НЕСОВЕТСКАЯ АВОСЬКА

(образы иностранцев в культуре разных народов)

 

- Ага. А вы не заметили: у этой бабы ничего заграничного нет - ну, там, в лице или, может, в костюме?

- Авоська мне показалась вроде не наша... Знаете, сплетена не по-нашему: наши авоськи как: дырка - шнур, дырка - шнур... А у нее - шнур - дырка, шнур - дырка...

(В.Ардов. "Вооруженный налет")

В качестве второго, научного эпиграфа к теме можно взять отрывок из статьи С.В.Оболенской "Образ немца в русской культуре ХVIII-ХIХ веков" (В кн.: Одиссей. Человек в истории. - М.: Наука. 1991): "Возникновение коллективных представлений народов друг о друге - чрезвычайно сложный и противоречивый процесс. Удивительна устойчивость никогда не затухающего в сознании человека представления о "своих" и "чужих", инстинктивное отталкивание всего чужого как непонятного и неприемлемого. С этим, вероятно, основным, определяющим, стереотипом в отношении к другим народам связываются и другие устойчивые представления, характеризующие действительные или мнимые черты национального характера".

В самом деле: за французами прочно закрепились легкомыслие и усердие в любви, за немцами - педантичность, любовь к порядку, обстоятельность и умеренность во всем, за русскими - лень и общая расхлябанность натуры. Итальянцы (и вообще все южане) в нашем представлении обязательно горячие, страстные, преувеличенно жестикулирующие. Северяне, наоборот, заторможенные, медлительные, долго соображающие. Грузины - любвеобильные, ревнивые и непременно устраивающие бесконечные застолья. Украинцы (во всяком случае, судя по анекдотам) - прижимистые и "себе на уме", при этом слишком покладистые, терпеливые и трудолюбивые. Англичане - холодные, деловитые и чопорные. Американцы - широко улыбающиеся, но при этом постоянно что-то подсчитывающие. Поляки - гордые и заносчивые. Чукчи... Впрочем, не будем о чукчах. У каждой нации обязательно существуют свои "чукчи": в Америке это техасцы, в Англии - ирландцы, в России - жители Урала, а в Черновцах "чукчеподобные" анекдоты ходят о соседях молдаванах (вопрос : "Сколько молдаван нужно, чтобы ввернуть новую лампочку?" Ответ: "Девять. Один становится на табуретку и держит в руках лампочку, четверо берут табуретку за ножки и идут по часовой стрелке, а еще четверо идут в противоположном направлении, чтобы у держащего лампочку голова не закружилась").

Как считает С.В.Оболенская, "возможность противостоять подобным явлениям и процессам очень сомнительна. Однако научно-психологическое и историческое объяснение массовых предрассудков, в том числе и национальных, возможно и необходимо".

Первая и главнейшая причина, как мы уже сказали, - это инстинктивное отталкивание всего чужого, непохожего.

Судите сами, разве может быть дом из бумаги? ("В бумажной хижине японца Висит сушеный запах солнца..." - И.Сельвинский]. Зачем так сильно размахивать руками и кричать? ("Видел я их Италию на карте, - говорит герой Броневого в фильме М.Захарова "Формула любви". - Сапог сапогом - и всё..."). Почему так много "детских", "неправильных" "ц", "з", "с", "нь"? (по свидетельству В.М.Алексеева, известного ученого-востоковеда, Пушкин в пекинском произношении - Пусицзинь). И к чему такая чрезмерная любовь к порядку? (Заметьте, приводимое ниже рассуждение о немецком характере принадлежит не русскому автору, чей народ обожает двух милых персонажей по имени Авось да Небось, а "чопорному и скучному" англичанину). Этот англичанин - писатель Джером К.Джером, автор шедевра "Трое в лодке, не считая собаки". Оказывается, у него есть еще и "Трое на четырех колесах", и именно там говорится о немцах:

