно в этой точке пересечения горизонтально-вертикальной оси мира проецируются те архитектурные виды "дома", которые более всего связаны с идеей пути: заточение – печаль ("клетка", "тюрьма", "темница"), одиночество и отшельничество, защищенность, убежище и – выход из "хижины", "кельи", поиск Истины. Таким путем "домом" имплицируется образ Идущего, Ищущего, который совершает путь, сопряженный с жертвами, опасностями, потерями и приобретениями.
Возможны следующие варианты этого Пути из дома:
"Дом" в городском пространстве
"Тюрьма", "келья (обретение)
"Клетка" убежища; намеренное
(заточение) одиночество)
"хижина" (отдохновение перед длинной дорогой)

знание о томлении Ее в "темнице", вторжение в жилище видений

свершение магических ритуалов в "избе"
выход в миры стихий ("дворец"; "терем" ; "горница," " башня"),

попытки освобождения Ее из "замка" – материализованной смерти; поиски Ее в иных хронотопах (в том числе средневековом, рыцарском)
Путь к недостижимой мечте – к " чертогу".
Мифологема "дом", состоящая из множества дискретных элементов – знаков определенных пространств, состояний, отношений ("терем", "башня", "дворец" и пр.), моделирует семиотический текст ритуала инициации, в котором воспроизводятся возможные варианты поиска истинного пути. Так, "дом" фокусирует контролируемый человеком пространственно-локусный артефакт. Наиболее семантически значимыми в обеспечении "незыблемости", "устойчивости, надежности" "дома" являются "стены". Но "стены" (как и "дом – просто жилье"), конструируемые человеком, сами – создают: "стена" (темпорально) – медиативная модель сомкнутых пространств, антифактуально персонифицированная и семиотизированная. Будучи релевантным, аутотентичным знаком иных миров, "стены" включаются в игру космических стихий и небесных светил и выражают, прежде всего, дьяволическое, "лунное" пространство, в котором "лунные тени" не что иное, как спроецированные "темные стены", закрывающие выход вовне. И в процессе постоянных метаморфоз ("черные стены" – "тени" – тератоморфное "околостенное" пространство – ирреальное, дьяволическое – стены – смерть) семантизируются мифомиры иллюзорных состояний.
Итак, "стены" в текстовом пространстве А.Блока не столько ограждают живущего в "доме" от ненужных контактов, сколько воздвигают ауторефлексивные миры, разрушающие себя изнутри.
Целям установления реальных связей между внутренним и внешним пространством "дома" служат его атрибуты – "дверь" и "окно". Через "двери" и "окна" осуществляется регламентированный контакт и переход, во время которого в мире христианского монотеизма происходит обряд очищения, ритуал приобщения к космосу: оба маргинальных объекта в теистических модусах являются выходом в состояние любви и счастья, они материализуют спасительное начало новой жизни, а значит надежду и свет. Они моделируют одухотворенный стихийный хронотоп, в котором им отведена роль локусов встреч Идущего и Ее.
В мирах нетипичного хронотопа возможны запретные способы перехода из/через дверь и окно. Антифактуальные пространства провоцируют нерегламентированные выходы через "боковые двери", "щели дверей и окон", "узкие, маленькие оконца", мотивируя бытийность миров призраков, хтонических существ, жизни после смерти. Единственно табуированной можно считать "потайную дверь" в Ее доме, которую могут открыть лишь космические слуги Мировой Души.
"Двери", "окна" как амбивалентные образы, конструирующие оппозицию "здесь – там", объективируют магические обряды: обереговой функцией наделяется дверь в Ее чертогах; ритуал заклинаний, гаданий совершается под окном и у окна (оба магических действа семиотизируют любовную символику). Именно в ритуале (здесь – охранительно-любовной) используются материальные артефакты высокого символического значения.
Итак, художественные тексты А.Блока инкарнируют вечное (космическое) в образах из мира вещей – в артефактах начального, исходного в пути "локуса": в "доме" и его атрибутах – маргинальных объектах: "дверь", "стена, "окно". Перемещаясь в универсальных хронотопах, артефакты образно "разворачивают" и семантически дешифруют теургический миф, закодированный в этническом культурологическом тексте и в заимствованном. Актуализируя христианские и народнопоэтические ипостаси мифологем, текст моделирует образ по своему подобию, концептуально приравнивая его к себе. Отсюда – сотворенная вещь (построенный дом, возведенные стены, прорубленные окна и сконструированные двери) – дематериализуется, освобождается от заданных функциональных рамок и – превращается из Творения в Творца нетипичных возможных миров и особых состояний и в символически-семиотизированную Модель мира, в точку отсчета, в начало Пути.
Читать дальше
К оглавлению
Библиографическая справка

© Вишницкая Юлия Васильевна. Мифологемы Александра Блока в русском этнокультурном пространстве
Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. – Киев, 2003. Институт языковедения имени А.А.Потебни Национальной академии наук Украины. Научный руководитель - Озерова Нина Григорьевна, доктор филологических наук, профессор

При оформлении страницы использован фрагмент работы Эдуарда Берн-Джонса "Принц вступает в заросли шиповника"
Репродукция взята с сайта www.elibron.com