"Каждый цветок у него в саду привязан к палочке; из-за нее не видно иногда самого цветка, но немец покоен: он знает, что цветок там, на месте, и что вид у него такой, какой должен быть. Дно пруда он выкладывает цинком, который вынимает потом раз в неделю, тащит в кухню и чистит. В центре садовой лужайки, которая иногда бывает не больше скатерти и непременно окаймлена железной оградкой, помещается фарфоровая собака. Немцы очень любят собак, но фарфоровых больше, чем настоящих: фарфоровая собака не роет в саду ям, чтобы прятать остатки костей, и цветочные клумбы не разлетаются из-под ее задних лап по ветру земляным фонтаном. Фарфоровый пес - идеальный зверь с немецкой точки зрения; он сидит на месте и не пристает ни к кому; если вы поклонник моды, то его очень легко переменить или переделать, согласно с новейшими требованиями "Собачьего Клуба"; а если придет охота пооригинальничать или сделать по собственному вкусу, то можно завести особенную собаку - голубую или розовую, а за небольшую приплату даже двухголовую. Ничего этого нельзя добиться от живой собаки".

В ХVIII веке были созданы две сходные по замыслу таблицы, содержащие сравнительные оценки качеств европейских народов (русская и немецкая). Согласно русской таблице, немец - это отнюдь не враг, каким он станет позднее. В этом образе "сквозит добродушный юмор, пока еще спокойное признание факта существования рядом человека иного склада, чем свой, русский, и наивное убеждение, что русский народ обладает якобы чем-то, что выше и учености, и ловкости, и хитрости, и богатства" (С.В.Оболенская]. Правда, как свидетельствуют поговорки, присказки и прозвища, "немец хитер - обезьяну выдумал", "немец без штуки и с лавки не свалится", "немец своим разумом доходит, а русский глазами". Немец "безбожно и смешно коверкает русские слова; он учен, а не знает чего-то самого простого; он, случается, кичится своей ученостью <...>, но его можно обвести вокруг пальца; он скуп, и это плохо, но вместе с тем он рачительный, аккуратный хозяин <...>".

Согласно немецкой таблице, "московит" обладает злобным нравом, слабым разумом, его сравнивают с ослом, главный его порок - коварство. О стране, где живут "московиты", говорится, что вся она покрыта снегом, и русский, любящий проводить свое время во сне, оканчивает свою жизнь в снегу" (С.В.Оболенская).

В.В.Розанов, вообще-то очень умный и талантливый человек, отличавшийся философским складом ума, не постеснялся заявить: "кроме русских, единственно и исключительно русских, мне вообще никто не нужен, не мил и не интересен". Петр Вайль, анализируя в "Иностранной литературе" (1996, № 3) "Итальянские впечатления" Розанова, справедливо замечает: "Знаменитая розановская субъективность здесь доходит до абсурда и пародии". Итальянские солдаты у Розанова - "с недоразвитой душою". Даже ружья у них - "глупые, не со штыками, а с какими-то искривленными ножами, точно у кухарки, готовящейся разрезать щуку". Вайль вполне резонно замечает:

"Штыки-то чем виноваты?" Хотя нам ответ совершенно ясен - именно тем, что итальянские.

Тот же В.М.Алексеев описывает перевод 1943 года "Евгения Онегина" на китайский язык (книга "Восток-Запад. Исследования. Переводы. Публикации." - М.: Наука, 1985). Переводчик - Люй Ин. Вот как он перевел строки "Когда же юности мятежной Пришла Евгению пора...": "Когда же Евгений достиг зеленой весны, когда сердце его стало, что обезьяна, и мысль, словно конь..."

Но все это, так сказать, "цветочки", мелкие неприятности, возникающие на уровне чисто внешнем, незначительном. Гораздо серьезнее "ягодки": несовпадение на уровне глубинных понятий и представлений.

Вернемся к злополучному переводу "Евгения Онегина". "Однако самое трудное было характеризовать с первых строк дядю, - рассказывает о попытке преподать китайцам этот роман в стихах В.М.Алексеев. - Одиозное для китайца "Мой дядя самых честных правил" требовало поставить слово "честный" в кавычки, придать юмористический характер, что, по-видимому, было выше сил переводчика. Я сам как педагог, преподававший русский язык китайцам, позорно споткнулся на этом же слове "честный": мой ученик отказывался понять, как можно вообще к честности относиться иронически: "Если в вашей стране относятся к этому иронически, то ваша поэзия нам не подходит". Об этом же понятии чести подробно пишет в журнале "Искусство кино" (1995, № 2) известный польский режиссер Кшиштоф Занусси. Он приводит три примера разного понимания чести представителями трех наций. Пример первый: "Недавно я ставил в Италии шекспировского "Юлия Цезаря", и у нас возникли затруднения с переводом на итальянский язык фразы из монолога Марка Антония, который говорит про Кассия: "He is a man of honour" ("Он человек чести"). Но если вы скажете это по-итальянски - "Эко ломо гоноре", - люди будут смеяться, потому что это означает "Он мафиози". Пример второй: "Председатель Интерпола обратился к руководителю одного из ближневосточных банков и спросил его: "Вы как мусульманин способны обмануть христианский банк? Вы будете в связи с этим испытывать угрызения совести?" Директор, подумав, честно ответил: "Нет, никаких угрызений совести не будет". И, наконец, третий пример: "Я вспомнил случай, имевший место два года назад, когда председатель Немецкого национального банка г-н Шлезингер в пятницу заявил, что падения процентов по вкладам не будет, а в понедельник оно произошло. То есть он просто соврал. Я возмущался: "Почему я должен честно платить налоги, если руководитель национального банка позволяет себе лгать?" Присутствовавший на заседании японец сказал, что не понимает моего возмущения. Руководитель национального банка и должен врать в такой ситуации для защиты национальной валюты, но он надеется, что "г-н Шлезингер после этого покончил с собой". Все расхохотались. Однако японец остался серьезным. "Я вовсе не шутил", - заявил он. И тогда мы поняли, что последними "людьми чести" на нашей планете остаются, наверное, японцы".

На основе этих случаев Занусси делает очень важный вывод. Оказывается, политики и финансисты самого высокого ранга озабочены теперь не столько проблемами экономики, сколько проблемами мышления, связанного с новым состоянием мира.

От себя добавим: оказываясь в плену у расхожих представлений о чуждости других культур, не уподобляемся ли мы тем немецким детям, о которых написал китайский генерал Чэнь Цзитун, ученый и каллиграф: "Когда Китай открыл в Берлине дипломатическую миссию, любопытные прохожие ходили за моими соотечественниками буквально по пятам. Они окружали и толкали их, причем среди зевак было так много детей, что ректору университета пришлось включить в школьный устав специальную статью, которая гласила: "Учащимся запрещается ходить за китайцами и досаждать им" ("Курьер Юнеско", май 1987). Не лучше ли последовать призыву известного исследователя, автора книги "Призрачная Африка" Лейриса и заняться "общечеловеческими вопросами о возможности человека преодолеть собственное отчуждение от мира и познать свою сущность, пытаясь понять другого"?

Тамара Борисова

 

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКЦИИ

Дорогие читатели! А теперь погрызите немножко гранит науки и ознакомьтесь с классическими определениями такого понятия, как ментальность. Кстати, попутно для желающих задачка: чем ментальность отличается от менталитета? Подсказка: тем же, чем и суверенность от суверенитета, и...

"... что мы подразумевали под ментальностью: это система (именно система) в движении, являющаяся, таким образом, объектом истории, но при этом все ее элементы тесно связаны между собой; это система образов, представлений, которые в разных группах или стратах, составляющих общественную формацию, сочетаются по-разному, но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире и о своем месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей. Изучение этих не имеющих четких контуров и меняющихся с течением времени систем затруднительно, необходимые сведения приходится собирать по крохам в самых разных источниках. Но мы были убеждены, что все взаимоотношения внутри общества столь же непосредственно и закономерно зависят от подобной системы представлений (носителем которой выступает система образования), как и от экономических факторов" (Жорж Дюби. Развитие исторических исследований во Франции. - В кн.: Одиссей. Человек в истории.-М.: Наука,1991).

"...даже самые общие ментальные стереотипы никогда не являлись всеобщими; выражая некую характерную тенденцию поведения, они не объясняли собою поведения всех людей, особенно людей из элиты. И здесь Буро (Алэн Буро - Ред.] напоминает, что история ментальностей возникла в качестве антитезы истории идей, связывавшейся обычно с деятельностью отдельных выдающихся мыслителей. В противовес этой аристократической истории идей история ментальности выступала как средство изучения представлений, типичных для основной массы людей, до того безмолвствующего большинства, в котором принято видеть "подлинного творца истории" (Ю.Л.Бессмертный. "Анналы": переломный этап? - В кн.: Одиссей...)